Пикник парикмахеров - Хоппе Фелицитас (читать книги без TXT) 📗
На следующее утро в окно ярко светило солнце, а на голове у меня опять вовсю топорщились волосы.
ПИКНИК ПАРИКМАХЕРОВ
Каждый год в мае приходят парикмахеры. Нам хочется размахивать флажками, как они, и так же гордо носить белые халаты. Мы любуемся их длинными, гибкими пальцами и жадно поглядываем на заманчиво покачивающиеся большие корзины, полные белых кроликов и яиц, вина и печенья.
Когда приходят парикмахеры, дождя не бывает. Им незачем смотреть на небо, они и так знают, что оно голубое и солнце сияет на их гладких лысинах. Подобно сетям раскидывают они в тенистом парке у самого озера мягкие покрывала. Никогда не торопятся и, будто студенты на каникулах, лежат в траве, скрестив руки под головой и прикрыв глаза веками. Что творится под веками, мы не знаем; парикмахеры не раскрывают книг и не оставляют исписанных бумажек в мусорных корзинах. Мы прячемся в кустах и прислушиваемся к их невинному дыханию, пока наконец один из них не встает, чтобы забить первого кролика.
К парикмахерскому делу относятся мытье, стрижка, укладка, прическа, окраска, блондирование, восстановление, завивка, тонирование, лакировка для защиты от ветра, бритье, маникюр, педикюр, а также изготовление париков и шиньонов. Все это кролик прочитывает по безволосой руке парикмахера; все это знаем и мы, дрожащие соглядатаи в майском кусте, — и, однако, едва сверкнут ножницы, крепко зажмуриваем глаза и прижимаем ладони к ушам и голове, точно еще не разгадали фокуса, каким образом все отрастает заново. Но вот парикмахер смеется, подмигивает нам и бьет яйцо о сковородку.
Впрочем, нас это не касалось. Трапезничать с плешивыми не к добру, говорила бабушка и морщила нос, будто чуяла в воздухе несчастье. Она стригла нас по-своему — вкривь и вкось тупыми ножницами; кому нужна красота в такую погоду! Когда мимо проходили парикмахеры, она завешивала окна тяжелыми тканями и заколачивала дверь досками. Но мы выбирались через подвал на улицу и, убегая, слышали, как бабушка ругается нам вслед. Мы не могли ждать, мы хотели быть красивыми, хотели сидеть на мягких покрывалах и обедать за настоящим столом, на белой скатерти без пятен и объедков; парикмахеры лоснящимися губами обсасывали кости так, что они блестели, словно отполированные зубы, а потом размашисто бросали их через плечо в озеро. И вот, замирая от восторга, мы поступили к ним на службу.
Когда настал вечер, мы гордо, слегка покачиваясь от тяжести, понесли корзины с пустыми бутылками и в последний раз прошли мимо бабушкиного дома — с заколоченной дверью, с занавешенными окнами, за которыми мы, однако, ясно видели ее — со сжатыми на прощание кулаками.
Мы освоили ремесло быстро и основательно. Все лето напролет стирали халаты и тяжелым утюгом разглаживали их до последней складочки. Когда с деревьев стали опадать листья, мы уже начали стричь и причесывать, окрашивать и блондировать, так что скоро у нас на руках исчезли волосы, а сами руки стали мягкими и гибкими, как у мастера. По утрам мы проверяли ногти, не осталось ли следов вчерашней работы, ведь только чистые руки гарантируют успех дела.
Зимой у нас стали мерзнуть головы. Мы подняли взгляд от работы и увидели их за бледными лицами клиентов в зеркале — гладкие и блестящие, словно новенькие пушечные ядра. И по вечерам, когда не могли согреться под одеялами, мы рассказывали друг другу истории о нескончаемом лете у озера, истории, которые не вмещались в наши ночи, ведь уже на рассвете у дверей собирались клиенты. Стучали кулаками по замерзшим стеклам, нетерпеливым дыханием отогревали в них проталины. Потом, протиснувшись внутрь, толкались и спешили занять стулья, будто их не хватало на всех. Вода в котлах едва успевала согреваться, мы потели и мерзли, бегая между умывальными тазами, завивая локон за локоном калеными щипцами и размахивая расческами, щетками и зеркалами: смотрите-ка, какую красоту мы вам навели ради праздничка, Рождество-то уже на носу! По ночам мы, пыхтя, подметали пол и сносили ведра с волосами в подвал, где делали из них парики наподобие зимних шапок. Когда нас никто не видел, мы натягивали их друг другу на уши и вовсю смеялись, глядя на свое отражение в зеркале, только теплее нам от этого не делалось.
На Новый год настал черед бритья. Наконец-то мы держали в руках опасную бритву со стальным лезвием, подвижно закрепленным меж двух пластин рукоятки, и намыливали грязные бороды. Лица у клиентов были усталыми. Они вяло смотрели в зеркала и не особенно интересовались участью своих бород. Под конец мы плескали им в лицо чистой водой и разглаживали кожу ладонями. Щеткой смахивали с шеи последние волоски. Когда мы снимали с их груди белое покрывало, они были такими красивыми, что хоть сейчас выноси на торжественную панихиду. Они вступали в новый год, как только что выкупанные дети, верящие в приход весны. И вот она пришла, и мы взяли халаты и отнесли в подвал, чтобы бросить в огонь. Тайком спали возле печей, прижавшись друг к другу безбородыми щеками, мечтая о больших путешествиях в теплые края.
А в мае мы с рюкзаками, набитыми кроликами, курами и всякой всячиной, прихваченной по дороге, вступаем в город. Над нами голубое небо, и девушки размахивают разноцветными флажками. В парке мы разбиваем палатки и позволяем девушкам снять с нас сапоги. Мы ложимся к ним в объятья, жадно хватаем за косы, но, когда хотим поцеловать, они отскакивают в кусты и выжидают. Лишь когда аромат от котлов постепенно окутывает все деревья вокруг, девушки не выдерживают. Выбегают из своей засады, принимают от нас еду, смеются и косами вытирают нам жир со щек. Мы падаем и катаемся по траве, точно не понимаем, что ничего не отрастает заново.
НА ОПУШКЕ
С тех пор как наш папа начал писать книгу о зайце-русаке, в доме воцарился великий покой. В одних чулках крадемся мы вслед за мамой по коридорам. Проходя мимо двери папиного кабинета, она предостерегающе подносит палец к губам. Раньше она кричала целыми днями и бросала в нас чашки и тарелки, если мы забывали сунуть ноги в деревянные башмаки, ведь чулки стирать и штопать она больше не желала. Мы не любим тяжелые башмаки и с тех пор, как папа начал работать над книгой о зайце-русаке, наконец-то можем порхать по всему дому из одной комнаты в другую, мама гладит шершавой ладонью наши короткостриженые головы, тише-тише, шепчет она, словно на дворе сочельник и люди договорились общаться при помощи взглядов, а не при помощи слов.
В супе у нас вдруг появляются фрикадельки, плавают там, будто юркие рыбки, и впалые папины щеки розовеют и округляются, как надувные подушки. Наш папа на пути к тому, чтобы стать великим человеком, а наша мама будет женой великого человека. По вечерам она шьет платье, в котором ей будет не стыдно пожать руку лесничего, и руку старшего лесничего, и, может быть, руку правительственного советника или директора народного университета.
Вечерами мы подслушиваем под дверью родительской спальни, с восторгом и благоговением внимаем их разговорам о зайце-русаке, стоя босиком на нашем посту, мы трепещем оттого, что поняли, как много знаний о зайце-русаке таится в папиной голове.
Наша мама сделала правильный выбор. Выражение триумфа, которое прячется за жесткой складкой у рта на висящей над туалетным столиком свадебной фотографии, вернулось на ее лицо с того дня, когда папа преувеличенно размашистым для его щуплого телосложения жестом бросил деревянную линейку на учительскую кафедру и объявил, что он создан для большего, нежели насаждать в головах посредственных деревенских детей названия полевых цветов. Более резких слов от папы никто никогда не слышал. В тот же день он испросил отпуск на неопределенный срок и взялся за работу.
Двери нашего домика широко распахиваются. Мама снимает фартук, задвигает мыском тапки осколки чашек и тарелок под буфет, и в дом входят асессоры, старшие лесничие и директора народных университетов, сплошь большие люди, которые на протяжении многих лет приветствовали папу у входа в церковь лишь едва заметным движением бровей. Теперь они смущенно топчутся в нашей узкой прихожей, держа в руках бутылки со шнапсом собственного приготовления. Мама достает из кухонного шкафа рюмки, ставит их на поднос и несет наверх в папин кабинет. Прежде чем открыть дверь, она предостерегающе подносит палец к губам, призывая господ к молчанию; он очень занят, говорит она, но я замолвлю за вас словечко.
