Друиды Русского Севера - Лазарев Евгений Сергеевич (книга жизни TXT) 📗
…На восток от горы Карнасурта тянется, чуть отклоняясь к северу, узкое и длинное нагорье. Одна из его пологих вершин называется Кемесьпахкчорр, что переводят с саамского как «Гора любви». Да, действительно «Гора любви», но только в птичьем облике, поскольку «кемесь», «кимас» в некоторых уральских языках означает «любовь птиц», глухариный ток… Не скрывается ли за этим продолжение не дочитанного нами «мифа горы Карнасурта»? Похоже, что так. Тем более что «Гора любви» указывает на восток, где восходит заря, где — в сокровенном пространстве мифа — воскресает посвященный в древние таинства человек, да и весь страждущий и взыскующий бессмертия мир…
Наверное, у читателя может возникнуть вопрос: а как же кольцевые, круглоплановые святилища типа Стоунхенджа или Аркаима? Они тоже почти «ландшафтны», открыты Небу; они были широко распространены в Евразии — и у кельтов, и у славян, и у тех народов, которые, видимо, были непосредственными предками иранцев. Образ святилища, в кольце столпов (или стоячих камней), затрагивает в душе какие-то сокровенные струны: недаром в славянской культуре он «дожил» до Серебряного века, до поэзии символизма (сборник «Ограда» В. Пяста). Были ли подобные святилища в российской протоцивилизации? Были ли там лабиринты — эти загадочные сооружения Северной Европы, трактуемые многими мифологами и краеведами как своеобразные храмы или их изображения, посвященные небесным светилам? {129}
Принято считать, что эти круглоплановые святилища возникли не ранее неолита — при переходе к системе хозяйства, основанной на земледелии и скотоводстве. И действительно, обнаруженные на сегодняшний день памятники относятся к этой эпохе. Однако символ лабиринта, в его «классической» европейской форме, известен и традиционной культуре индейцев Северо-Запада Америки; значит, можно предположить палеоарктические, гиперборейские истоки этого образа. Точно так же и «вар» («вара») — наверное, самый известный из символов «Авесты»: с одной стороны, по тексту, это концентрическое круглоплановое укрытие для скота (реалии неолитической эпохи); с другой стороны, создание «вара» связано именно с тем древнейшим «пластом» в авестийской традиции, который соотносится с представлениями о северной прародине («вар» призван укрыть от резкого похолодания, засыпавшего землю снегом до горных вершин).
Наверное, можно высказать предположение и о том, что классическая форма греческого амфитеатра восходит к описанным выше ландшафтным святилищам горных цирков. Греческий амфитеатр вырубался в скале, становясь как бы естественным образованием (римский — возводился как искусственное сооружение): в сущности, та же техника, что предположительно применялась и при создании галерей горы Нинчурт. Известно, что греческий театр обязан своими истоками мистериальной традиции. А она, в свою очередь, как попытался показать автор этой книги, укоренена в ностратической праистории…
ГИПЕРБОРЕЯ НЕЗРИМАЯ
Когда над горами Саамиэдны — Лапландии, Земли Саамов — плывут с океана тучи, сливаясь со снежной белизной вершин или оттеняя ее своей торжественной синей глубиной, порою трудно бывает понять, облака это, или унесенный ветром туман, или же просто заряды снега. Их контуры не рвутся, а текут, переливаются… И вдруг замечаешь их отсвет на океанской глади — и осознаешь, что не облака это, а свет: ослепительно белый, почти осязаемый, живой и трепетный, как тень гигантских незримых крыльев. В этом волшебном свете меняются очертания земли и вод, гор и далеких островов. Они не исчезают, но преображаются: горы, сглаженные миллиардами лет, становятся выше, а над серебристыми морскими водами чудятся контуры забытой чудесной страны, которой нет ни на современных картах, ни в нашем нынешнем материальном мире.
Этот утраченный человечеством «Гиперборейский Рай» по-прежнему реален лишь в «виртуальном пространстве» старинных карт и в их «легендах» — в тех текстах, подчас довольно объемных и глубоко значительных, которые нанесены на эти карты. Например, в надписи на знаменитой карте Гипербореи Г. Меркатора (1569 г.) сказано, что она основана на свидетельствах рыцарей короля Артура — искателей сокровенных святынь, а также на описаниях, сделанных путешественниками XIV века. Так что же, северный материк существовал всего 600 лет назад? Или путешественники фантазировали? Думается, ответ иной. Меркатор сообщает, что путники эти прошли до самых дальних пределов полярной земли «посредством магического искусства». Значит, речь идет о странствии духовном — а пилигримы духа могли прозревать и то, чего уже нет в вещественном мире.
И если говорить о духовном паломничестве, то нельзя не вспомнить о пути, ведущем из реального «Сердца Азии» в неосязаемый мир Гипербореи. Ведь именно предания Тибета запечатлели образ Северной Шамбалы! Можно сколько угодно рассуждать о ней как об «утопической модели» в представлениях центрально-азиатских народов, как о феномене религиозного сознания или о мифологическом образе, — северная локализация этого образа в тибетском буддизме остается безусловным фактом. И, кстати, не только в тибетском: о Северной Шамбале доныне свидетельствуют и бурятские буддисты, живущие много севернее Тибета, в Сибири (автору этой книги довелось услышать такие рассказы в 1989 году, во время экспедиции в заповедную Тункинскую долину в Восточных Саянах, что расположены как раз на пути из Тибета в Гиперборею).
Не означает ли это, что достаточно известное в истории российского (отчасти и монгольского) буддизма сопоставление Северной Шамбалы с Сибирью носит вторичный характер? Представления о священном Полюсе Мира могут многократно переноситься на конкретные земли и святыни, но их незримый первообраз не подвержен изменениям.
О Шамбале написано немало, и заинтересованный читатель без особого труда найдет, в том числе на русском языке, публикации — как тибетских, так и европейских авторов — о чудесном, невыразимо прекрасном городе, столице Шамбалы, которая высится, подобно цветку лотоса, на вершине священной горы или в долине среди гор. Обычно эту гору и город понимают как «духовное строение» над реальными Гималаями; не полемизируя со сторонниками такой интерпретации, отметим, что локализация этого «духовного строения» (может быть, в его изначальном варианте?) на Полюсе Мира выглядит более гармонично и закономерно.
Надо сказать, что арктическая локализация священной Шамбалы тибетского буддизма уже привлекала внимание и европейских исследователей. Упомянем русского мыслителя, космиста и писателя А. Барченко, который еще в 1920?е годы, по завершении поисков гиперборейской цивилизации на Кольском полуострове, планировал экспедицию в Тибет. А в 1930?е годы, собираясь в очередное путешествие по Центральной Азии, знаменитая «парижанка из Лхасы» Александра Давид-Неэль планировала поработать не только в Китае и Тибете, но также в Сибири и Монголии — для изучения «сложной системы теоретических и практических знаний <…>, происхождение которой до сих пор остается для нас загадкой».
Речь идет об учении Калачакры (санскр. «Колесо Времени») — одной из наиболее «закрытой» доктрин тибетского буддизма; это учение традиционно считается пришедшим из Северной Шамбалы. А. Давид-Неэль собиралась в Сибири и Монголии искать «отголоски» учения Шамбалы — в верованиях и ритуалах сибирских народов, в сопоставлении с индуистским тантризмом, тибетской добуддийской религией бон и исконными религиозными представлениями некоторых народов Китая.
Задача грандиозная и вряд ли разрешимая силами одного исследователя. Однако во второй половине XX века благодаря подвижническим трудам целого поколения российских этнографов и лингвистов все-таки были зафиксированы и сохранены для науки уходящие, быстро забывающиеся (именно этого опасалась А. Давид-Неэль) традиции народов Северной Азии. Что касается важнейших первоисточников по религии бон, то они стали доступны европейским ученым также во второй половине XX столетия, когда были опубликованы на Западе в тибетской диаспоре (на русском языке их анализу посвящены прежде всего недавно изданные работы известного отечественного буддолога Б. И. Кузнецова и тибетского ученого Намкая Норбу).
