Корона, Огонь и Медные Крылья - Далин Максим Андреевич (книги онлайн полностью .TXT) 📗
Но это все сантименты.
Все равно наши семь кораблей отплывали, как лебеди, под благословения, пение монастырского хора и радостные вопли горожан, которые, кажется, образумились и тоже прониклись, потому что искренне желали нам счастливого пути. У нас на палубе брат Бенедикт жег благовония в походной курильнице, пел басом и давал всем желающим приложиться к Всезрящему Оку Господню и Длани, Животворящей И Карающей. Все чуть-чуть хлебнули, конечно — на радостях, на удачу, только что портки с парусами не путали. Очень веселились. Только этот гаденыш Доминик сидел на бухте каната трезвый, злой какой-то, зыркал на всех и думал всякий греховный вздор. Никакого Божьего света от него не исходило. Тогда я и подумал — не такое уж он и духовное лицо, хоть и любимчик Иерарха. А раз так — пусть пеняет на себя, ха!
Плавание прошло не то, чтобы весело, но не так уж и скучно.
Никто из чужих в море не попался. Было бы забавно, конечно, потопить какое-нибудь языческое корыто, но если нет, так уж и нет. Господня воля.
На самом деле, плебсу, вероятно, было гораздо скучнее, потому что места в кубрике и на команду-то еле-еле хватало. Как они там теснились — уму не постижимо. Как селедки в бочонке, ха! Спали по очереди. Так что развлекались, конечно, выпивкой. Рома и вина оказалось вполне в достатке. Дорога не такая уж дальняя, никто это добро особенно не экономил, а пожертвовали его изрядно. Брат Бенедикт сначала пытался проповедовать о вреде пьянства, но потом ему тоже налили — и он так и не просох до самого берега. В общем, трезва была только команда. Капитан флагмана оказался типом не то, чтобы неприятным, но слишком надменным для плебея. Ему не понравилось, что матросы пьют с солдатами — и он разом пресек это дело. Попросту велел обвязать пьяных под мышки веревками и швырнуть за борт на четверть часика. То еще развлечение! Из пятерых один утонул — а остальные, глядя на это, призадумались.
Я ему не мешал. Матросы и должны быть трезвыми, иначе мы до земли никогда не доберемся. Уморительно, как эти бедолаги пялились на солдат с завистью, облизывались, а присоединиться не могли! Впрочем, я подумал, что на суше они наверстают свое.
Кое-кто, конечно, спьяну принялся выяснять отношения… но это так, по мелочи. До поножовщины не дошло: брат Бенедикт им все-таки хорошо внушил, что мы направляемся на святое дело, а не как-нибудь. Нечего размениваться на ерунду. Но смешнее, что наш драгоценный братец Доминик, который так ни капли и не выпил, все-таки нарвался — мне даже не пришлось самому все это начинать.
Вечерком, вторая неделя плаванья уже шла к концу, я сидел с баронами в каюте и играл в фишки-шарики. Ставки делали пустячные, но все равно приятно, что везло, даже если всего на золотой — дело-то не в золотом, а в самой игре, да и примета хорошая. Мои приближенные, конечно, не ром хлестали — у нас было вино с Побережья, из черного винограда, тридцатилетнее, настоящее королевское вино. Подарочек батюшки моей покойной невестушки. Мы, конечно, не нажирались в хлам, как плебеи, но чуточку выпили, и было ужасно весело. Вот тут в каюту и вломился этот Доминик.
Без стука, ха! Стоило на него взглянуть, как стало еще веселее!
Кто-то его, как следует, приложил по физиономии — синяк во всю скулу. Рукав от балахона отодрали напрочь, на плече царапина. И глаза бешеные. Красотища — такое представление и комедианты не покажут!
— Ах! — говорю. — Вы, что же, дрались, слуга Господень? Не может быть! Что скажет его святейшество? Разве это сочетается с вашим саном? Какой позор!
Он подпер дверь спиной и высказался — очень стараясь при этом не задыхаться:
— Ваше высочество, брат Бенедикт пьян до бесчувствия, а ваши люди ведут себя… отвратительно.
Что меня всегда ужасно радует, так это когда сама судьба наказывает такого типа. По заслугам, ха! Бароны, конечно, посмеивались у меня за спиной, но я сделал серьезное лицо и сказал — строго:
— Так вы, брат Доминик, вздумали жаловаться мне на этих подвижников, готовых умереть за Господа?
Стивен так фыркнул, что выплюнул вино на скатерть. А этот гаденыш на него зыркнул без малейшего благочестия, злобно. И уставился на меня. А я сказал:
— Ты что тут стоишь?! Ты кто, штатный фискал или монах, а, Доминик? Твоя служба — обращать грешников к добру, так вали, обращай! — и кто-то из баронов свистнул, как гулящей девке.
Он, клянусь Господом, чуть не разревелся! Только злость помешала. Сжал кулаки, повернулся на каблуках и вышел. Альфонс свистнул ему еще разок — за дверью его, похоже, дожидались. Я со смеху чуть не помер!
Когда все отмеялись, Жерар сказал, все улыбаясь:
— Ваше прекрасное высочество, ваши волкодавы же его размотают на нитки! А язык неверных больше никто не знает…
— Да и плевать нам на их язык, — ответил я. — О чем нам с ними беседовать!
А Жерар, все-таки умный парень, как я считаю, грустно сказал:
— Но ведь война, ваше высочество. А если понадобится допрашивать пленных? Или читать чужие донесения? Придется помешать солдатам веселиться…
Альфонс икнул и сказал:
— Точно, ваше бесценное высочество. Как бы нам не пришлось отвечать перед Иерархом за эту сволочь! Тоже мне монах, духовной кротости — ни на хвост свинячий!
Ладно, вышли. Заглянули в кубрик — картина! Я подумал — задержаться минут на десять было бы еще смешнее. Даже хотел тихонько постоять в сторонке, пока… ну пока ему окончательно мозги не вправят — но тут Жерар заорал на весь океан:
— Принц идет!
Эти двое, которые гаденыша держали, отшвырнули его в сторону, как паршивого котенка — сделали вид, будто ничего дурного не имели в виду. И все вокруг, пьяны или нет, но приняли благочестивый вид. Я сказал:
— Ай-яй-яй, кто же так ведет себя с духовным лицом! Это же совсем, клянусь честью, нехорошо!
Орел с Оком Господним, выколотым на бицепсе, ухмыльнулся и сказал:
— Да какое он духовное, ваше прекрасное высочество! Сам напросился… — смешно смотреть, как такой волкодав виляет хвостом и оправдывается. — Вы, прекрасный господин, слишком уж милосердны!
— Ребята, — сказал я отеческим тоном, — разве это способ учить добру, а?
Они, конечно, тут же догадались, какой способ лучше, ха! Вытряхнули его из остатков балахона и вломили, как матросу, куском просмоленной снасти, завязанной в узлы. Что ж, тоже вышло забавно!
Я хотел их остановить, когда гаденыш начнет орать, но он оказался такой злобной и упрямой сволочью, что молчал до упора. Мне пришлось-таки вмешаться, когда стало похоже что он вот-вот сдохнет. Может, и зря.
Зато потом, уже до самого берега, этого Доминика было не видно и не слышно. Брат Бенедикт мне говорил, что еще пытался заботиться о его душе, наставлял насчет смирения, но гаденыш есть гаденыш. Как был упрямым злыднем, так и остался. И на глаза мне не попадался до самого берега.
А каков был берег, дамы и господа! Я сам просто очаровался этим местом: такой милый зеленый бережок, так тепло, такое солнце… Здесь было так красиво — я даже не ожидал, что может быть настолько красиво. Красивее, чем на любых картинках. Океан весь играл солнечными пятнами, как живой, но берег-то был еще живее.
И я точно решил, что Асурия мне подходит. Что я ее, может быть, вообще возьму себе. Потом. Когда моя армия согнет этих поганых язычников в бараний рог. Обращу тех, кто выживет, в истинную веру, прижму покрепче — и такая веселая жизнь пойдет… У меня даже дух захватило от этих чувств, похоже было на влюбленность — ну, знаете, в какую-нибудь очень хорошенькую и очень капризную, с которой, точно знаешь, что намучаешься, но вся суета стоит ночи.
Я впервые понял, что ту корону, которой дома ждать-не дождаться, теперь можно и по боку. Ах, Господи, твоя воля! Я подумал, какая у меня тут будет корона, какая земля, какие сокровища — нет, это была удачная мысль, насчет похода! Господь внушил, Господь!
Первый же город мне очень приглянулся, прямо как пирог на столе. Издали он был не белый, как я привык, а ярко-красный, почти оранжевый. На зеленом. С этими корабликами на синей воде, совсем как игрушки — две щепки и парус. Картинка.
