Три женщины одного мужчины - Булатова Татьяна (книги без сокращений TXT) 📗
– Ну ведь она в этом не виновата, папа. Она тоже, наверное, по-другому представляла, как доживать будет.
– Это точно, – усмехался Вильский. – Но что есть, то есть. Я, если честно, Вер, тоже по-другому свою старость представлял. Не так.
– Ну что ты говоришь! Какой ты старый? – расстраивалась старшая дочь Евгения Николаевича. – У тебя все впереди. И на работе тебя ценят. «И жених ты завидный!» – хотелось добавить Вере, но она удерживала это в себе и переводила разговор на другое. – Не будет же она сто лет жить, пап.
– Плохо ты свою бабку знаешь, Вера Евгеньевна! – смеялся Вильский. – Она еще всех нас переживет, между прочим, с «Хельгой» в обнимку.
«Так и вышло», – вспомнила Вера слова отца и сразу же возненавидела этот сервант, хотя еще вчера смотрела на него с умилением и даже тайком поглаживала его лакированную поверхность, параллельно думая, что вот у нее дома – пластик, МДФ, ламинат, линолеум, а здесь – настоящее дерево, долговечное и преданное владельцу: рядом родился – рядом умер.
– Куда ты? – встрепенулась Кира Павловна, как только внучка приподняла простыню, которой был занавешен торжественно поблескивающий лаком сервант, чтобы открыть дверцу.
– Хочу дяде Вове папины галстуки показать, – сообщила бабке Вера и с заметным усилием потянула дверцу на себя.
Кира Павловна осталась недовольна ответом, поджала губы и замерла на стуле с ощущением, что в сегодняшнем представлении ее как-то бессовестным образом обошли, не дали сказать самого главного, лишили хозяйского статуса. Поэтому она укоризненно посмотрела на Вовчика, мысленно транслируя чуткому Женькиному товарищу, что не время еще имуществом покойного распоряжаться. И вообще не Верино это дело, а ее. Потому что – мать! Потому что – самая старшая. И потому, что в своем доме, в своей квартире, а не приживалкой у родственников, как многие ее сверстницы.
– Не рано ли?! – собрала она губы в куриную гузку.
– В смысле? – оторопела Вера и внимательно вгляделась в бабкины сузившиеся, насколько это было возможно, глаза.
– Ты б дождалась, когда его (Кира Павловна кивнула головой в сторону покойного) вперед ногами вынесут, а потом уж нажитое им добро раздавала.
– Ты чего, бабуль? – вздрогнула внучка и беспомощно посмотрела сначала на одного отцовского друга, потом на другого.
– Не надо, не надо, Верочка, – сразу же зачастил смутившийся Вовчик. – Потом как-нибудь, в другой раз. Тетя Кира права: не по-человечески как-то. Может, Женьке и не понравилось бы. Правда, Женек? – обратился он к покойному и опять всхлипнул. – И не скажет ведь ничего, ни слова. Молчит и молчит. Э-э-эх, Жека, Жека, – по-стариковски запричитал Володя Рева над гробом и похлопал покойного по топорщащемуся лацкану пиджака. – Дурак ты, Женька! А ведь и правда три жизни жить собирался. Помнишь? – призвал он в свидетели вальяжного Льва Викентьевича, внимательно наблюдавшего за реакциями присутствующих с конкретной целью: определить, на чьей стороне сила.
В силу особенностей характера Лева не любил конфликтов, всегда был конформистом и искренне считал, что худой мир лучше доброй ссоры. Он даже на выборы ходил с четкой установкой: «Голосую за того, кто победит». Друзья знали склонность Левчика к конъюнктуре, но в вину ему это не ставили, принимая товарища таким, какой он есть. К тому же и у Вовчика, и у рыжего Женьки в глубине души существовала прочная уверенность в том, что Лева своих в беде не оставит.
Проблема была в другом: «своих» со временем становилось все больше и больше, и среди них определились «неприкасаемые». К их числу относилось ближайшее окружение Льва Викентьевича (жена Нина, дочь Леночка, а теперь уже и внучка-отличница), а еще два школьных друга (знаменитый однофамилец и рыжий Вильский).
Сейчас рядом с гробом чужих тоже не было, но Лева свято соблюдал этикетные моменты, поэтому с легкостью готов был поддержать властную Киру Павловну даже в ущерб интересам единственного теперь друга и дочери покойного.
– Про что это ты? – Левчик притворился, будто не понимает обращенного к нему вопроса.
– Ну как же?! – растерялся Вовчик и трубно высморкался в скомканный платок. – Женька еще все время твердил: «Мне, чуваки, смерть не страшна. Три жизни жить буду».
– Это он вот про что, – встрепенулась Кира Павловна и снова вытащила из кармана трехкопеечную монету. – Вот про это, Лева. – Старуха повертела перед носом у Левчика сыновий талисман.
– А-а-а-а! – картинно стукнул себя по лбу Лев Викентьевич и похлопал Вовчика по плечу. – Помню, конечно! Мы тогда математику написали и за вином поехали в «Хитрый».
– Куда? – не поняла Вера.
– В магазин, – пояснил Вовчик.
– А почему «Хитрый»? – пыталась докопаться до сути любопытная Вера, за эти два дня с момента смерти отца сто раз пожалевшая о том, что многое не успела у него выспросить. Вот и магазин этот, «Хитрый», как-то стороной прошел.
Объяснять ей, неосведомленной в топонимических нюансах старого города, стали все вместе: заерзавшая на стуле Кира Павловна, Верина мать, разгоряченные воспоминаниями друзья отца. Со стороны могло показаться, что речь идет о чем-то столь важном, что любое умолчание губительно для дела.
Вере даже стало немного обидно. Возникло ощущение, что все забыли о самом главном – о том, что посередине комнаты гроб, а в гробу – ее отец. А все остальное – незначительно и мелко. Разве об этом нужно сейчас думать? О каких-то магазинах, выпускных экзаменах, о покупке вина?
– Хватит, – прикрикнула она на расшумевшихся рядом с гробом и тут же миролюбиво пояснила: – Я все поняла, «Хитрый» – это магазин в Татарской слободе.
– Ну! А мы про что? – выдохнули спорщики.
– Вообще-то, Лева, ты не про «Хитрый» Вере рассказывал, – напомнила Льву Викентьевичу Женя Вильская.
– Да чего там рассказывать, Женек! – спохватился Левчик. – Сдали математику, поехали в «Хитрый», рядом автостанция была, «Арсенал» называлась. Там еще ракетные части стояли. Помните, теть Кир?
Старуха в знак согласия покладисто кивнула головой, отчего гипюровая косынка снова соскользнула с волос. Но Кира Павловна не поторопилась возвращать ее на место.
– Так вот, – продолжил Лев Викентьевич, а Вова Рева галантно поставил с противоположной стороны гроба еще один стул и предложил Вере сесть рядом с бабушкой. – Там еще цыганский поселок был.
– Табор, – подсказал Вовчик.
– Да какой табор! – отмахнулся от товарища Лева. – Самый что ни на есть настоящий поселок: жили в своих халупах, сколько я себя помню, на одном и том же месте. Все время еще ковры на заборах сушили.
– Зачем? – встряла Вера.
– Так у них дома на скорую руку были сколочены – из фанеры, из досок. В общем, что бог послал. Как дождь пойдет – все мокрое. Вот они тряпки на заборе и развешивали. Так вот, – продолжал Лев Викентьевич, – они на промысел к этой автостанции ходили: гадали, попрошайничали.
– Воровали, – добавила со знанием дела Кира Павловна и довольно крякнула.
– Ну, не без этого, – усмехнулся Левчик.
– Ты, Лева, в сторону-то не уходи, – приструнила воодушевившегося рассказчика Евгения Николаевна.
– Да он не уходит, – вступился за друга Вовчик. – Только мы к автостанции подошли – к нам цыганки. И одна, страшная такая, в возрасте, Женьку за рукав цоп – и в сторону. Мы ему, значит, с Левчиком кричим: «Давай, быстрее!» А он как приклеенный, стоит с ней рядом и ни шагу.
– Не так все было! – перебил Лев Викентьевич. – Он сам тогда сказал: «Посмотрим, кто кого!» – и за ней пошел. Ничего эта цыганка его не держала.
– Ты не помнишь, – стоял на своем Вовчик. – Она в него вцепилась и стала клянчить.
– Это ты не помнишь! – снисходительно усмехнулся Лева. – Он сам ее еще подзуживал: «Спорим, – говорил, – ты не знаешь, на что я математику написал».
– Точно-точно, – обрадовался Владимир Сергеевич Рева, словно вспомнил что-то очень важное, и глаза его наполнились слезами. – Она ему еще тогда сказала: «Пусть директор про твою математику знает, а я другое тебе скажу». «Ну и сколько мне жить осталось?» – спрашивает ее наш Женька, а цыганка его раз-раз и в сторону оттерла, а потом что-то уже одному говорила, без нас. Мы не слышали, – объявил он Кире Павловне. – Самим отбиваться пришлось. У тебя тогда еще комсомольский билет вытащили из кармана, – напомнил Вовчик товарищу. – Потом вы его с Женькой обратно за два рубля выкупили у нее же.
