Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака - Демина Карина (читать книги полные .TXT) 📗

Все-таки она оставалась чужда модных веяний современной литературы.

Глава 13

О проблемах свах и свидетельницах

Разбудил Себастьяна запах.

Нет, аромат… нежнейший аромат свежей выпечки.

— С чем пирожки? — поинтересовался Себастьян, не открывая глаз.

— С грибами есть… с щавелем… с кислою капустой. — Евстафий Елисеевич разломил один. — А! Еще с луком и яйцами…

Он отправил пирожок в рот и замолчал.

— На Острожской брали? — Себастьян глаз открыл, левый, и поморщился: светло было в кабинете. Свет исходил из окна и окутывал дорогое начальство золотистой дымкой. Над лысиной эта дымка становилась особенно плотной, почти осязаемой, донельзя смахивающей на нимб, каковой обычно святым малюют.

— А то, — с набитым ртом ответил Евстафий Елисеевич, что, впрочем, не поубавило в нем святости. — Тепленькие еще…

Себастьян не без труда сел. Голова была тяжелой, словно после попойки…

— Тепленькие. — Пирожок попался с грибами, начинка была сладковатой, щедро сдобренной что жареным луком, что маслом, Себастьян лишь надеялся, что грибы в ней съедобные, а то с его удачей в последнее-то время станется. — Евстафий Елисеевич…

— Ась? — Начальство ело пирожки сосредоточенно, можно сказать, с немалым увлечением, в котором Себастьяну виделись последствия очередной диеты.

Капустная? Гречневая? Или снова кислое молоко? Но та, помнится, закончилась печально: диетическое молоко прокисло как-то не так и Евстафий Елисеевич неделю провел в палате…

— А чего это вы такой добрый сегодня? Пирожками угощаете…

— Так… — Тот понюхал рукав и признался: — Данечка совсем уж лютует… салатою меня кормит. — И уточнил: — Одною, почитай, салатою и кормит. На завтрак — три листика. На обед — пять и половинку яйца крутого… а ужина и вовсе нет…

— Сочувствую. — Второй пирожок, с маслянистой хрустящей корочкой и щавелевой сладкой начинкой, пошел лучше первого.

— И главное, повадилась меня обнюхивать! Так я, ежели вдруг, то скажу, что для тебя брал…

— Скажите, — милостиво разрешил Себастьян, почти поверив этакой начальственной откровенности.

— А ты мне, Себастьянушка, скажешь, что с тобою творится. — Пальчики Евстафий Елисеевич отер платочком.

— Ничего не творится.

Пирожок, на сей раз, кажется, с мясом, застрял в горле. И начальство укоризненно покачало головой, а нимб света сделался ярким. Этакий не всякому святому положен, разве что мученикам… Себастьян даже задумался, можно ли Евстафия Елисеевича считать святым мучеником, когда тот ласково так произнес:

— Вот являюсь я в присутствие… а тут, заместо того чтобы новостями порадовать, что, дескать, изловили душегуба этого, мне дежурный доклад сует. Мол, так и так, Евстафий Елисеевич, а ваш старший актор изволил явиться на работу спозаранку да в виде самом что ни на есть непотребном…

— Что?!

От этакой новости остатки сна как рукой сняло.

— Да я… я просто две ночи кряду не спал! И днем не спал! И в конце концов, я живой человек…

— Живой, Себастьянушка, — отвечало начальство, и в глазах его виделось понимание. — Я-то знаю, что живой… и что давеча с тобою некая неприятность случилась, которая здоровьице твое подорвала… крепко так подорвала.

— Вы…

Евстафий Елисеевич взял последний пирожок и, разломив, поморщился:

— От с яйцами не люблю… раньше-то жаловал, а ныне смотреть на них не могу… — Однако пирожок в рот отправил. — Так о чем я? О том, Себастьянушка, что в отпуске ты давно не был… работаешь не щадя живота своего… и моего заодно… пиши заявление.

— Что?

— Пиши заявление, — повторило начальство, улыбаясь еще более ласково, нежели прежде, и от улыбочки этой, от нимба треклятого, который не собирался исчезать, Себастьяну стало несколько не по себе. — Что, мол, отпуск тебе надобен по состоянию здоровья… срочнейше… и исчезни. Да так, чтобы ни я, никто из нашей братии найти тебя не сумел.

— Но…

— Думай, Себастьян. — Взгляд сделался жестким. — Хорошенько думай…

Отпуск? Почему сейчас? Ведь все некогда было… Себастьян особо не рвался, а Евстафий Елисеевич и не настаивал… тем летом позволил недельку погулять, а после завертелось-закрутилось.

Воры и душегубы небось по отпускам не рассиживаются… душегубы…

— Газеты?

— Уже окрестили его Волкодлаком…

Волкодлак.

Лихо.

Лихослав уехал, Себастьян помнит… письмо получил, точно, аккурат перед тем как уснуть… а ведь и вправду, похоже, укатали его… прежде и по два, и по три дня, а то и по неделе спал вполглаза, но этакого, чтоб прям с ног валило, не случалось.

Случилось.

Не о том надобно… Почему отпуск? Евстафий Елисеевич не торопит, но и не уходит, сидит, поглядывает искоса… думает не о своем, но…

…конфликт интересов.

…Лихослав Себастьяну брат. Об этом знают. И вспомнят. И отстранят… странно, что до сих пор не отстранили… если приказ будет отдан прямой, однозначный, то ослушаться его Себастьян не сможет.

И ежели завтра его именем короля и прокуратуры отправят Хельмову задницу в Подкозельске стеречь, то поедет он…

— Знаете, — Себастьян облизал пальцы, — а я ведь и вправду себя нехорошо чувствую… голова вот болит, кости ломит.

— Старость, Себастьянушка, она такая…

— Спасибо.

— За что? — Евстафий Елисеевич бровь приподнял.

— За понимание… Евстафий Елисеевич, а если вдруг… поймают меня за чем-нибудь предосудительным?

— Если поймают, — познаньский воевода протер сияющую в солнечном свете лысину, — то я в тебе очень разочаруюсь. А разочаровывать начальство чревато, Себастьянушка…

С родной конторой Себастьян расстался мужественно, кончиком хвоста смахнул несуществующую слезу и, протянув к серому зданию, на которое извозчик поглядывал с опаской, руку, произнес:

— Жди меня, и я вернусь!

Извозчик только головой покачал: люд в Познаньске ныне пошел престранный, верно, лето выдалось чересчур уж жарким, вот солнцем головы и напекло. Он тронул поводья, спеша убраться от места пренеприятного, каким помнилось оно по молодым годам, далеким и весьма буйным, о чем ныне извозчик желал бы забыть. Да вот взгляд клиента, черный, цепкий, заставлял нервничать и крепче сжимать поводья.

— А отвези-ка меня, милейший, на Цветочный бульвар. — На площади Согласия, едва ли не самой старой в Познаньске, хотя на тему того, кто и с кем о чем согласился, анналы расходились, — клиент встрепенулся, потянулся и широко, заразительно зевнул. — А багаж доставишь по адресу…

Багажа того — картонная коробка, перевязанная серой бечевой.

— Не боитеся?

— Чего? — Клиент ерзал и вертел головой, принюхиваясь. И ежели б не спокойствие лошадки, извозчик решил бы, что он из оборотней, но коняшка, к волчьему духу чувствительная, мирно цокала, знай покачивала лохматой башкой да хвостом себя нахлестывала, гоняя полуденных сонных мух.

— Ну… авось не доставлю?

— Авось лучше доставь, — оскалился клиент, и поверх коробки легло нечто, сперва принятое извозчиком за змею. — А то ж грустно станет.

— К-кому?

Клиент змею поглаживал… не змею — хвост, толстый, покрытый мелкой чешуей.

Жуть какая…

— Всем. Мне — без вещей сразу, а вам — с вещами, но позже… когда найду.

Извозчик сразу поверил, что этот найдет всенепременно, и проклял свой длинный язык. Он же ж в жизни чужого не брал! И брать не собирался… а теперь выходит, будто бы…

— Не волнуйтеся, — буркнул он, лошадку подстегнув, — доставлю все в наилучшем виде…

— Замечательно, — улыбка клиента стала шире, — видите, как все просто…

До самого Цветочного бульвара извозчик помалкивал, да и клиент его, погруженный в собственные мысли, не спешил говорить. Оно и к лучшему, ибо порой попадаются люди, которым мнится, что будто бы у извозчика иных дел нету, окромя как об их горестях выслушивать.