Моя чужая дочь - Хайес Саманта (читаем книги онлайн .txt) 📗
— Ну, Руби? Как тебе?
Здесь все забито стопками постельного белья, полотенец. Мой голос звучит как-то странно, глухо.
Я страшно горжусь собой — ловко добыла нам комнату на ночь! До утра сюда навряд ли кто заглянет, и, значит, у нас с Руби куча времени! Будем валяться на грудах подушек, покрывал, простыней, я могу пробовать виски из малюсеньких бутылочек, и печенье из разных пачек, и сахар из крошечных пакетиков — если палец сунуть и облизать, то смахивает на сухую шипучку.
Я укладываю Руби на подушку, а сама кружусь, разбросав руки. Места только-только хватает, чтобы покружиться, — из-за тележки и полок вдоль стен. Снимаю кроссовки, стаскиваю стопку сложенных покрывал на пол и устраиваю из них и подушек гнездышко, совсем как мама-птица для своих птенчиков. Потом расстегиваю спортивную сумку и вытаскиваю еду, которую нам на вокзале оставили. Первым делом разрываю пачку крекеров и запихиваю в рот сразу три. Там еще есть банка горошка — это мне ни к чему, потому как открывалки нет, — кочанный салат, пакет морковки, консервированная ветчина «Спэм» — обожаю! — и пачка сливочного печенья.
— Руби, пируем! — Я даже взвизгнула от восторга, а Руби срыгнула молоко — пришлось под ней на подушке простынку поменять.
Я устроила себе ранний ужин: сжевала крекеры с ветчиной и салат, похрустела морковкой. На сладкое — сахар, а запила виски. И спать, спать. Кажется, тыщу часов проспала с Руби под бочком. Нет, она у меня все-таки чудо-девочка.
В конце концов все же пришлось оттуда уйти. Я убирала липкие покрывала и складывала подушки на место, стараясь, чтобы все выглядело как было, но после двух ночей в кладовке меня наверняка очень скоро вычислили бы. Наутро после пира я проснулась совсем больной. Прибрала как сумела и улизнула. Весь день проторчала в торговом центре. Пришлось истратить пару фунтов на прокладки потолще и чашку горячего шоколада. Еще я чуть не увела детскую коляску, да только мамаша слишком быстро из туалета вышла.
Вечером я проделала все в точности, как вчера. Мы с Руби даже снова вымылись в душе. Засыпая в гнездышке из покрывал и подушек в кладовке, я мечтала о собственном домике и хорошей работе, где мне платят по несколько сотен фунтов в месяц. А рано утром мы незаметно смылись, потому что уж слишком долго везло, а удачу, говорят, искушать нельзя.
Сейчас мы тащимся по скользкой обочине какой-то дороги. Я тяну руку, оттопырив большой палец, — может, кто подвезет до Лондона. Шоссе где-то совсем рядом гудит, я слышу. Несколько машин притормаживают, шоферы на нас с Руби глядь — и дальше, не останавливаясь. Фургончик проехал мимо, а метров через тридцать, смотрю, тормозные огни у него мигают, вроде он не уверен — то ли остановиться, то ли нет. Все-таки остановился, и снова я бегу с Руби у груди и спортивной сумкой, которая колотит меня по спине. Горло жжет от холодного воздуха.
— Куда путь держишь, куколка? — Шофер громадный, белобрысый и грязный, на каменщика смахивает.
— В Лондон. — Я пытаюсь отдышаться, привалившись к пассажирской дверце.
— Могу довезти только до пересечения с шоссе, а дальше мне сворачивать. Но хоть на пару миль ближе будешь.
Бугай-каменщик ухмыляется. Зубы у него отвратные, такого же буро-желтого цвета, как и волосы. Но вроде добрый, и мы с Руби забираемся на сиденье рядом с ним. В фургончике тепло, маслом машинным пахнет и немножко кофе.
— Ну и что такая малышка делает на дороге с самого ранья в понедельник?
Он глядит на дорогу, но и на меня косится время от времени. Хмыкает весело, и я понимаю, что ему в общем-то до лампочки, хотя послушать он не возражает.
Я смотрю прямо и молчу — прикидываю, что бы такое сочинить. Руби верещит и крутится у меня на коленях.
— Симпатяга, — говорит шофер, кивая на мою дочку. — Сколько уже?
— Совсем мало. — Я рада, что он забыл про первый вопрос, даже если ему и все равно.
Шофер-каменщик мычит себе под нос — напевает что-то — и в такт барабанит пальцами по рулю, но я чуть ли не слышу, как у него мысли скрипят.
— И ты, значит, голосуешь на дороге с ребенком, которому совсем мало? — Песня оборвалась.
— Ага.
Я вгрызаюсь в ноготь. Перекресток уже виден впереди, так что я быстренько сую Руби — хоть она продолжает вопить — под куртку, застегиваю молнию и перекидываю сумку через плечо. Надо отсюда поскорее выбираться. Белобрысый верзила больше ни о чем не спрашивает. Высаживает меня на придорожном пятачке автостоянки, гудит на прощанье и газует.
Пальцы на ногах у меня как деревянные, ничего не чувствуют, а щеки будто осы жалят — такой ветер хлещет ледяной и колючий. Мы с Руби стоим прямо на съезде с шоссе на проселочную дорогу. Почти час стоим, прежде чем первая машина останавливается — великанский грузовик. Колес у него штук сто, не меньше. Он пыхтит и плюется дымом, пока тормозит.
— Лондон? — кричу я шоферу, и тот мне кивает — залезай.
Без лестницы в кабину черта с два заберешься, но шофер нас с Руби втягивает и даже пристегивает ремнем. Кабина огромная, за сиденьями даже что-то вроде кровати есть. Губы меня почти не слушаются — застыли на холоде, но я умудряюсь спросить у шофера, куда он нас сможет довезти — до самого Лондона? Он вскидывает обе руки, вроде сдается:
— Э-э-э… Инглиш — нет. — Гогочет хрипло и трогает свою махину.
Через два с половиной часа мы уже в Северном Лондоне. У какого-то завода попрощались с шофером грузовика, а складской сторож объяснил, где ближайшая станция подземки. Мне всегда хотелось прокатиться в подземке, и сейчас меня просто распирает от гордости, что я все сделала сама. Мы с Руби трясемся в вагоне до центра города, который нас спасет. Выходим на «Тоттенхем-Кортроуд» — без понятия, почему именно здесь, просто название понравилось. Пока я волочусь по платформе, Руби, кажется, тяжелеет с каждой минутой. Меня давит к земле, а живот такой болью стянуло, вроде меня пополам раскромсали. Я взмокла под кучей одежек, все тело горит, и дышать нечем, и голова капельку кружится, и сердце бухает, и печет в груди от молока, но я все тащусь и тащусь. Эскалатор, спасибо, вывез нас из-под земли. Сойдя с эскалатора, я немного постояла, а народ обтекал нас со всех сторон.
Передохнув, я сунула билетик в турникет, вышла — и сразу стало немного легче, когда воздух остудил лицо. Я продолжаю идти, сама не зная куда и едва удерживая свою девочку — такая она тяжелая! Сейчас самое главное — избавиться от людей, которых вокруг безумные толпы, и от звона в моей собственной голове, поэтому я сворачиваю в первый же проулок, но здания, кажется, наваливаются на меня, а звон только усиливается, будто через каждое ухо по поезду проезжает. В конце проулка стоит несколько баков, из них воняет кислятиной и гнильем. Из двери одного дома появляется дядька в шеф-поварском халате с колпаком и швыряет в ближайший бак два полиэтиленовых пакета. Таращится на меня с полминуты, верно, принял за пьянчужку — ужас, а еще с ребенком. И с треском захлопывает дверь.
А в следующий миг я уже лежу навзничь. Помню сильный удар затылка о землю — и все. Кромешная чернота и тишина длились целую вечность.
Потом кто-то силком открывает мне глаза, я не вижу кто, потому что яркая лампа с потолка светит мне прямо в лицо.
— Просыпайся, просыпайся.
Я рывком сажусь — ой, как больно в голове! — и оглядываюсь в поисках Руби. Я в отчаянии — где моя девочка? Я ору во все горло:
— Где мой ребенок?!
Запах крови вокруг. И запах моего собственного страха.
