Гадкие лебеди кордебалета - Бьюкенен Кэти Мари (лучшие книги без регистрации .TXT, .FB2) 📗

Узнав, что маман хочет отправить нас в балетную школу, Шарлотта стискивает пальцы так, что костяшки белеют. Она пытается сдержать радость. Я стою спокойно, пряча тревогу.

Их называют крысками. Тщедушных, полных надежд девочек, мечтающих о самых быстрых ногах, самом легком прыжке, самых красивых руках. Они совсем дети, как Шарлотта, некоторым едва исполнилось шесть. У меня внутри все сжимается, когда я думаю, что в свои тринадцать окажусь у станка рядом с ними. Они получили свое прозвище за то, что топочут по коридорам Оперы, — грязные, голодные, вынюхивающие, где бы урвать хоть крошку еды.

Антуанетта успокаивающе кладет ладонь на плечо Шарлотты. Ловит мой взгляд и чуть-чуть кивает мне, прося подождать. Она еще не закончила разговор с маман.

— Старый Плюк не возьмет Мари.

— Это ему решать.

— Она уже слишком взрослая.

— Нагонит. Скажи, что она умная. — Голос у нее резкий и презрительный. Она знает, что я очень горжусь тем, что сестра Евангелина ждала папу у ворот завода.

— Я ее не поведу.

Маман вытягивается во весь рост, но все равно остается ниже Антуанетты на добрых три дюйма. Шипит ей в лицо.

— Сделаешь, как сказано.

Утром я обычно сижу за маленьким столиком и декламирую отрывки из катехизиса или молитву о прощении, или читаю историю Жанны д’Арк, или пишу десять заповедей на память, или списываю с классной доски столбики цифр, которые нужно сложить друг с другом. Иногда я поднимаю глаза и вижу, как уголки губ сестры Евангелины изгибаются в улыбке, и чувствую тепло от горящей лампы. Однако, как только папа слег, я начала сомневаться, так ли уж нужно тратить эти часы в классной комнате. Ведь я могла бы в это время зарабатывать на жизнь.

Сестра Евангелина говорит, что я еще не закончила свое религиозное образование. Ей не нравится, как я прикасаюсь к петлям на крышке стола или к ключу в кармане, когда меня вызывают отвечать, надеясь, что железо приносит удачу. Она говорит, что я не выучила ни одного гимна. Но как я могла их выучить, если у меня нет ни одной приличной юбки, чтобы сходить на мессу в церковь Сент-Трините? Она потратила много часов, чтобы подготовить меня к первому причастию, но мне пришлось позаимствовать наряд у мальчишки-алтарника, тогда как все остальные девочки были одеты в кружевные платья, а потом облатка, которая якобы была плотью Христовой, оказалась сухим хлебом. Не могу сказать, что я почувствовала истинную благодать Божию. Но я все равно знаю на память и Символ веры, и «Отче наш», и «Аве Мария», и Славословие.

Что касается всего остального, что я должна выучить в школе, я и так уже могу сосчитать цену кочана капусты и двух луковиц быстрее зеленщика и сказать, сколько мне причитается сдачи. Могу написать, что мне в голову придет, и прочитать в газете все, что меня интересует. Спроси я сестру Евангелину, зачем мне учиться дальше и может ли вся арифметика в мире прокормить одну девушку, я бы получила ответ, который и так уже знаю. Ее ответ не изменится оттого, что у меня нет отца, что моя мать вечно нащупывает бутылку в кармане, что ни один лавочник не хотел бы, чтобы его покупателей приветствовала девица с таким лицом, как у меня, что я живу на самом верхнем этаже пансиона на рю де Дуэ, куда ведет винтовая лестница, такая узкая, что я задеваю стены юбками, что двор дома так мал, что туда не проникает даже лучик солнца, что я выросла на склонах Монмартра, в бурлящем котле буржуа и бедняков, рабочих и ремесленников, художников и натурщиц, в районе, знаменитом своими кабаре и танцевальными залами, а еще девицами, готовыми задрать юбку ради куска хлеба и чашки бульона для младенца, который орет дома. Что бы ответила сестра Евангелина?

— Ну, — сказала бы она, морща гладкий лоб и неубедительно поджимая губы, — никогда не знаешь, что тебе пригодится.

Маман хмурится, как и вчера, когда она заорала, а Антуанетта плюнула ей на туфлю. Тогда маман ударила Антуанетту раз и другой, а та в ответ только засмеялась. Маман круглолицая и коренастая, руки у нее крепкие, как у мужчины, а Антуанетта узкобедрая и костлявая, с пальцами как веточки. И она только пошире расставляет ноги, готовясь к удару.

Может ли так случиться, что меня возьмут в балетную школу, а однажды даже выпустят на сцену Оперы? Может быть, директриса обрадуется, увидев не малолетку, а девушку, способную вытереть себе нос и заплести волосы? Если даже она жестока, если девочки будут смеяться, когда я не смогу сделать несколько деми-тур подряд… сестра Евангелина говорит, что я упорная как мул и что я быстро схватываю новое. К тому же нужно помнить и о семидесяти франках. Можно пойти на ткацкую фабрику и заработать половину от этого или стать прачкой и иметь почти столько же, но при этом работать по двенадцать часов в день шесть дней в неделю, и то, если инспектор сделает вид, будто мне уже четырнадцать.

Может быть, завтра жена накормит месье Плюка его любимым завтраком и завяжет ему галстук чуть нежнее, чем обычно, и он поднимется по ступеням Оперы в добром расположении духа. Может быть, несколько бриошей впишут мое имя в список учениц балетной школы, вытащат меня из канавы, дадут мне тень надежды.

— Я пойду, — говорю я, сжимая кулаки.

Натянутые жилы на шее Антуанетты расслабляются. Маман плюхается на жесткий стул.

Le Figaro. Преступный…

Антуанетта

Тусклый утренний свет пробивается в окно убогой комнаты, падает на тюфяки в углу. Мари все еще лежит свернувшись, рядом с Шарлоттой, на нашем общем с сестрами спальном месте. Второй тюфяк пуст. Маман уже ушла к горам белья, ожидающим ее в прачечной. Я щиплю Мари за щеку, она бьет меня по руке.

— Вставай, лентяйка, — говорю я. — Чудеса иногда случаются. Маман оставила нам целую буханку, а я раздобыла яиц.

Мари открывает один глаз.