Осенний бал - Унт Мати Аугустович (книги онлайн полностью txt, fb2) 📗
Придя на работу, Тео облачился в форму и пошел на кухню поболтать с женщинами. Кажется, он со всеми успел побывать в близких отношениях, за исключением пожилой Шенкенберг Анны. Женщины резали сочащееся сырое мясо, отхлебывали из стакана вина для опохмелки. Предложили и Тео, но он отказался. Пил-то он каждый вечер, но не опохмелялся никогда. Не считал это разумным. Ведь похмельный синдром — вернейший признак хронического алкоголизма. А кроме того — признак слабости характера. Как иногда по утрам Тео хотел пива! Хлебал воду из-под крана, но это жажды не утоляло. Но он решил сопротивляться, покуда возможно. Не делал он с похмелья и оздоровительных пробежек и других убийственных вещей, как некоторые знакомые идиоты. Эти лечили похмелье спортом. Не удивительно, что один такой уже заработал инфаркт. Единственное, что Тео позволял себе по утрам, это соленый огурец, хорошо посоленный томатный сок или молоко в большом количестве. Даже пить уксус, считал он, вредно для здоровья. Он не хотел опускаться, он достаточно видел вокруг опустившихся мужчин, с каждым годом становившихся все немощнее. И теперь он не стал особо болтать с женщинами. Не хотел он от них ни свеклы, ни вообще с ними разговаривать. По утрам Тео чувствовал себя аристократом. А тут, в общем-то, все женщины тоже случайные: некого было набрать, так хоть этих пьянчужек. Тео считал все это аморальным, он все это презирал, пока у самого голова была ясная. И теперь швейцар Тео поцокал языком, сказал «ай-яй-яй» и ушел в гардероб. До открытия оставалось еще четверть часа. Он сел за стойку и стал ждать, когда надо будет открывать ворота и впускать жаждущих. Глаза у него были светло-желтые, прозрачные, он сидел, уставившись взглядом в дверь. Ноющая половина рта сводила лицо гримасой. Иначе он был бы красивый мужчина, как ему когда-то сказали, когда он только начинал. А теперь он ждал. Скоро начнется жизнь. Сначала, правда, сонно и нехотя, а потом все более оживленно.
По сравнению с утренним настроение у Тео поднялось. Он вообще оживал только к вечеру. По утрам было мертвое время, им овладевало отчаяние. Вечером появлялись деньги, женщины, можно было поторговать. Дела теперь шли куда как плохо, но он надеялся вечером кое-что разузнать от одного человека. Жаль, жизнь уходит в мелочной суете, а большой труд о мужчине и женщине до сих пор не кончен! Нету времени на высшие ценности. Да и кончит он его, горько подумал швейцар Тео, наверняка с изданием выйдут трудности. Консерватизм общества невероятно живуч, повсюду, куда ни сунься, одни дураки и лицемеры. Вот и приходится бизнесом заниматься, пророкам босоногим нынче никто не верит. Тео оперся о стойку. С кухни ударял в нос запах мяса. Он барабанил пальцами по стойке. Он был готов.
6
Сын Лауры Пеэтер изучал окружающую действительность. Он ограничился самым ближайшим. Он находился в комнате, в которой было четыре стены; каждая образовывала с соседней прямой угол. В одну сторону комната была длинней, в другую короче. Вверху тоже была стена, ее называли потолком, она была белая. Внизу была еще одна стена, коричневая, ее называли полом. В той стене окно, оно просвечивает. Свет заходит в комнату, а ветер нет, это из-за стекла. Окно можно открывать, чтобы между комнатой и миром не оставалось ничего. Тогда окно было открыто. Тогда внутрь дул ветер. Сейчас окно было закрыто. В другом конце комнаты была дверь, она не просвечивала, потому что была из дерева. Она была почти всегда открыта. Только изредка ее закрывали. Если кто-то не хотел кому-то мешать. Или если один спал, а другой слушал музыку или смотрел телевизор. Больше дверей в комнате не было. Кто в нее входил, через нее же и выходил. Пеэтер видел и такие комнаты, где было несколько дверей. Про некоторые говорили «задняя дверь». Если придут враги, то через заднюю дверь можно уйти. В некоторых квартирах комнаты шли по кругу. Если по ним пойти, то придешь туда, откуда пошел. Здесь комната была как тупик. У одной стены стоял большой шкаф, он тянулся вдоль всей стены. Он состоял из разных частей. Наверху были шкафчики, посередине полки, внизу ящики. В шкафчиках и ящиках были те вещи, которые не хотели показывать чужим, вроде частных писем, трусов, мозольных пластырей, носовых платков, отверток. На открытых полках было то, что мыслилось для показа посторонним: вазы, книги, салфетки, яйца, спичечные коробки. На самой большой полке стоял телевизор, лицом, разумеется, к комнате, куда же еще? Перед большим шкафом стоял маленький столик, на нем яблоки и женский журнал. За столиком у противоположной стены находилось спальное ложе, на котором днем спать было нельзя, только ночью, если его перестроить. Днем оно служило для того, чтобы на нем сидеть. На полу был ковер, чтобы не было холодно ногам. Больше никаких вещей в комнате не было. У комнаты была левая половина и правая половина. На самом-то деле много половин. Если встать лицом к окну, то шкаф был справа, а диван слева. Если встать к окну спиной, то шкаф был слева, а диван справа. Если встать спиной к шкафу, то диван был спереди, окно справа, а дверь слева. Левое и правое было в человеке, а не снаружи. Остальное так не менялось. Шкаф был деревянный, становись к нему хоть спиной, хоть лицом. И небо тоже было и тогда, когда на него не смотришь, потому что окно все равно оставалось прозрачным.
Пеэтер родился и вырос в Мустамяэ. Он жил в старой части микрорайона. Он был поражен, заметив, как снаружи по стенам домов лазают воробьи. Они цеплялись за бугорки на стенах. Ведь птицы вообще-то так не делают. Птицы — как большие мухи. Из других живых существ он знал еще мышь, кошку и крота. И никто не лазал по стенам. Что заставляло птиц так делать? Наверно, они доставали личинок из щелей. Пеэтер, разумеется, не думал, что они едят камешки. Сам он камешки не ел. И вишневые косточки тоже выплевывал. Они твердые, как камень, есть их нельзя. Пеэтер любил мягкое. Но каша слишком однообразна. Съешь ее хоть всю, ничего не случится. Суп интересней, не просвечивает, и в нем обязательно найдется что-нибудь. Молоко он пил, а молочный суп не любил, потому что на нем была пенка. Хлеб, который белей, нравился ему больше темного. Маргарин нравился больше масла. Мед казался слишком сладким, особенно густой. Сок был хорош, но еще лучше щекотал горло лимонад. Пеэтер ел как рыбу, так и мясо, употреблял как перец, так и горчицу. Чеснок ему не нравился, а лук нравился. Однажды осенью он ел яблоко, и его стало рвать, потому что кожура застряла в горле и никак не проглатывалась. После этого он ел только очищенные яблоки. Из цветов ему больше всего нравились комбинации с черным: черный и желтый, черный и оранжевый, черный и красный, черный и синий. Красный с синим ему особенно не нравились, как и зеленый с синим или красный с зеленым. Красный сам по себе нравился, а также фиолетовый, если был потемней, и еще серебристо-серый, особенно если вместе с черным.
Все это вместе и был мир. Кроме этих видимых вещей, говорили еще о невидимых вещах. В первую очередь о боге. О боге все знали, что его нет. Но все время о нем говорили. О том, чего нет, не стали бы говорить так много. Бабушка как-то сказала, что бог на небе. Почему обязательно на небе? — спросил Пеэтер. Чтобы все видеть, ответила бабушка. Зачем ему все видеть, он что, любопытный? — спросил Пеэтер. Он не верил, что бог видит все, особенно когда темно, да еще через крыши. Да еще через потолки, через обои, через одеяло. Пеэтер знал, что земной шар круглый и вращается. Солнце в какой-то момент освещает только одну его половину. Вторая половина темная. Там ночь. Бог, значит, видит одну половину? Тогда какую? Днем он видит или ночью? Или он видит земной шар насквозь? Бабушка сказала, что так нехорошо спрашивать. Мама сказала, что бога вообще нет. Его выдумали злые люди, которые убивали и угнетали. Выдумали, чтобы себя оправдать. Все великие духом с богом боролись. Бога нет, повторила мама. А что тогда есть? — спросил Пеэтер. Есть все другое, ответила мама. Все, что ты видишь. Но есть еще и рентгеновские лучи, которых ты не видишь. И инфракрасные лучи. И воздуха тоже не видно, хотя наука и утверждает, что воздух есть. Ученые установили наличие воздуха, пояснила мама. Воздух состоит из кислорода и азота. А бога нет, поскольку он ни из чего не состоит. Ты состоишь из мяса и воды. Все люди состоят из мяса и воды. Я это в школе учила, и по телевизору об этом говорили, как ты помнишь. Черт все-таки есть, про него говорят еще больше. И его тоже нет, объяснила мама, потому что черт очень плохое, ужасное слово. Слово ведь есть, спросил Пеэтер, хоть и ругательное. Только слово, а за словом ничего нет. Почему же тогда оно ругательное, если за ним ничего нет? Оно значит очень глупую вещь. Какую вещь? Черта! — потеряла мама терпение. Ага, проиграла! — сказал Пеэтер. Черт все-таки есть.
