Сокровища - Кингсли (Кингслей) Джоанна (читать книги txt) 📗
Пит сидела молча, вбирая в себя каждую подробность реальной сказки, которую он ей рассказывал.
— Почему они хотят его расколоть, дедушка? Это не повредит волшебству?
— О нет, малышка. Это сделает волшебство сильнее. Сейчас алмаз выглядит как большой кусок грязного стекла. Но когда его расколют — если работа будет сделана хорошо, — он станет таким же восхитительным, как замерзший солнечный луч. И он будет завораживать всякого, кто на него посмотрит.
В точности, как он уже околдовал меня, подумал про себя Джозеф. С того самого момента, когда он впервые услышал о сказочном камне, он мечтал расколоть его. Это было своего рода испытание, которое могло поднять его на вершину своей профессии, навсегда связав его имя с камнем, как имя Каплана с «Джонкерс», а Асчера с «Каллинан».
— Как это делается? — спросила Пит, возвращая Джозефа из его грез на землю.
— Знаешь, Пит, алмаз — очень сложный камень. В нем есть невидимые линии, которые держат его вместе. Если камень расколоть правильно особым ножом вдоль одной из этих линий, он разобьется на две части. Таким образом части с трещинами и другими изъянами, которые мешают ему быть красивым, будут срезаны и у тебя появится бриллиант, весь прозрачный и красивой формы. Потом у него есть множество сторон, и их надо отшлифовать. Эти стороны называются гранями.
— Как лицо, — вставила Пит.
— Да, дорогая. Грани — это лица камней. И когда они сделаны хорошо, они ловят свет и отбрасывают его обратно на тебя — как улыбка на твоем лице для меня ослепительный солнечный свет. — Он прижался к ее щечке, и она захихикала. — Помнишь, в прошлом году мы ездили на Кони Айленд и ты пошла в Дом зеркал? — Она кивнула, не сводя с него глаз. — Хорошо ограненный бриллиант похож на этот дом. Каждая грань ловит свет от одного зеркала и передает другим. Но каждое зеркало должно быть поставлено под нужным углом, иначе оно не будет передавать свет — оно будет проглатывать его.
— У нас должны быть хорошие бриллианты, дедушка, — сказала Пит. — А то мир будет темным.
Джозеф улыбнулся.
— Да, моя маленькая любовь, у нас должны быть хорошие бриллианты.
— Я не люблю темноту, — пробормотала Пит и заснула у него на плече.
Однажды утром по дороге на работу Джозеф заметил длинный черный лимузин, подъехавший к углу 54-й улицы и Пятой авеню, в половине квартала от главного входа в «Дюфор и Ивер».
Шофер открыл дверцу, и из машины вышел человек в официальном черном костюме, мягкой черной шляпе с широкими полями, слегка загнутыми вверх по краям, и сверкающих черных туфлях с щегольскими желтыми вставками на мысах. Чуть больше пяти футов роста, он, однако, имел такой важный вид, что подобную внешность обычно называют наполеоновской. При беглом взгляде на него Джозеф заметил, что глаза человека такие же черные и блестящие, как его туфли, и у него тонкие, словно лезвие, усы. В его руках была трость из черного дерева с золотым набалдашником, которой он пользовался с изящной небрежностью, когда шел к сверкающим витринам «Дюфор и Ивер». Он остановился перед ними, неспешно оглядел, потом прошествовал в магазин мимо швейцара в униформе, который приветствовал входящего.
Джозеф не удивился, застав через несколько минут своих коллег, взволнованных приездом Клода Ивера. Что действительно его поразило и разочаровало, так это то, что главный огранщик — бельгиец из Антверпена, Курт Луерс, — уже был вызван для беседы в кабинет Ивера этажом выше. Работа, о которой мечтал Джозеф, очевидно, была доверена другому.
Через два часа Луерс вернулся. Он сообщил обступившим его огранщикам, что заказ ему не дали, пока. Ивер все время расспрашивал его не только о прошлой работе и о том, каким образом он может расколоть большой алмаз, но и обо всем на свете. Счастлив ли он в браке? Что он любит есть? Сколько пьет вина? Болел ли серьезно в последние годы? Где провел войну? Даже, сколько прожили родители?
— Либо он сумасшедший, — сказал Луерс, — либо очень умный. Мне не задавали столько вопросов с тех пор, когда в 43-м году меня загребло гестапо.
Весь оставшийся день и следующий огранщиков вызывали на час или два для беседы с Клодом Ивером. В ожидании своей очереди Джозефа занимала мысль, есть ли у него вообще шансы получить эту работу. Сможет ли он правильно ответить на такое количество вопросов. Стоит ли упоминать, что ему нравится пропустить глоток джина после работы? А если его спросят о семье… ах, самая большая проблема: что ему сказать о Беттине? Какой может быть сделан вывод о его способности справляться со стрессом, если так много известно о ней?
Его черед пришел в конце следующего дня, он оказался последним среди резчиков. Все нетерпеливое ожидание к тому времени прошло. Джозеф верил, что, расколов этот камень, он поправит свою жизнь. Но сейчас ему казалось, что у него нет шанса получить эту работу.
Секретарь провела его через красивую дверь орехового дерева с золотыми вставками в кабинет Клода Ивера, большую, с деревянными панелями, комнату с огромным столом, стоящим перед высокими окнами. Джозеф с удивлением увидел, что тяжелые занавеси были задернуты, пропуская внутрь только узкий луч дневного света.
Странно работать в такой мрачной комнате для того, чей бизнес зависит от света и его эффектов.
Маленький человек сидел за необъятным столом, глядя на досье при свете лампы.
— Садитесь, Зееман, — сказал он, когда Джозеф вошел.
А потом начался поток вопросов, о которых говорили другие резчики. Где родился, профессиональный опыт, затем последовали личные вопросы. Сначала Джозеф отвечал терпеливо, хотя не видел в этом смысла. Несомненно, чтобы доверить человеку бриллиант, который принесет несколько миллионов долларов, разумно знать прошлое человека. Но зачем интересоваться, как он проводит свободное время, как часто ходит в голландский клуб, какие книги читает?
— А что вы можете рассказать о семье? — наконец спросил Ивер. — У вас есть дети?
— Дочь, месье. И красивая внучка, свет моей жизни, — ответил Джозеф.
Ивер улыбнулся, и во время паузы Джозеф быстро спросил:
— Почему это так важно для вас?
Ивер моментально подался вперед. Неужели его раздосадовал дерзкий вопрос, подумал Джозеф.
Но Ивер ответил спокойно.
— Процесс изучения камня, обдумывание, каким может быть раскол — каким должен быть — занимает много месяцев. Меня интересует, как вы выдержите это время, есть ли кому позаботиться о вас, чтобы вы ни в чем не испытывали трудностей. Мне также приятно было услышать, что у вас есть внучка, которой, как я думаю, вы хотели бы доставить радость. Это даст вам стимул для успешной работы. Я ответил на ваш вопрос?
Джозеф кивнул и озабоченно ждал продолжения вопросов о его семье. Но Ивер спросил:
— Кто ваш любимый художник?
Он с легкостью ответил — Вермеер — это была правда, но в Джозефе что-то взорвалось. С ним играли, подумал он, используя власть, чтобы поддразнить призрачной надеждой.
— Genoeg, — не подумав, быстро выпалил он на голландском. — Хватит проверочной игры. Почему не спрашиваете о том, что действительно имеет значение, — что я буду делать с камнем?!
В глазах Клода Ивера загорелся огонь.
— Значит, Зееман, вы нетерпеливый человек.
— Нет. У меня нет терпения на бессмыслицу. А если для вас она имеет значение, тогда поищите кого-то другого. Либо давайте поговорим о деле. О сердце и душе вашего алмаза, а не о моей душе и моем сердце. Спрашивайте меня о камне и убедитесь, что терпение мое бесконечно.
Тонкие, как бритва, усы Ивера дернулись в подобии минутной улыбки.
— Зееман, — мягко сказал он, — я два дня ждал, чтобы кто-то осмелился выразить свое неудовольствие мной, осмелился подвергнуть сомнению мою власть над ними и силу моих аргументов. Кого бы я ни выбрал для этой миссии, это должен быть человек отважный, готовый бросить вызов силе алмаза. Вы первый сказали мне в лицо, что говорить о чем-либо другом, кроме алмаза, — пустая трата времени. Я не уверен, что все остальное бессмысленно, но сомневаюсь, что это задание может быть выполнено человеком, у которого нет смелости взять на себя такой риск. — Он встал из-за стола и рывком отдернул шторы. Солнечный свет угасающего дня ударил в глаза Джозефу. Ивер взял с подоконника деревянную полированную коробку, поставил на стол и открыл ее. Внутри был необработанный алмаз.
