Лазурный берег, или Поющие в терновнике 3 - Сторидж Пола (книга жизни .TXT) 📗
Наконец, Чарли прервал его словоизлияния:
– Не понимаю – почему у тебя никогда нет денег, даже мелочи? Наверное, ты все тратишь, когда выходишь в город…
– Но откуда им быть?
– Разве ты не можешь взять, – Чарли сделал ударение на последнем слове, – разве ты не можешь взять у какого-нибудь новенького?
– Но у кого?
После непродолжительной паузы Чарли ответил:
– Ну, хотя бы у той ирландской свиньи, которую нам прислали в этом году…
Сон у Уолтера сразу же как рукой сняло – при словах «ирландская свинья» он не знал, что ему делать – то ли вскочить и броситься на этих негодяев с кулаками, то ли сделать вид, что он ничего не слышал.
Наконец, поняв, что второе решение будет куда более благоразумным (Чарли и его товарищ – его, кажется, звали Генри и он пользовался стойкой репутацией испорченного и неисправимого подростка – были намного сильнее и крепче физически), Уолтер притворился спящим и только напряженно прислушивался к каждому слову – конечно же, он ничуть не сомневался, что речь идет именно о нем, ведь кроме него и Молли, ирландцев в воспитательном доме Вуттона больше не было…
А Генри и Чарли продолжали свой диалог.
– Потряси этого грязного ирландского выродка, у него наверняка должны быть деньги…
– Давай вместе…
Чарли засмеялся.
– А что, одному – слабо?
Неожиданно Генри вновь запричитал:
– Ну дай хоть самый маленький кусочек… Ну пожалуйста…
Тот коротко выругался, после чего ответил с ненавистью в голосе:
– Отстань.
– Дай укусить, и я отстану…
Неизвестно, что больше надоело Чарли – то ли шоколад, то ли назойливое приставание Генри, но он неожиданно смиловался:
– Ладно, черт с тобой. Вот до сих пор, где я палец держу.
Генри обиделся.
– Как некрасиво… Обгрызанный конец даешь мне, а себе, небось, оставил хороший…
– Не хочешь – не надо. Твое лично дело. Настаивать не буду…
После этих слов проситель испуганно заторопился и запричитал:
– Ну, нет, нет, я пошутил… Давай, все равно давай, Чарли…
Послышался неприятный хруст откусываемого шоколада и еще более отвратительное чавканье.
А спустя несколько минут Генри вновь запричитал – все тем же униженным тоном:
– Дай мне еще один кусочек…
– Не дам.
– Почему?
– Я тебе уже дал один раз.
– А я еще хочу.
– Нет.
– Очень хочется шоколаду…
– Ничем не могу помочь.
– Ну, Чарли…
– Хорошего – понемножку, – категорично заявил Чарли и, чтобы отвязаться от назойливого товарища, тут же перевел разговор на другую тему: – Да, у этого типа… Я об ирландце – у него наверняка должны быть деньги…
– Я спрашивал у него.
– Вот как? – спросил Чарли, шелестя фольгой.
– Да.
– Когда?
– В самый первый день, как он сюда попал.
– И что же он сказал тебе?
– Что денег у него нет и не предвидится… Хотя, – Генри понизил голос, – хотя, как мне показалось, у него деньги есть, но он просто не захотел со мной делиться… Я говорил ему, чтобы он дал мне их на хранение, а он отказал… Да, – продолжал Генри, – есть у него деньги… Это я точно знаю.
– Так возьми!
– Взял бы, да он не дает. Чарли коротко хохотнул.
– Мне что – научить тебя, как это делается? Первый год в Вуттоне живешь, что ли?
– Наверняка он их спрятал, не найдешь…
– Так сделай так, чтобы он их тебе сам отдал.
– Нет, давай вместе…
После этого оба внезапно замолчали. Наконец, доев шоколадку, мальчик смял фольгу и злобно произнес:
– А ты поговори с ним еще разок… По-хорошему поговори…
– Может, вместе и поговорим? – с некоторой долей сомнения в голосе предложил собеседник. – Так-то оно сподручней…
– Хорошо…
После этих слов Уолтер нетерпеливо, нервно заворочался с боку на бок.
Как – неужели они, эти негодяи, знают о его тридцати фунтах?
Может быть, не знают, а просто догадываются?
Как бы то ни было, ему не следовало тогда, в самый первый день своего пребывания в Вуттоне говорить с этим мерзким Генри в такой независимой манере, надо было просто сказать, что денег у него нет, и уйти.
Не было бы лишних расспросов.
А теперь у него наверняка начнутся серьезные неприятности.
Скорее всего, так оно и будет – одни физиономии этих горе-воспитанников чего стоят!
Срочно, срочно, завтра же надо перепрятать деньги в какое-нибудь более надежное место.
Может быть, стоит передать их сестре Молли на сохранение?
Уолтер тут же отмел эту мысль: нет, не стоит… Когда-то отец говорил, что женщинам нельзя поверять секретов и давать денег – хоть Эмели и его сестра, но эту мысль отца Уолтер усвоил очень твердо.
Нет, нет, нет…
Надо куда-нибудь перепрятать. Завтра же.
Нет, не завтра, а сегодня; надо только дождаться, пока Чарли и Генри заснут. А если они не заснут? Если они притворяются?
А вдруг Чарли и Генри теперь, затаившись под одеялами, следят за ним?
Возможно, они специально завели этот разговор, в надежде на то, что Уолтер услышит его и тут же пойдет прятать свои деньги в более надежное место…
Тем временем Чарли, достав очередную шоколадку, захрустел оберткой.
И Генри вновь начал клянчить:
– Чарли, ну один кусочек…
Конца этого разговора Уолтер уже не слышал – перед его взором лихорадочно пронеслось заплаканное лицо Молли, отец, напудренные парики коронных судей, страшный приговор, последние напутствия отца, два темных силуэта на соседней кровати…
Затем все перемешалось в его утомленной голове, и сознание погрузилось в глубокий беспросветный мрак – точно тяжелый камень, брошенный в бездонный колодец…
Генри попал в Вуттон два года назад – его родители, пролетарии из Манчестера, были осуждены на большой срок тюремного заключения за уличную торговлю крэком – синтетическим наркотиком, волна увлечения которым в последнее время буквально захлестнула Британские острова. Родственников, которые бы согласились взять на себя воспитание мальчика, не нашлось, и после долгих бюрократических проволочек мальчик был водворен сюда, в воспитательный дом Вуттона.
С первых же дней он сумел восстановить против себя буквально всех – в том числе и воспитанников. Однако Генри побаивались – в свои пятнадцать лет он выглядел значительно старше, и, кроме того, обладал огромной физической силой.
Генри сильно отличался от других воспитанников – практически всем, начиная от злобного взгляда исподлобья, от которого и видавшим виды воспитателям зачастую становилось не по себе, и заканчивая костюмом – форменный оранжевый комбинезон его был, как правило, страшно изорван, истрепан и замусолен, карманы отвисали, пуговицы болтались, грозя вот-вот отвалиться…
Все животные инстинкты, какие только можно было себе представить, развились в этом испорченном подростке до невероятной степени.
Расхристанная походка, выцветшие пегие волосы, мутный, тяжелый взгляд водянистых глаз, жаргонные словечки, подлая смесь наглости и трусости – вот что такое был Генри.
Надо отметить, что парень был на удивление трусливым – все в спальне однажды были свидетелями того, как Генри в буквальном смысле этого слова валялся в ногах у старшего воспитателя после того как тот, найдя у него в тумбочке порнографические журналы, велел тотчас же сжечь их, и препроводить виноватого в холодный каменный карцер, где посадить его на хлеб и воду.
Генри ругался при каждом слове, ругался как пьяный докер, по поводу или, чаще – без всякого на то повода, и эта ругань отчасти служила ему своеобразным оружием, при помощи которого он держал в руках более слабых ребят.
Всякий намек на какую-либо чувствительность, на сентиментальность, всякое проявление обыкновенной человеческой порядочности: жалости к человеку или к животному, сострадания, участия, в какой бы форме это не высказывалось – все это тут же осыпалось им градом насмешек и изощренной руганью, и «виноватый» подчас сразу же начинал стыдиться благородного стремления своей души.
