Гадкие лебеди кордебалета - Бьюкенен Кэти Мари (лучшие книги без регистрации .TXT, .FB2) 📗
— Старый Плюк ожидает нас наверху.
На мгновение я в этом засомневалась.
— Ваших имен нет в журнале, — мадам Ганьон встала между нами и лестницей.
— Вы прекрасно знаете, что старый Плюк никогда не утруждает себя журналами.
Антуанетта переступила с ноги на ноги.
— Сходи наверх, детка, приведи старого Плюка. Скажи, что мадам Ганьон просила его спуститься.
Ни секунды не раздумывая, Шарлотта обошла мадам Ганьон и двинулась к лестнице. Я почувствовала укол ревности — Антуанетта выбрала ее, а не меня.
— Я быстро! — обернувшись, крикнула Шарлотта.
— Ладно, идите! — процедила мадам Ганьон сквозь сжатые зубы, и Антуанетта дернула меня за руку.
По дороге к кабинету месье Плюка мы остановились перед маленьким столиком у каморки консьержки. Мы с Шарлоттой прикоснулись к висевшей на стене подкове, а Антуанетта объяснила, что так делают все — и актеры, и певцы, и балерины. Она накрыла наши ладони своей и слегка сжала пальцы.
— Не бойся, Мари.
Пока мы ждали у кабинета месье Плюка, я изо всех сил стиснула руки, чтобы не сорвать заусенец на большом пальце. Наконец в дверях появился какой-то господин, и я замерла, понимая, что время пришло. Он на мгновение задержался в коридоре, снял странные очки — круглые, с синими стеклами. Но это был не месье Плюк.
— Мадемуазель ван Гётем, — он приподнял шляпу перед Антуанеттой и двинулся дальше. Пальто у него было хорошее, но шерстяная жилетка сильно засалилась, а каштановую с сединой бороду не мешало бы подстричь. Антуанетта всегда говорила, что по ботинкам мужчины можно понять, богат ли он, поэтому я даже оторвалась от стены, чтобы посмотреть. Ботинки оказались начищенными, но носки у них загибались вверх, как будто он носил их уже сто лет.
Не успел он отойти достаточно далеко, как Шарлотта спросила:
— Из этих, постоянных зрителей?
— Это месье Дега, художник, — сказала Антуанетта. — Он днюет и ночует в Опере, делает наброски. Обычно рисует балерин. Однажды он написал портрет Эжени Фиокр.
— Она этуаль, — мечтательно протянула Шарлотта. — И вышла замуж за маркиза.
Об этой истории говорил весь Париж. Надеясь на повторение ее судьбы, поденщицы, белошвейки, чесальщицы шерсти и отправляли дочерей в балетную школу. И прачки тоже.
— Наверное, он хорошо рисует, — предположила я.
Антуанетта пожала плечами.
— На его рисунках девушки чешут спину или штопают чулки.
Понятно, что никто не будет вешать такие вещи на стену. Антуанетта вечно что-нибудь выдумывает, чтобы избежать брани маман, рыданий Шарлотты, не дать мне узнать то, чего, по ее мнению, мне знать не следует, или просто потому, что она привыкла врать и ничего не хочет с этим делать.
Месье Плюк наконец-то поворачивается к нам, оглядывая с головы до ног. Мне кажется, ему хочется смеяться — может быть, из-за моей юбки, или из-за положения рук, или из-за Шарлотты, которая присела в таком низком реверансе, что ее пальцы коснулись пола. Но он сдерживается, подкручивает усы, прикрывая рукой рот.
— Хорошо, мадемуазель Мари, мадемуазель Шарлотта. — Он встает и указывает перед собой: — Сюда.
Потом он долго разглядывает нас. Вероятно, он слышал о Чезаре Ломброзо, об убийцах, шлюхах и жуликах всякого рода, которые таковы от рождения, о знаках на лицах, по которым их можно узнать. Выгонит ли он меня? Велит ли ждать Шарлотту в коридоре? Я стараюсь спрятать челюсть, но что, если от этого шея покажется слишком короткой? Я велю себе прекратить. Он рисует пальцем круг в воздухе, и мы поворачиваемся.
— На живот, — велит он потом.
Я ложусь на живот и удивляюсь храбрости Шарлотты, которая говорит:
— Месье Плюк, я знаю все экзерсисы у станка и все в середине зала. Я могу повторить все, что показывала Антуанетта. Правда могу. Могу сделать совсем прямую линию деми-тур. Я могу показать. — Она готовится, выставляя одну ногу перед собой и ставя руки в третью позицию. Сделать ли мне то же самое?
— На живот, мадемуазель Шарлотта.
Нет, не сделать. Голос у него ледяной.
— А теперь плие, — велит он. — Нет-нет, мадемуазель Мари. Ягодицы в себя.
Он кладет мне руку на зад, заставляя поджать его. Согнутые колени я развожу в сторону.
— Выворачивайте бедра.
Я знаю от Антуанетты, что всем танцорам необходима выворотность. Она позволяет разворачивать бедра в стороны, когда ты наклоняешься, стоишь или даже поднимаешь ногу. Я улыбаюсь, пока он не видит мои кривые зубы.
Потом он велит нам выпрямить колени, поднять плечи и грудную клетку и выгнуть спину. Наклоняясь надо мной, он толкает меня ладонью в лоб.
— Сильнее.
От его окрика я вздрагиваю.
— Антуанетта учила вас наклонам назад?
— Нет, месье.
— Такая гибкость для девочки твоего возраста неожиданна.
Он велит нам встать. Шарлотта выпрямляется медленнее, красиво подавая руки.
— А теперь ноги, — говорит он, вставая перед Шарлоттой.
Он дважды хлопает в ладоши. Каким-то образом она понимает, чего он хочет, ставит руки во вторую позицию и делает гран-батман, вкладывая ступню в его ладонь. Он растягивает лодыжку, сгибает всю ступню, а не только пальцы, но ничего не говорит.
Я пытаюсь повторить ее движение, но все путаю, и ему приходится уклониться, чтобы не получить удар ногой. Я хватаю ртом воздух, и он ухмыляется, как будто все это не имеет значения. Потом он рассматривает мою ногу так же, как ногу Шарлотты. Кричит, чтобы позвали скрипача, и, пока мы ждем, возвращается к бумагам на столе. Я думаю, правда ли он назвал Антуанетту тощей и страшной.
Наконец в кабинете появляется старик с белыми усами, со скрипкой под мышкой. Кланяется.
— Что-нибудь на четыре четверти. Пожалостливее, — велит месье Плюк, снова выходя из-за стола.
Старик вскидывает смычок, кладет его на струны, и воздух наполняется музыкой.
— Танцуйте, — говорит месье Плюк.
Я стою неподвижно, как статуя, поставив ноги в первую позицию, а руки в подготовительную. Мои мысли далеко, я не понимаю, что мне нужно делать. Я чувствую, что у меня все волоски встают дыбом. Мне страшно.
Тем временем Шарлотта резко разворачивается и, ни на мгновение не сбиваясь, делает несколько деми-тур. Месье Плюк хлопает в ладони, очень громко и всего один раз. Музыка прекращается.
— Стоп! Хватит, — рявкает он. — Я разве просил деми-тур? Нет. Мне интересно, какие па ты знаешь. — Он откашливается. — Закрой глаза. Слушай музыку. Расскажи мне, что говорит эта музыка.
Музыка играет снова. Я закрываю глаза и слушаю, как музыка забирается мне под кожу. Но я не знаю, что делать. Я слушаю дальше, внимательнее, и постоянно думаю, что музыка звучит так, как будто лист падает с дерева. И понимание приходит внезапно, как удар грома и ливень после него. Я должна стать этим листом. Я начинаю медленно, двигаю головой из стороны в стороны и жду, когда хлопок ладоней остановит музыку. Я добавляю руки, осторожно раскачивая их вперед и назад. Музыка становится быстрее, как и мои движения. И я отдаюсь на волю ветра, чувствую, как он поднимает меня, несет куда-то, дергает, снова плавно опускает. Я продолжаю, пока музыка не замедляется и, наконец, не останавливается. Я лежу на земле, как лист. Я открываю глаза.
— Именно, — говорит месье Плюк, но я не понимаю, имеет ли он в виду меня или Шарлотту.
Мы вдвоем втискиваемся в одно кресло, а он открывает толстую растрепанную книгу. Он спрашивает наши полные имена, улицу, номер дома, имя и род занятий нашей матери, потом отца, и мне приходится говорить, что папа умер, но месье Плюк вдруг вспоминает, что это и так ему известно.
— Ах да. Ну неважно.
— Вы в этой книге имена крысок пишете? — спрашивает Шарлотта.
Он откидывается назад, поджимая губы. Стул качается на двух ножках.
— Мадемуазель Шарлотта, ты напоминаешь мне Антуанетту, которая тоже болтает все что ей вздумается и не имеет терпения.
Это прозвучало как напоминание о том, что Антуанетта потеряла свое место в балете. Стул с грохотом опускается на все четыре ножки.
