Невроз - Воронцова Татьяна (библиотека книг txt) 📗
«И все же что-то произошло. Тебя похитили... с твоего согласия, да, но это не важно... вырвали из привычной среды на неопределенный срок, подвергли мучительным испытаниям. Хотя нет! – Ход ее мыслей неожиданно изменился. – Важно. Как раз это и важно – твое согласие... Что заставило тебя согласиться? Объясни еще раз».
«Я хотел через это пройти. Через то, чего не мог предвидеть. Чего не смел ожидать. Чем бы это в итоге не оказалось, я хотел пройти через это».
«Ты знал, что, по слухам, этот твой мэтр принадлежит к какому-то тайному братству?»
«А разве я не сказал?»
«Ты вел себя как последний идиот».
«Неужели?»
«Да. Потому что только идиот мог сознательно обречь себя на такие... такое... Ты хотел научиться писать? Стать лучше всех? Вот и сидел бы дома, работал... вместо того чтобы искать приключений на свою задницу! Нет, не надо приводить примеры из мировой истории. Я знаю, с какой целью это делали древние. Но на дворе двадцать первый век, ты в курсе?»
«А с какой целью это делали древние?» – поинтересовался он невинно.
И тут выяснилось, что ей нечего сказать по этому поводу.
Пришлось ему самому.
«Почему все ритуалы посвящения включают в себя практически идентичные этапы? Удаление из привычной среды, одиночество, строгий пост, болезненные процедуры вроде бичевания или надрезания каких-либо частей тела, выпивание особого напитка, вызывающего изменение сознания, ритуальную смерть и наконец воскрешение и возвращение к жизни – уже другим существом. Зачем голод? Зачем боль? Ответ прост. Аскетические практики изменяют химию тела и мозга. Голодание приводит к нарушениям в работе церебрального редукционного клапана, в результате чего мозг начинает принимать извне множество „ненужных“ для биовыживания сигналов. Это и есть тот самый визионерский опыт, о котором мы столько слышали, но до сих пор так мало знаем. Боль сопровождается выбросом гистамина и адреналина. Но гистамин вызывает шок, адреналин – галлюцинации, а некоторые продукты разложения адреналина приводят к развитию симптомов, напоминающих симптомы шизофрении. Об этом писали Олдос Хаксли, Лайелл Уотсон и другие исследователи внутреннего космоса».
Когда состоялся этот разговор? Не торопясь, слой за слоем, она счищала шелуху с луковицы своей памяти, обнажая горькую сердцевину, зная, что рано или поздно из глаз брызнут слезы, но твердо решив довести дело до конца. Грэм сделал свое полупризнание – излюбленная тактика! – а затем снова ушел в себя, оставив ее домысливать, достраивать, пытаться втиснуть его психологию в какие-то убогие рамки.
Лежа перед ней в позе поверженного рыцаря, он наблюдал из-под ресниц, как она пытается побороть свою стыдливость. Боязнь показаться смешной, неуклюжей. Как девчонка, ей-богу! Ее полусогнутые пальцы легко пробежались по его груди, расстегнули рубашку. Ноготками сверху вниз, до самой пряжки ремня... Что он там рассказывал про свою английскую подружку?..
Грэм закрыл глаза, чтобы облегчить ей задачу, но позволил себе усмешку (за которую, впрочем, немедленно получил по губам).
– Смелее, – вымолвил он вполголоса.
От звука его голоса Риту бросило в жар.
Двумя руками она рывком распахнула на нем рубашку, припала губами к жаркой мускулистой груди. Худой, но не истощенный – напрасно она считала его слабым.
Ее язык выводил узоры на коже мужчины, в то время как сам мужчина, пребывая в абсолютной неподвижности, словно бросал вызов ее умению, приглашал в игру «кто кого». Торопливо, дрожащими пальцами Рита стаскивала с него одежду. Ей хотелось быть дикой, неукротимой, развратной. Вот бы узнать, о чем он думает! Что у него в голове?..
Бег крови по жилам, обжигающее дыхание... безудержные ласки, от которых хотелось кричать... Однажды он сказал: «Я умею быть и охотником, и дичью». За время знакомства с ним она успела повидать и то и другое, но даже сейчас не могла ответить на вопрос, что же ей нравится больше. Грэм перевоплощался так мастерски, что угадать, когда он был собой, а когда играл, было практически невозможно. И она хотела его любым.
В какой-то момент он решил, что довольно потакать капризам вздорной женщины, подхватил ее, опрокинул на спину и, уже начиная движение к центру земли, шепнул чуть слышно:
– Любишь меня?
Она не ответила.
Это было страшно – признаться в своей зависимости от другого. В своей потребности в другом, отличном от себя.
Потом они долго лежали, не разжимая объятий, легонько касаясь друг друга губами – с нежностью, без страсти. Вопиющее бесстыдство Грэма уже не шокировало Риту, как раньше. Его искушенность в любовных делах она научилась воспринимать как само собой разумеющееся, свойственное всем без исключения привлекательным мужчинам, которых, впрочем, в ее жизни было не так уж много. Даже его привычка во время секса ласковые словечки перемежать с французской скабрезной лексикой не вызывала у нее никакого протеста. «Он развратил тебя», – частенько говорила она своему отражению в зеркале. И сама смеялась над этой ханжеской формулировкой.
Пальцы Грэма лениво перебирали ее волосы, ровное дыхание убаюкивало, даруя обманчивое, но такое желанное ощущение «все в порядке, я с тобой». Незаметно для себя они погрузились в сладкую дрему...
...из которой их выхватил звонок в дверь.
– Ты кого-то ждешь? – шепотом (как будто стоящий на площадке мог услышать) спросила Рита.
Грэм выглядел озадаченным.
– Нет.
– Кто же это может быть?
– Ольга. – Он чуть заметно хмурился. – Она заходит время от времени. Что-то взять, что-то положить...
Рита представила, как Ольга переступает порог, видит на коврике женские сапоги, на вешалке – пальто... Не узнать их просто невозможно. И что она сделает? Повернется и уйдет? Хорошо, если так.
– Не открывай. Пусть думает, что тебя нет дома.
– У нее есть ключи.
– Господи...
Грэм тяжело вздохнул и начал выбираться из постели. В прихожей уже слышалось щелканье дверного замка. Очевидно, Ольга нажимала на кнопку звонка только из вежливости.
С большим трудом подавив желание нырнуть с головой под одеяло, Рита прислушалась. Ничего. Шепотом они разговаривают, что ли? Ничего, кроме тяжелых ударов ее собственного сердца.
И почему все вечно происходит так, как происходит? Не так уж часто она оказывается в этой квартире. Не так уж часто заходит Ольга. Теперь объяснений не избежать. Какой тактики будет придерживаться Грэм?
Хлопнула входная дверь. Грэм вошел в комнату, рассеянно взял с подоконника пачку сигарет. Продолжая смотреть в окно, щелкнул зажигалкой. Рита молча ждала. Ее терзало беспокойство, но она не знала, о чем спросить. Тупо: «Ну? Ну что?» Все это так смахивало на водевиль, что больше всего на свете ей хотелось провалиться сквозь землю или (первый вариант проще, но второй обещает больше удовольствий) послать к чертовой матери обоих – и брата, и сестру.
Наконец он повернулся к ней и с робкой улыбкой предложил:
– Может, кофе?
– Давай, – машинально откликнулась она.
Приятно было сидеть за большим кухонным столом в махровом халате и мягких тапочках на босу ногу, чувствуя в руке вес керамической кружки с горячим кофе. Грэм, как всегда, приготовил его не по-простому, а с какими-то заморочками, отчего аромат стал еще более сногсшибающим, а про вкус и говорить нечего. В голову снова пришла шальная мысль: вот бы это навсегда или хотя бы лет на ...дцать.
Как неудобно устроен человек (всякий человек?): вечно-то ему хочется больше, чем у него есть!
– Думаю, пора заканчивать эти игры в психоанализ.
– Вот как? – Грэм аккуратно поставил кружку на стол. – Во что же мы будем играть?
Она взглянула ему в глаза.
– Почему ты обманываешь меня?
– Не понимаю.
– Понимаешь.
Он выдержал паузу.
– Понимаю, что ты имеешь в виду, но не понимаю, почему ты называешь это обманом.
«Ну вот, – с тоской подумала Рита, – опять начинается хождение по кругу».
А потом ее осенило: он В САМОМ ДЕЛЕ не считает это обманом, потому что давно перестал разделять свой мир на мир фантазий и мир объектов. Для него не существует двух независимых друг от друга миров – вымышленного и проявленного. Не два, но один. Неужто его заболевание серьезнее, чем она полагала? А может, это вообще не заболевание?
