Три женщины одного мужчины - Булатова Татьяна (книги без сокращений TXT) 📗
Любовь Ивановна Краско посмотрела на часы, автоматически отметив, что до конца рабочего дня осталось ровно десять минут.
– Сейчас? – Она пыталась скрыть волнение, поэтому говорила шепотом.
– А когда?
– Не знаю. – Люба не нашлась, что ответить, и брякнула первое, что пришло в голову.
Евгений Николаевич, похоже, пребывал в такой же растерянности. Они смотрели друг на друга, не отрываясь, и оба понимали, что если это не случится сегодня, то, наверное, уже не случится никогда.
– Я думал о вас. – Вильскому было тяжело говорить.
– И я, – одними губами произнесла Люба.
– Странно. – Евгений Николаевич переложил дрель из одной руки в другую, не решаясь с ней расстаться.
Люба кивнула.
– В котором часу вы заканчиваете? – глухо произнес Вильский, и они одновременно посмотрели на часы, не зная, о чем говорить дальше.
– Я?
– Вы. – Евгений Николаевич почувствовал, как резко пересохло в горле, и сглотнул.
– В шесть, – вспомнила Люба, когда заканчивается ее рабочий в день.
– А вы можете задержаться на десять, нет, на двадцать минут?
– Нет, – ответил за Любу выходивший из кабинета директор. – Все рабочие вопросы Любовь Ивановна должна решать только в рабочее время, – строго посмотрел он на Вильского с дрелью, приняв того за подсобного рабочего. – Завтра. Идите домой, Любовь Ивановна, – напомнил он секретарю и ткнул пальцем в часы. – И вы тоже идите, – отдал он приказание Евгению Николаевичу и покинул приемную.
– Ну что? – усмехнулся Вильский. – Приказ начальства нужно исполнять?
Люба молчала.
– Или все-таки немного нарушим правила? – подмигнул Евгений Николаевич и направился к противоположной стене. – Значит, так, – пробурчал он себе под нос и приставил сверло к красной черте. – По-моему, здесь…
– Ниже, – еле слышно проговорила Люба, но Вильскому показалось, что ее голос заполнил всю приемную.
– На сколько?
Люба подошла, встала под черту и закрыла глаза. А дальше было, что было.
– У меня такое чувство, – спустя какое-то время призналась Любовь Ивановна, – что это все происходит не со мной.
– У меня нет такого чувства, – тут же обозначил свою включенность в реальность Евгений Николаевич. – Как говорится, в трезвом уме и твердой памяти… Причем настолько твердой, что, когда я иду домой, специально захожу к родителям, хотя мне совершенно не по пути, чтобы чуть-чуть «смягчить» эту память… Переварить…
Люба не совсем понимала, о чем говорит Вильский. Да и не хотела ничего понимать, потому что ее рассудок работал только в одном направлении: где и когда. В этом смысле возможности любовников были мизерны: пресловутая директорская приемная и вымышленные служебные командировки в район или близлежащие к Верейску города. Но даже там было страшно, поэтому мечтали о совместном путешествии в крупный город – Москву, Ленинград, чтобы вокруг – тысячи людей и ни одного знакомого лица.
– А что ты скажешь жене? – утыкалась Евгению Николаевичу в плечо Люба и целовала-целовала до тех пор, пока Вильский не разворачивал ее лицом к себе.
– Ничего. А ты?
– Ничего, – бездумно повторяла за ним Любовь Ивановна и начинала плакать.
– Ты что? – пугался тот.
– Ничего, – трясла головой Люба, не умея объяснить, что плачет от счастья. Ей иногда даже казалось, что с появлением Вильского открылись какие-то шлюзы и оттуда хлынули неизрасходованные за столько лет мучительного брака слезы.
– Тебе больно? – пытался найти причину Евгений Николаевич, полагая, что как-то мог вызвать у этой хрупкой женщины неприятные ощущения.
– Нет, – выдыхала она и проводила рукой по горлу. – Мне не больно. Мне хорошо, – собиралась она с мыслями и прикрывала маленькую, почти детскую грудь простынкой, чтобы Вильский не видел характерных примет ее брака с Краско.
– Я его убью, – однажды не выдержал Евгений Николаевич, обнаружив на Любином теле очередной уродливый синяк, расползшийся по внутренней стороне бедра.
– Не надо, – тут же плотно сжала ноги Любовь Ивановна. – Мне не больно.
– Разведись с ним, – потребовал Вильский и поправил ей растрепавшиеся волосы, чтобы увидеть глаза.
– Зачем? – Люба смотрела на Вильского, не отрываясь.
– Так жить нельзя.
– Но жила же я так все это время, – напомнила любовнику Любовь Ивановна.
– Я этого не знал.
– Знал. – Люба вспомнила изумление Вильского, когда тот впервые увидел покрытое синяками тело.
– Тогда ты была чужая жена, – усмехнулся Евгений Николаевич, но взгляд его по-прежнему был серьезным.
– Я и сейчас чужая жена, – горько улыбнулась Любовь Ивановна и наконец-то отвела взгляд в сторону.
– Нет. – Вильский схватил Любу за руки и потянул на себя. – Ты не чужая жена, Любка. Теперь ты моя жена. Ты моя жена почти полтора года. И, по-моему, – Евгений Николаевич поперхнулся, – с этим пора заканчивать.
– Все? – Она прижала ладонь к губам, не давая им расползтись в крике.
– Все, – подтвердил Вильский, даже не подозревая, что они говорят о разных вещах.
Люба медленно поднялась, села на кровати, а потом сползла вниз, чтобы собрать разбросанную по полу одежду. Она двигалась как автомат, в котором заканчивается питание: вполсилы, вполнакала. В принципе она уже видела, что будет дальше. Видела, как купит билет на автовокзале, сядет в рейсовый автобус, вернется в Верейск, но домой не пойдет, а сразу отправится к Юльке. Может быть, даже с тортом, если удастся купить по дороге. Она ничего не будет объяснять дочери, просто посидит у нее, подержит за руку, если та даст, и попрощается, скажет, что снова уезжает в командировку или меняет место работы, в общем, что-нибудь да скажет. «А потом? – спросила себя Люба и сама же ответила: – А потом отравлюсь». «Чем?» – прозвучало в ее голове. «Чем-нибудь: уксус выпью или таблетки». «За таблетками придется идти в аптеку», – подсказывал ей разум, но она, Люба, в своем желании уйти из жизни была непреклонна: «Хлорку выпью». «Не страшно?» – екнуло сердце. «Все равно».
– Когда ты ему скажешь? – Голос Вильского звучал спокойно и заинтересованно.
– Кому? – попыталась выдавить из себя Люба, но не смогла. Точнее, смогла, но так, что ничего невозможно было разобрать.
– Любка, – свесился с кровати Евгений Николаевич. – Ты что там? Уснула?
Любовь Ивановна стояла на коленях, прижав к себе ворох одежды и опустив голову.
– Какая-то ты странная, Люба. Ни на один мой вопрос не отвечаешь с первого раза. – Вильский протянул любовнице руку, но, вместо того чтобы сделать встречное движение, она вцепилась в одежду еще сильнее. – Любка! – не выдержал он и сполз на пол. – Иди сюда.
Люба не говорила ни слова и смотрела на Вильского, точно жертва на палача.
– Люба! – напугался Евгений Николаевич. – Что с тобой?
– Я не буду, – трясущимися губами произнесла она. – Я не буду… не буду…
Наконец до Вильского начало доходить, что у нее самая настоящая истерика, но только в отличие от истерики, например, Желтой не сопровождающаяся криками и резкими движениями. Внешне Люба напоминала застывшее изваяние, дрожь которого можно объяснить каким-то подземными толчками.
– Черт возьми! – закричал на нее Евгений Николаевич. – Что случилось?! Что ты молчишь?! Можешь ты хоть что-нибудь сказать?!
– Могу, – неожиданно внятно произнесла Люба и, выпустив одежду из рук, подползла к Вильскому: – Женя… – Голос ее подрагивал. – Женечка, – погладила она его по лицу. – Я же без тебя жить не смогу. Не хочу. Не буду. Не буду. Не буду, – повторяла Люба и смотрела так, словно пыталась запомнить, как он выглядит.
Она не плакала. Просто стояла перед ним на коленях, не решаясь обнять, просто касаясь то лица, то руки.
– У меня до тебя жизни не было.
– Что ты говоришь? – Евгений Николаевич притянул Любу к себе. – Ну что ты говоришь, Любка. Не надо ничего говорить…
– Подожди, – отстранилась от него Любовь Ивановна. – Подожди, я договорю. У меня до тебя жизни не было. Собачонка. Для мужа – собачонка, для дочери – собачонка. Хочу – отпихну, хочу – поглажу. Бога молила, чтоб немного счастья. Чуть-чуть, чтоб попробовать, чтоб знать, как бывает. Дал…
