Главный приз - Волчок Ирина (электронные книги без регистрации .TXT) 📗
— Что значит — зачем? — тоже удивился Виктор. — Совершенно другой уровень, другие возможности, перспективы какие… Это же ясно.
— Нет, — сказала она мягко. — Спасибо, я очень… польщена таким предложением, но не хочу.
— Почему? — растерялся Виктор.
— Что значит — почему? — с его недавней интонацией сказала Юлия. — Не хочу, потому что мне этого не надо. Мне это не интересно. Это все из другой жизни и в мои планы не входит.
— А что входит в твои планы? — Он вскочил и опять забегал взад-вперед, ероша ладонью отросшие на макушке волосы. — Этот твой деревенский интернат входит в твои планы?
— Ага. — Она встала, подхватила с шезлонга халат и отвернулась, собираясь уходить. — Мой интернат входит в мои планы.
— Подожди. — Виктор подошел к ней сзади, взял за плечи и наклонился, прижимаясь щекой к ее щеке. — Юлия. Мы бы там вместе работали. Я так мечтал…
У нее вдруг сжалось сердце, и пришлось считать до десяти, чтобы, чего доброго, не зареветь. И почему этот аргумент он приберег напоследок? Да потому, что этого аргумента у него сначала вообще не было. Мечтал он, видите ли… Что-то никакой мечтательности она в нем раньше не заметила. Такой деловой все время был! Такой уверенный! И предусмотрительный… Юлия резко шагнула вперед, высвобождаясь из его рук, и, не оглядываясь, сказала:
— Я не уверена, что нам надо работать вместе. Кроме того, я вполне довольна своей работой… Извини, меня Алан с Катей ждут. Я поиграть обещала, а потом еще дела кой-какие накопились. Я пойду, да?
И она пошла, изо всех сил стараясь не оглядываться и не представлять себе такую невозможную, такую несбыточную, такую фантастическую, такую реальную картину: она и Виктор вместе ранним сумрачным лондонским утром садятся в машину и едут на работу, по дороге болтая о всяких глупостях и хохоча неизвестно почему. Потому что Виктор ужасно смешной, вот почему. Ничего, он найдет с кем вместе ездить на работу. А больше ему ничего и не надо…
Глава 16
Все последние дни Виктор не отходил от Юлии ни на шаг. Загорала она в шезлонге у бассейна — он сидел рядом, смотрел на нее и молчал. Перетряхивали они с Катькой свой гардеробчик, оживленно обсуждая всякие там расцветки и фасоны, совершенно не обращая внимания на Виктора, — он сидел где-нибудь в уголке каюты, смотрел на Юлию и молчал. Утыкалась она в свое бесконечное шитье, или позировала Алану, или читала какой-то английский роман, или даже разговаривала с Гиви — Виктор всегда находился где-нибудь поблизости, всегда смотрел на нее, всегда молчал.
Он и сам понимал, что это глупо — сидеть, смотреть и молчать. Но сказать ему было нечего. Все, что мог, он уже сказал. Да и без слов все ясно было. Всем. Даже тактичный Алан и тот осторожно намекнул, что поведение Виктора вызывает живой интерес окружающих. А Катька вообще посоветовала не корчить из себя параноика. А другие, надо думать, просто хихикали, наблюдая этот острый приступ сомнамбулизма. Ну и черт с ними со всеми! Для него не существовало никого, кроме Юлии. Спокойной, безмятежной, равнодушной Юлии, для которой он, кажется, не существовал. И ведь не то чтобы она его демонстративно не замечала… Очень даже замечала, говорила с ним приветливо, доброжелательно, вежливо… Безупречно вежливо. Как со всеми. Уж лучше бы и правда демонстративно не замечала.
Он уже даже и не злился. Он впал в разнузданную меланхолию с намеком на ступор и совершенно не представлял, как из этого состояния выйти. То есть как врач представлял, конечно, даже совершенно точно знал, но в этой ситуации он не был себе врачом. Впрочем, и пациентом он себе не был. Он был себе наглядным примером того, к чему может привести запущенный случай внезапного интереса к молчаливой девчонке с мрачными глазами, которая к тому же никакого интереса к его особе не проявляла. Патология, знамо дело. Виктор это уже давно понял, давно с этим смирился и только слабо надеялся, что это не перейдет в хроническую форму. А то даже подумать страшно, что с ним будет… Рядом с кем он будет сидеть, на кого он будет смотреть, для кого он будет молчать, когда наступит момент прощания? Причем — навсегда… Нет, лучше об этом вообще не думать. Лучше держаться проверенной народной мудрости: все проходит, пройдет и это. Ничего, подождем. Переживем. Выдержим. В конце концов, он взрослый человек, умный и образованный, перспективный, профессиональный и все такое. Не какой-нибудь молодой Вертер с его страданиями.
Виктор почти не помнил, как прошли последние дни этого проклятого круиза. Помнил только то, что говорила и делала Юлия, и ее глаза, и ее улыбку, и движения, и запах. И как она обняла капитана, прощаясь, а тот быстро перекрестил ее вслед украдкой и смущенно усмехнулся, поймав взгляд Виктора. А потом, в аэропорту, Юлия, прощаясь, обняла Алана, и Алан что-то кричал ей вслед по-английски, а Катька хлюпала и размазывала по щекам тушь с ресниц. Это Катька-то, а? Кто бы мог подумать. А потом, в самолете, Виктор сидел через проход от нее, смотрел, как она спит, и придумывал, что ей скажет, когда она проснется. Но ничего не придумал и сам нечаянно заснул.
А потом вдруг как-то очень быстро и непоправимо наступил тот самый момент прощания, самый последний момент, когда уже поздно что-то придумывать, что-то говорить и что-то делать, и опять какой-то брат мужа налетает, как стихийное бедствие, и хватает ее в охапку своими огромными лапами, и гудит над ее головой, как пароход в тумане, и подхватывает ее багаж, и вот сейчас она исчезнет навсегда, а он, Виктор, останется смотреть ей вслед. И молчать. Юлия. Юлия Июль. Что же это такое получается? Значит, прав тот смешной печально-ласковый старик: такие женщины рождаются для того, чтобы мы встретили их однажды, а потом помнили всю жизнь. Вся жизнь — это очень долго. Он не заслуживает пожизненного наказания.
— Витя. — Юлия стояла перед ним, смотрела на него внимательно и ожидающе, а он испытал чуть ли не потрясение, услышав свое имя из ее уст. — Витя, мы даже не попрощались. Я тебе что-то сказать хотела… Помнишь, ты мне визитную карточку давал? Я ее… э-э… потеряла. У тебя еще есть?
— Да! — горячо сказал Виктор. — Да, да, да… Сейчас! Я сейчас найду… Ты мне позвонишь, правда? Я еще целый месяц в Москве буду, днем, правда, на работе, но вечерами всегда дома… И по утрам… Всегда! Позвони, а? Я ждать буду.
Он лихорадочно искал визитки, суетился, ронял ключи, черные очки, какую-то мелочь, расплодившуюся в карманах, а она молча ждала, внимательно и серьезно наблюдая за его суматошной деятельностью, и этот брат ее мужа ждал неподалеку, хмурясь и сверля его подозрительным взглядом.
— Вот. — Виктор нашел наконец бумажник, вынул несколько визитных карточек и протянул ей. — Возьми все, ладно? А то вдруг потеряешь одну…
— Не потеряю. — Она взяла визитку, сунула ее в сумочку и опять подняла на него внимательные серьезные глаза. — Все, мне пора, Сашка ждет. Будешь в Англии — передавай привет Алану и Кате. Прощай.
Он стоял и смотрел ей вслед, а она шла рядом с этим своим вечным братом мужа, не оглядываясь, уходила от него навсегда… Что же делать-то, а? Что же теперь делать?
— Что делать, что делать… — рядом с ним как-то вдруг оказался Гиви, стоял и тоже смотрел вслед Юлии. — Теперь ничего не поделаешь.
Виктор непонимающе глянул на него, не сразу сообразив, что разговаривал сам с собой вслух.
— Такие, как она, не для нас, — сказал Гиви, поймав его взгляд.
— А для кого? — неприветливо поинтересовался Виктор, разглядывая этого крутого пацана. «Не для нас»! С кем это он себя сравнивает?
— Не знаю. — Гиви мрачно пошевелил широкими черными бровями и вздохнул. — Не для нас. Такие, как она, для настоящей жизни.
— Ну ты даешь! — поразился Виктор, с интересом уставясь на этого сопливого философа. — А что такое настоящая жизнь, ты знаешь?
— Нет, — с достоинством признался Гиви. — Если бы знал, так не махал бы сейчас ей ручкой…
— Слушай, тебе сколько лет? — Виктор неожиданно понял, что не испытывает к Гиви никакой ревности, что смотрит на него с сочувствием и даже с симпатией.
