Восемь сантиметров: Воспоминания радистки-разведчицы - Мухина Евдокия Афанасьевна (бесплатная библиотека электронных книг .txt) 📗
Опустила и думаю: интересно, в жизни мы с первой же встречи определяем, есть в человеке симпатия или нет. Для другого, может, и есть, а для меня нету. Что тут делать — не понравился, все! Здравствуй-прощай — и никакой дружбы. То в гражданке, то есть в гражданской жизни. А на войне? Начнет командир отбирать бойцов по симпатии, пожалуй, и без людей останется.
Майор представил меня как радистку группы. Я пожала руки десяти человекам подряд. Сережа Толстяк, Андрей Толокно, Виктор Чуб, Петр Железка и так далее… Левофланговый, самый маленький (а все-таки повыше меня), — Коля Рыжик. Все, кроме Коли, рассмеялись — собрались в пару Чижик и Рыжик… Да, забыла сказать, что этот нахальноватый парень оказался по имени Геннадий, а по прозвищу Цыган. Говорит так, чтобы все слышали:
— Чижик Рыжику глаз не выклюет, ха-ха-ха!
Обыкновенная товарищеская шутка. Но я вспыхнула:
— Держись, Цыган, за свой карман!
Этим я хотела сказать, чтобы не задирался и бросил свои хихоньки да хахоньки.
Скорей всего, не очень удачно получилось: опытная разведчица-радистка, а веду себя чересчур развязно — встала с ребятами на одну доску.
Мне хотелось понять, как майор на все это смотрит. Глянула в его сторону — увидела спину. Он ушел не попрощавшись. Да и действительно, чего прощаться: свел меня с группой, и ладно.
Ребята меня окружили. Я знаю — им есть хочется, обеденное время.
— Сейчас будете меня расспрашивать или сперва пойдем в столовую?
Молчат. Не иначе ждут приказа. Они курсанты, а я как-никак сержант. Мне стало смешно: здоровые, сильные, я перед ними кутенок…
— Решено, — говорю, — сперва подзаправимся. Ладно, ребята, идите. После обеда встретимся.
После обеда я с ребятами разговорилась. Мы сидели на открытой веранде, под лучами солнышка. С моря дуло теплом и весенней влагой. Я рассказала, как меня выбрасывали и как обманывала фрицев, притворяясь неразвитой девчонкой пионерского возраста. Слушали меня ребята не то чтобы со вниманием, а с каким-то нетерпением, и это меня подгоняло: не могла нащупать, чего они от меня ждут. Стали задавать вопросы, я отвечала. Опасалась, что Цыган будет мешать, а он, как нарочно, был очень строг. Если кто отвлекался или переговаривался, он пресекал?
— Замолкни, Штык!.. Дай слушать, Рыжик!
Такой старательный. Например, спрашивает меня:
— Вот вы рассказывали, товарищ сержант…
— Называй меня по имени или по прозвищу, зачем выкать. Так что ты хотел узнать?
— Ладно. Я тебя слушаю. Как ты передавала сведения, как встречалась с немцами?.. Ты с пистолетом ходила и с гранатами?
— Когда ходила, а когда и ползала…
Были и другие вопросы. Например, тот парень, которого я раньше определила как выскочку, действительно заглядывал в глаза и пользовался любым случаем, чтобы хоть что-нибудь спросить: «Как спит разведчик, когда?.. Ты радистка — если отобьешься и останешься одна, сможешь связаться со штабом? А если кто из нас отобьется, станут нас искать, кто?.. Ты вылетала в штатской одежде, но ведь мы десант в военной форме, значит, отговориться, как, например, ты в Нальчике при встрече с часовым, будет невозможно?»
Отвечаю и при этом чувствую, что нет в моем голосе твердости. Это ж не боевая учеба, я могла только делиться тем опытом, какой у меня был. До сих пор вылетала в тыл как крестьянская девчонка, а в боевую разведку не ходила ни разу. Раскидываю умом и так говорю:
— В группе есть старший, без его приказа стрелять и обнаруживать себя никому права не дано.
Тогда поднимает руку Цыган:
— А если встречусь с фрицем нос к носу, кричать старшого или ждать, когда тот меня пристрелит?
На этот раз он опять пустил в ход подковырку, желая меня сбить. Остальные ребята, я вижу, слушают с жадностью. Понимаете, одно дело, когда поучает командир, и совсем другое — товарищеская беседа. Теперь вижу — лучше всего было бы откровенно признаться: я и сама такая же, как вы, в бой вступать не приходилось. Но меня заело. Чувствую, Цыган хочет принизить.
Задерживать ответ не годится. Это действует плохо.
Беру деловой тон:
— Есть устав Красной Армии, который мы все обязаны помнить. Что же касается меня, радиосвязь со штабом надеюсь обеспечить в любых условиях… А между прочим, одинаковых обстоятельств не бывает, боец обязан быстро соображать, применяясь к обстановке, и не считаться со смертельной опасностью…
Сказав эти слова насчет устава и всего прочего, я почувствовала холодок, какой возникает, если старший по званию не умеет разговаривать с подчиненными и заменяет простоту параграфом. От стеснительности и растерянности я посмотрела на ребят, обвела их взглядом и неожиданно для себя брякнула:
— Давайте лучше споем, и, если споемся, ненужные раздумья отойдут, и наперед мы не станем воображать себя мертвецами…
Цыган насмешливо откликнулся:
— Это как прикажете…
Я постаралась не обращать внимания и затянула было любимую свою песню «Не надейся, рыбак, на погоду», но от обиды голос меня подвел, и я сорвалась.
Тут начался общий смех. Я думала, злой, нет — добрый. Простецкий смех. Все, кроме разве Цыгана, смотрели на меня с улыбкой.
— Вот что, ребята, — сказала я. — Идите-ка выкупайтесь в холодном море. Так принято у разведчиков перед выброской.
Заместителем командира группы был назначен старшина Еремейчик. Я и сейчас не знаю, прозвище это или фамилия. Он был кадровым военным. Лет ему было под сорок, лысоватый, худощавый. Я давно его знала как старшину всей «Школы», но даже предположить не могла, что он и радист, и разведчик, и минер-диверсант. Ребята мне рассказали, что Еремейчик был тяжело ранен осколками собственной мины. И будто бы не все удалили. Один попал близко к сердцу, хирурги удалять не решаются. Он мог бы демобилизоваться, но из армии до победы уходить не желает.
Утро выдалось росистым и солнечным. Настроение у меня было бодрое. Хотелось передать его другим, но как, я не знала. Вскоре наша группа вооружилась. К ночи мы должны были вылетать. Еремейчик сразу же после завтрака объяснил группе, что хоть и летит с нами, но еще не сдал старшинских обязанностей по «Школе», а потому Евдокимова до прихода майора будет считаться командиром группы и все должны принимать ее слова как приказ, в соответствии с ее указаниями действовать.
Мы вышли на берег моря, где на пустынном пляже были установлены фанерные мишени. Стреляли из пистолетов ТТ и одиночными выстрелами из автоматов ППШ. Это особое искусство — прицельная стрельба из автомата. Я владела всеми видами личного оружия и по сравнению с другими, кроме Цыгана, показала хорошие результаты. Прекрасно стрелял Рыжик, но лучше всех Цыган. Он поражал мишени в самое яблочко, у него получалось легко, свободно и с шиком. Потом мы стреляли по чайкам-ныркам, и опять же Цыган показал, что автомат может служить даже охотничьим ружьем. Потом до самого обеда мы занимались изучением карты местности того района, куда предстояла выброска. Все понимали: от знания карты будет зависеть наша жизнь. Предполагалось, что группа выбросится кучно в холмах, заросших сосновым подлеском и можжевеловым кустарником; от этих холмов на западе начиналось предгорье, где есть шанс отыскать партизан. На юго-востоке, за виноградниками, на самом берегу Черного моря, в карстовых пещерах располагается подземная крепость врага, к которой ведет замаскированная шоссейка. Не было сомнения, что охранение тыла крепости имеет несколько поясов. Огневые точки противника должны быть расположены как внутри, так и снаружи колючего ограждения, по которому, скорей всего, пропущен электроток. Если при выброске будет дуть сильный северо-западный ветер, есть опасность налететь на провода.
Было заранее определено: группа разделится пополам, а потом в течение трех суток нужно собраться в условленном пункте. Кто собьется с пути, должен пробираться к сборному пункту в одиночку.
В карте я разбиралась хорошо, ребята сразу почувствовали ко мне доверие. И Цыган не старался выделяться — похоже, насытился славой лучшего стрелка. Он, между прочим, рассказал, что еще в Осоавиахиме готовился на снайпера, но тут, в «Школе», нет ни одного ружья с оптическим прицелом.
