Девушка в переводе - Квок Джин (версия книг txt) 📗
Я молчала. Потерять все, ради чего трудились мы с Ма, было бы ужасно. Что, если я неправильно пойму вопрос по-английски? Что, если случайно допущу несколько ошибок и результат окажется чуть хуже, чем обычно? Они могут решить, что прежде я списывала, и выгнать из школы. Голова закружилась, лицо доктора Коупленд расплывалось перед моими глазами, превратившись в цветное пятно.
— Я не намерена пугать тебя, Кимберли. Если ты работала честно, беспокоиться не о чем.
Я медленно вышла из кабинета. Ну почему я не такая, как все?
— Ты в порядке? — Мимо проходил Курт под ручку с Шерил.
Шерил нахмурилась. Наверное, она, как и я, удивилась, что Курт заговорил со мной. Может, тоже вспомнила, при каких обстоятельствах я в прошлый раз оказалась около этого кабинета.
— В полном. Спасибо.
— Ну, пока.
Глава девятая
Между мной и остальными ребятами словно существовал невидимый барьер, на который мы наталкивались при случайных попытках общения. Как-то раз в школьной столовой я попросила у буфетчицы круассан с сыром, тщательно выговаривая все звуки, а оказавшаяся рядом снобистски настроенная Саманта поправила меня, с демонстративным французским акцентом:
— Нужно говорить «круассан». Очень некультурно произносить в конце «т».
Тэмми вообще делала вид, будто меня на свете нет.
Еще была повернутая на мальчиках Эмми, которая сказала однажды:
— Слушай, я вот что подумала. Давай наденем самые короткие юбки и прошвырнемся по магазинам! В прошлую пятницу парни прямо слюной исходили по мне!
Единственной настоящей подругой оставалась Аннет. В девятом классе она, как сама выражалась, пошла в политику. Начала носить значки и призывать подписывать всяческие петиции. Вместе с политикой в жизни появились и новые друзья. В основном те, кто работал над антирасистским журналом, который она создала, — стипендиаты из старших классов, швед, учившийся у нас по обмену, несколько ребят с панковскими прическами. Сейчас она хотела, чтобы я подписала петицию против апартеида в Южной Африке, и я согласилась, но участвовать в феминистском марше уже не могла. Аннет становилась все более радикальной, обсуждая в своем журнале проблему отсутствия цветных студентов в «Харрисон». И даже называла себя коммунисткой. Учитывая историю моей семьи, как я могла верить в коммунизм? И потом, я столько времени потратила, чтобы казаться обыкновенной девочкой, — мне хватало здравомыслия, чтобы не высовываться.
Прежняя Аннет легко отвлекалась, переполненная разнообразными, порой противоречивыми стремлениями, бросалась из одной крайности в другую. С той Аннет проще было иметь дело — она была поглощена только собой и своим уютным мирком. Нынешняя серьезная Аннет начала задавать неудобные вопросы.
— Как это получилось, что мы с тобой такие близкие подруги, — заговорила она как-то раз, — а я никогда не была у тебя в гостях?
— У нас очень маленькая квартира. Тебе будет неудобно.
— Это неважно.
— Но важно для моей мамы. Давай я спрошу, можно ли тебя пригласить, ладно?
Я надеялась, что такого объяснения достаточно, а со временем она вообще забудет о нашем разговоре. Лишь несколько лет спустя Аннет продемонстрировала, как я ошибалась. Она никогда ничего не забывала.
Но Аннет не понимала, как иногда выручает молчание. Я не могла позволить себе расплакаться в безвыходной ситуации. Разговор о проблемах, словно яркий дневной свет, обнаружил бы все несчастья моей жизни, и сразу стало бы ясно, что терпеть этот кошмар можно лишь в полумраке. Я не смела настолько раскрыться, даже перед ней.
С обретением телефона все стало еще хуже. Я работала в библиотеке, Аннет зашла поболтать, начала рассказывать о задании по обществоведению, которое в этом году у нас было общим. Она работала над докладом на тему «Маркс и Аристотель: природа морали». Я за свой еще не принималась — времени не хватало. И даже тему не выбрала.
— Я тебе вчера звонила. — Аннет рассеянно поправила волосы. — Почему тебя никогда нет дома?
— В каком смысле? — Я сделала вид, будто не понимаю, о чем она.
— Ты отвечаешь на звонки только поздно вечером. Чем ты занимаешься после школы?
— Ничем. Просто иногда долго добираюсь до дому.
— Кимберли, — поджала губы Аннет, — мы с тобой подруги или не подруги?
— Конечно, подруги, — обреченно выдохнула я.
— Я не дура.
— Знаю. — Я колебалась. — Дело в том, что я помогаю маме на работе.
— В Чайнатауне? Там что, магазины допоздна открыты?
Однажды я сказала Аннет, что Ма работает в Чайнатауне, и не мешала думать, будто она продавщица в магазине.
Я решилась частично приоткрыть правду.
— Помнишь, я как-то говорила, что мы работаем на фабрике?
— Ну, что-то припоминаю… — И тут до нее дошло. — Ты что, всерьез? Но ты же еще подросток! Это же незаконно!
— Аннет, замолчи! — Я нервно оглянулась. В библиотеке, к счастью, оставался всего один посетитель, и тот сидел в дальнем конце комнаты. — Это не из разряда абстрактных идей, которыми забита твоя голова. Это моя жизнь. Если ты затеешь какие-нибудь демонстрации, мы потеряем работу. — Я помолчала, потом решительно посмотрела прямо ей в глаза. — Нам очень нужна эта работа.
— Я не стану ничего делать, если ты не захочешь. Но у тебя все нормально?
— Да. Вообще-то все не так плохо, — соврала я. — Там есть автомат с газировкой.
— О, какое счастье, — саркастически заметила она. — Райское местечко, если уж там есть автомат с водой.
— Даже с холодным чаем, — рассмеялась я.
— Что ж, ты меня убедила. — Она тоже хихикнула, но тут же посерьезнела. — Спасибо, что рассказала. Ты можешь мне доверять.
Я внимательно посмотрела на подругу. Аннет стала выше ростом, веснушки ее поблекли, но она была все тем же надежным товарищем, который пришел мне на помощь в классе мистера Богарта.
— И еще кое-что.
Раньше я не рассказывала о том, что меня подозревали в списывании, — в основном потому, что панически боялась даже вспоминать об этой истории. Сейчас же я выложила все, начав с прошлогоднего инцидента с Тэмми и закончив предстоящим устным экзаменом.
— Кимберли, и ты до сих пор молчала! Почему ты не сказала, что шпаргалка принадлежала Тэмми?
— Видимо, я на самом деле не слишком умна.
— Нет, ты просто не «до-носи-чик», только и всего. Помнишь, как ты говорила раньше?
Мы расхохотались, но я тут же вспомнила, где нахожусь.
— Ты справишься, — убежденно заявила Аннет. — Ты запросто возьмешь любую подачу.
— Надеюсь. — Сама я не была настолько уверена. — Но они могут придумать очень трудные вопросы.
По вечерам, когда мы возвращались с фабрики, Ма готовила обед на следующий день, чтобы можно было захватить с собой на работу. Потом, если было не слишком холодно, она немножко играла на скрипке — любимая часть дня — и затем до изнеможения занималась английским. Ей предстоял экзамен на получение гражданства. Я делала уроки, Ма зубрила английский, потом, покончив с домашним заданием, я готовилась к собственному предстоящему экзамену.
В четырнадцать лет мне не нужно было самостоятельно проходить процедуру получения гражданства. Мне давали его автоматически, если Ма сдаст все тесты. Это было важно для получения стипендии колледжа. Ма купила дешевый плеер и, прослушивая вопросы по многу раз, запоминала, что следует отвечать, — просто на слух. Я заглянула в ее записи, там были только фонетические значки, как ноты. Она наверняка понятия не имела, что означают выученные ею фразы. Мои объяснения она вежливо выслушивала, но я не видела ни тени понимания в глазах.
— Вы коммуни? — спрашивала сама себя Ма.
Учебник совершенно четко определял, что на этот вопрос существует только один правильный ответ — «Нет!».
Кем бы ни называла себя Аннет, я точно знала, что утвердительный ответ на подобный вопрос означает проблемы с получением американского гражданства. Мы-то, в отличие от нее, не родились в Америке. Нас запросто могут выдворить из страны.
