Избранное - Родионов Станислав Васильевич (книга читать онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗

— Как это «обойдусь»?

— Так ведь ты, чай, не механизатор. А без профессора деревня не помрет.

— Значит, нажраться — и все?

— Сперва надо нажраться, — согласился я поспокойнее.

— А потом и профессора пригласить, на сытый желудок, э?

Он поднялся тяжело, вроде как чаю залил в себя до краев, и такую мерзкую рожу состроил, что и в мультфильме не увидишь. Да вдруг как гаркнет:

— Дурак!

Нешто всамделишный профессор такое бухнет? Тот, который про «летающие тарелки» рассказывал, — при галстуке — никого не обозвал, чай пил без чавканья…

— От дурака слышу, — ловко рубанул я, схватил зипун и вылетел из избы воробышком.

Видать, убедил я профессора — он дурачить всех начал.

4

Если петух отличается от курицы, как, скажем, цыганская шаль от наволочки, то у белых аистов тут сплошная уравниловка. Правда, аист покрупнее. Голосистостью не только соловью, но и вороне в подметки не годится. Молчаливая птица, однако щелкает, как деревянными ложками стучит. Видать, понимают друг друга. В азбуке Морзе тоже ключом постукивают, а ведь переговариваются.

Потрудились они над гнездом. Метровую чашу соорудили из всякой мелочишки. Теперь аистиха уже не отлучалась — сидела как привязанная.

— Лягушек ей наловить, что ли? — спросил я как бы у себя.

— Иди, посмеши деревню, — поддакнул Паша, умываясь после своих поросят. — Вроде Фердинанда…

— Какого Фердинанда?

— Есть у нас такой…

— Конь, что ли?

— Парень тертый, Федька Лычин, а Федькой зваться не желает.

— Почему?

— Некультурно, видишь ли, бабка-ёжка.

— А лягушки при чем?

— Тем летом он с мешком ползал вокруг деревни, лягух отлавливал. Говорил, ученые ему по полтиннику за штуку платили…

Поскольку теперь я был за кухонного мужика, то варить, кормить и кастрюли мыть выпало мне. Вроде дневального. Паша у меня, как персидский шах, сидит и супа ждет.

— Однако этот Фердинанд окрутил Наташку Долишную.

— Родственницу Гришки Долишного?

— Внучку.

— Как окрутил-то? — появился у меня интерес.

— Замуж сговорил.

— Так оно, может, и неплохо?

— Чего, бабка-ёжка? Ей двадцать, а ему тридцать. Да и не в том главное — мужик он дерьмовый, жиже некуда. Хапуга первый сорт. Девку жалко.

— Может, у нее любовь…

— Любовь не аванец, в карман не схоронишь. Мы бы видели.

— Тогда надо разобраться.

— Кому разбираться-то?

— Кому… фронтовикам.

Отварив, откормив и отчистив кастрюли, вышел я на улицу и двинулся вдоль, имея в виду один дом, напротив колодца. Да ведь бывал я у Долишного при его жизни, вспомнил путь по ходу дела.

У избы соседки, Анны, меня подзадержала береза. Розовеет корой в закатном солнышке, как женщина в сарафане. Листья еще только вылезли, а ветки уже шелестят и вроде бы отталкивают ветерок от своего розового тела, — мол, не прикасайся. Ну что мне в этой березе…

Встречал чудеса почище. Машину видел такую: спросишь — ответит, только все письменно. На самолетах летал, которые пересекают Союз с севера на юг за четыре часа, да плюс выдавали курицу с кофеем. Дом тыщеквартирный, где проживаю, — не дом, а скала из бетона, арматуры и стекла, к тому ж два лифта и сплошная телефонизация с ваннами и газом, да в некоторых квартирах есть и черт в ступе. Или телевизионная башня: как ее построили, почему она не падает?

Бывало, смотрю на все на вышеперечисленное, и мозги мои идут набекрень от удивления. Но сердце спокойно, не стукнет. А тут береза простая, из которой веники банные вяжут, — и екнуло, и зашлось в груди до туманности в глазах. Чего это… Телебашня ведь облака задевает. Или дело в том, что оба мы, я с березой, произошли от земли… Живые мы с березой оба — от этого все…

В деревне, куда б ни шел, а колодец не минуешь. Сруб высокий, под крышей, ворот прочный, цепь железная. И, как положено, девица воду черпает, но, правда, без коромысла.

— Чего ж без коромысла? — спросил я в порядке вежливости.

— Живу тут рядом, — усмехнулась она моему незнайству.

— Наталья Долишная? — догадался я.

— Да. А вы кто?

— А я Николай Фадеевич, друг твоего деда и Павла Ватажникова.

— Ой, вспомнила. Вы к нам приходили…

— Как не приходить — приходил.

Тонкая не по-деревенски. Натуральная чернобурка. Волосы черно-бурые, видать, крашеные, и заворочены в крупные кольца так, что сквозь них солнце блестит, как сквозь дырки. Ничего, лишь бы голова не была дырявой. Но лицо наше, новгородское, то есть кругленькое, беленькое и при улыбке с ямочками.

— Вы в гости приехали?

— В гости, а теперь нахожусь в разведке.

— В какой разведке?

— Хочу разведать, в счастье ли проживает внучка фронтовика Григория Долишного.

Ждал, что захихикает. Но она как-то подобралась, будто с экзаменом нагрянули.

— Пойдемте в избу…

— На свежем-то воздухе голова яснее.

Она поставила второе ведро рядком с первым, и получилась, я бы сказал, картина из картин: травка новорожденная, вода глубинная светлее неба, колодец рубленый, и девица-краса рядом, правда, с волосами, чуть подпорченными красителем.

— А в чем оно, счастье-то? — спросила Наташка как бы не у меня, а у ведер.

Как говорили в моей деревне, оказался я опешимши, то есть опешил. О чем спрашивают, того не имеют.

— Как же ты, Наталья, вступая в жизнь, не ведаешь о главном?

— Это я так, болтаю, как с посторонним, — Она тряхнула своими куделями.

— Я тебе не посторонний.

— Кто ж вы мне?

— Мы с Павлом Ватажниковым обещали твоему деду, поскольку ты без отца, тебя из виду не терять.

— Вы ему тоже чужие.

— Ошибаешься, дочка: мы же фронтовики.

— Вместе воевали?

— Все фронтовики воевали вместе.

Она задумчиво шевельнула носком туфли неокрепшую травку — вникала в мои слова. Поймет ли? Не воевала, не голодала, не страдала.

— Дядя Коля…

Как услышал я «дядя Коля», так меня теплом и окатило — поняла.

— Дядя Коля, я хочу простого бабьего счастья.

— Что оно такое?

— Муж, дети, семья…

— А мужицкое счастье бывает?

— Не знаю.

— Счастье-то одно, человеческое.

— Но ведь есть женский инстинкт.

— Ты ведь не кошка, чтобы этими инстинктами жить. Родить десять человек дело нехитрое…

— Тогда правы люди. Говорят, счастье в городе.

— Счастье, Наталья, не в деревне, не в городе, а у нас в душе.

— Расшифруйте подробнее.

— В свое время. Вот, говорят, ты связалась черт-те с кем?

— С чертом связалась?

— Не с чертом, а с Фердинандом.

— Ну что вы сплетни собираете…

Девка аж покраснела. А как же: приходит незнакомый дядя, выспрашивает, наменивает и намеченного жениха чертом обзывает.

— Наталья, может, я того, круто?

— Он небездельный, вот ему и завидуют. Нормальный парень, работает механиком в свиносовхозе, живет с матерью, деловой, все у него есть…

Она примолкла. А я ждал, что ж еще в нем такого, необыкновенного. Но не дождался.

— А чего, перечисляя, про любовь-то не упомянула?

Вижу, взгляд свой пугливый хочет запрятать куда подале — хоть в колодец. Аж ямочки на щеках пропали, будто мой вопрос утюгом по ним прошелся.

— Дядя Коля, не надо меня спрашивать…

— А замуж намерена?

— Да, — понурилась она.

— В душу твою лезть не стану, а вот баечку расскажу. Не подумай, что от мужика ее слышал — тут с подлинным верно.

…Командировали меня как-то в южный городишко на ремонт дорожной техники. А вечером скучно. Чего, спрашиваю, у вас в городишке интересного? Да, говорят, ты ж в доме с чудом живешь — дочь квартирной хозяйки пятый раз замуж идет, и все на законном основании. Ну, присмотрелся я. Ожидал увидеть даму цвета бежего, которая поела мяса несвежего. А передо мной девица лет двадцати пяти, тихонькая, как первая травка. И что ж оказалось. Работала она на хлебозаводе, где мужиков нет. Маманя строгая, никуда не пускала. Вот девица и шла в замужество по первому предложению, поскольку в мужиках не разбиралась. С первым прожила двадцать дней, со вторым три месяца, с третьим год, а четвертый погиб… Ну?