Выживший. Чистилище - Марченко Геннадий Борисович (электронная книга TXT, FB2) 📗
– А наш цветочек-то оказался с шипами… – задумчиво протянул он, покачиваясь с пятки на носок. – Кто же ты такой, Ефим Сорокин? Что не наш человек – понятно. Наш человек не будет ходить в иностранной одежде да ещё с иностранным парашютом в цветах царского флага. И по-нашему как ловко шпарит. Где ж это тебя языку-то так хорошо обучили?
– А я думаю, товарищ Шляхман, он из этих… из бывших, – подал голос Петров.
– Верно мыслишь, Петров. Судя по возрасту, вполне мог быть каким-нибудь кадетом, воевать на стороне белых, а потом сбежать во Францию от справедливого наказания. Ну а затем его завербовали и забросили на бывшую родину… Так на чью разведку работаем, гражданин Сорокин?
Я хранил гордое молчание. Ну а что толку доказывать, я свою версию уже озвучил. Не хочешь верить – дело твоё.
Короткий тычок в солнечное сплетение – и я ловлю ртом воздух.
– Так и будем упорствовать?
Ну а дальше по отработанной схеме… Что ж не покуражиться над беспомощным человеком? Когда тело уже ломало от боли, меня усадили на табурет и предложили снова покаяться, признавшись в подготовке покушения на товарища Сталина. Подняв глаза на Шляхмана, я плюнул ему в лицо:
– Да пошёл ты!
Тут же на меня вновь обрушился град ударов, и на этот раз после крепкой плюхи по затылку носком сапога я отключился.
Очнулся на полу от вылитого мне на голову ведра ледяной воды. Всё та же комната, всё те же лица. И очередной приступ сдерживаемой тошноты. Похоже на лёгкое сотрясение мозга.
– Гляди-ка, какой упорный, – разминая пальцы, удивлялся Шляхман. – Ну, у меня и не такие кололись. Сегодня мне некогда с тобой возиться, гнида, а завтра мы продолжим.
– Куда его, в нутрянку?
– Слишком много чести, чтобы во внутреннюю тюрьму сажать. Пусть в Бутырке обживается, с уголовниками и прочей политической швалью. А завтра я приеду на допрос, и ты всё у меня подпишешь, сучонок!
Снова воронок, дорога до Бутырской тюрьмы словно в тумане. Стемнело уже окончательно, на Лубянке я провёл порядка двух часов. Пришёл в себя, когда меня перед заселением в камеру принялись обыскивать, заставив догола раздеться и не стесняясь даже заглядывать в задний проход.
– Это что? – ткнул надзиратель в образок на моей шее.
– Это моё распятие, Георгий Победоносец.
– Верующий? – второй раз за день услышал я этот вопрос.
– Умеренно.
– Серебро?
– Подделка, – сказал я, направляемый внутренним чутьём.
– Всё равно придётся снять, раз уж даже шнурки положено сдавать.
Ну не драться же с ними! Один хрен изымут, только ещё и синяков наставят. А оно мне надо?
– Только не потеряйте, – предупредил я, снимая Георгия.
– Не боись, он больше тебе, может, и не пригодится, – оптимистично хмыкнул надзиратель.
Затем с меня сняли отпечатки пальцев, сфотографировали фас и профиль, а врач провёл поверхностное освидетельствование, составив на меня медицинскую карту.
Потом мне вручили изжёванный матрас с подушкой и тощим одеялом, кусок хозяйственного мыла, алюминиевые тарелку, ложку и кружку, сменившие уже бог знает какого по счёту владельца, и препроводили в камеру, скудно освещаемую забранной в сетку лампочкой. Вытянутое помещение, заканчивавшееся зарешечённым оконцем, было рассчитано от силы на двадцать пять подследственных, здесь же толпилось, пожалуй, больше полусотни бедолаг. Они тут в пересменку, что ли, спят? Кто лежит прямо на полу, кто сидит, кто просто стоит… Небольшой свободный пятачок только возле параши, занавешенной какой-то тряпкой, рядом ржавый умывальник, из такого же ржавого крана капает вода. Чёрт, ещё и вонь! Пахло немытым телом и, как мне показалось, смертью. Не смрадом разложения, а предчувствием близкого финала, который вроде бы и запаха не имеет, но именно так же пахло в том сарае, куда меня, раненного, затащили «чехи». Хотел я тогда, чтобы в плен не попасть, последнюю пулю оставить себе, но так удачно появилась передо мной оскаленная рожа какого-то ближневосточного наёмника, что я не без удовольствия нажал на спусковой крючок поставленного на одиночные АКМ. И с не меньшим удовольствием наблюдал, как на лбу бандита появляется красное пятно, а затылок взрывается красными брызгами, перемешанными с осколками черепа, волосами и мозговым веществом. Затем достал нож и собрался дорого продать свою жизнь, но пуля в плечо нарушила мои планы. Кость, к счастью, не задело, рана оказалась по большому счёту пустяковой, но меня повязали и отконвоировали в тот аул, в сарай, где держали пленных срочников.
Вот тогда, оказавшись вместе с такими же бедолагами, я и почувствовал запах смерти. Люди знали, что их ждёт. Периодически одного из них выводили во двор и перерезали глотку, снимая всё на видеокамеру. После чего отделяли голову от туловища, держали за волосы перед объективом видеокамеры и говорили, что так будет с каждым, кто пришёл на их землю с оружием. А останки сами же пленные и закапывали. Обычно брали двоих, вручали им лопаты и под конвоем отводили в ближайший лесок, хотя это скорее можно было назвать зарослями высокого кустарника.
От срочников я узнал, что их сдал чеченам их же командир, полковник Ивановский. Приказал по рации защищавшим блокпост парням сдать оружие, мол, он договорился с чеченским командиром, что их не тронут, если они позволят пройти отряду боевиков. Не тронули… Только в плен взяли и теперь вырезают, как баранов, поодиночке.
– Лучше бы я весь рожок в них выпустил да там бы и полёг, – с бессильной злобой говорил сержант Рюмин, глядя в одну точку остекленевшим взглядом. – Не хочу подыхать вот так, с перерезанной глоткой.
После одной из таких казней меня, уже более-менее оправившегося от раны, и как раз этого сержанта повели закапывать очередной обезглавленный труп. Мы же его и тащили – я ухватил тело под мышки, а Рюмин за ноги. Лопаты нам вручили на месте захоронения. Они были штыковыми и заточены прилично, а учитывая, что у меня имелись кое-какие навыки владения разными видами холодного оружия, я управился без лишнего шума. Слишком уж самонадеянными оказались наши конвоиры. А затем мы с Рюминым, вооружённые трофейными автоматами, вернулись к стоявшему на отшибе аула сараю и выкосили немногочисленную охрану. Одного, впрочем, раненного мной в бедро, я допросил. Выяснилось, что полковник Ивановский уже давно сотрудничает с полевыми командирами и за то предательство на блокпосту получил на свой заграничный счёт пять тысяч зеленью. Выслушав показания, я, сильно не заморачиваясь, прирезал боевика так же, как он резал наших парней. Разве что голову оставил на месте. Не тащить же этого калеку по горам в качестве живого свидетеля.
Ну а освобождать пришлось только двоих – остальных к тому времени «чехи» уже пустили в расход. Вчетвером мы ударились в бега и спустя два дня блужданий по горам вышли к Аргуну. В тот аул на следующий день отправился хорошо экипированный отряд, а насчёт предателя доложили куда следует, надеясь на справедливое расследование. Каково же было моё удивление, когда через месяц в списке награждённых боевыми орденами и медалями я обнаружил фамилию полковника Ивановского! После этого я понял, что не хочу иметь никакого дела с армией, которой командуют продажные полковники и генералы, и уволился на гражданку.
И вот сейчас я вглядывался в лица тех, кто были современниками моих деда и прадеда, и видел в их глазах безнадёгу. За редким исключением эти люди ещё надеялись, что всё произошедшее с ними в последние дни – всего лишь ошибка. Что ТАМ разберутся и отпустят, да ещё, возможно, принесут извинения.
– Опа, новенький, – донеслось из задних рядов.
Лица практически у всех равнодушные, лишь некоторые посмотрели в мою сторону заинтересованно.
– Здорово всем! – сказал я, вспомнив нейтральное приветствие из когда-то прочитанного о правилах поведения новичков в камере.
– И тебе не хворать, – ответил протиснувшийся вперёд чуть прихрамывающий невысокий мужичок в потрёпанном пиджачишке. – Тебя как кликать-то, бедолага?
– Ефим. Ефим Сорокин.
