Наш друг Димка - Тумп Саша (библиотека книг .txt) 📗

свободы! А кругом люди, люди!..»

А Витька скажет, что «вот и я тоже…».

Помолчит и добавит, что «вот, всю жизнь хотел, чтоб море,

друзья – и вдруг земля на горизонте, а мы, радостные,

обнимаемся!»

Потом скажут мне, что я – счастливый.

…Правда, плюну на всё и поеду!

Сначала на Соловки, а на обратной дороге в – Кижи.

А то, как Никита, всю жизнь только и буду, что собираться.

Так и старость застанет, чего доброго, не заметишь как.

«Мы не станем, ребята, седины

Нашей песнею спетой считать.

Сердце мое стучать не устанет,

Комсомольское сердце в груди.

Старость меня дома не застанет –

Я в дороге, я в пути!

Старость меня дома не застанет

Я в дороге! Я в пути», – простучало, как на плацу, в памяти.

- 120 -

Вспомнилось – стройотряды, походы, гитара, костры, зелёные

робы, панамы, значки, надписи на спине, девчонки, песни, танцы.

…Хорошо бы ещё, чтоб дождь был. Мелкий такой, нудный,

холодный.

Белое море, сыро и дождь, холодно и тоскливо. Хорошо!

… Я встал и пошел в дом.

У меня есть кресло-качалка. Я часто думаю о том, что в

человеке заложено стремление к монотонным движениям. В

детстве качели там разные, потом… плац, «Прощание славянки»,

«Стро-о-о-ое-е-е-евым шаго-о-о-м… марш!», а с годами вот –

кресло-качалка.

Видимо, внутри у человека есть какие-то контуры хитрые. При

таком движении в них что-то индуцируется каким-то полем,

которое вокруг нас и пока неизвестно науке. И это «что-то»

превращается во что-то другое, обволакивает что-то и остаётся в

человеке.

…Я сел в кресло и стал думать, покачиваясь, о том: как я

поеду, как буду ехать, как пересеку первую реку, и сразу всё, что

было, отступит назад, что увижу, как приеду, как придет Карл с

Полканом, а потом приедут Никита с Витькой и с завистью будут

смотреть на меня, а я буду на компе показывать фотки и

рассказывать, рассказывать…

Все с грустью скажут, что я счастливый.

Ага! Я буду уставший и счастливый.

…Послышался звук подъехавшей машины.

Я покрутил плечом и вышел.

Около калитки стояла машина, рядом Витька с Никитой. В

ногах – сумки и свертки. Пошёл к ним. Молчим.

– Ты как? А у меня что-то плечо болит. Правое. Сил нет. И

днём болит и ночью, – сказал Никита, покрутив плечом, с

грустным выражением лица протягивая мне руку, не дожидаясь

моего ответа.

– Ты знаешь, у меня тоже. И тоже правое, – осторожно пожал я

руку и наклонился взять часть сумок и пакетов.

– Пройдёт сейчас! Я вот еле-еле достал «Кашасу». Прямо из

Бразилии привезли, – сказал Витька. – Два литра тут, – он пнул

ногой прямо под моим носом одну из сумок.

– Всё равно лучше нашей русской водки нет ничего, – грустно

сказал Никита.

– О!.. Смотрим – приехал кто-то! …Это если она не наведенная,

– добавил подошедший Карл, здороваясь.

- 121 -

– Я тут заказик разместил. Можем сравнить вечером, – сказал

он, улыбаясь и почему-то глядя на Полкана.

– «Она придёт! Даю тебе поруку! И без меня, в её уставясь

взгляд…», – сказал Никита, присаживаясь к Полкану, глядя в его

глаза и протягивая ему ладони.

Полкан, отвернувшись, шлепнул по одной своей лапой.

– А почему, собственно, вечером?! – сказал я громко, пропуская

всех в калитку, думая и глядя на кислую мину Никиты. А про себя

подумал: – Действительно! А почему бы и нет? Да! Сначала – на

Соловки, а потом – в Кижи!

Последнее воскресенье сентября

Никита проснулся.

На часах было полшестого. Ощущение, пришедшее вчера

вечером, что он вступил в черную полосу, не исчезло. Он начал

перечитывать написанное вчера, не выдержал и стёр текст.

– Началось! – подумал он. – Давно такой дряни не писал!

Последнее время он стал сравнивать написанное с каким-

нибудь блюдом. То, что стёр, напоминало слипшиеся спагетти. Ни

формы, ни содержания. Фразы напоминали склизких червяков.

Вообще, последнее время – если «каша» – так с комочками,

если «рассольник» – так кислый, если «уха» – то мутная. Вот и

«спагетти» – склизкие и слипшиеся.

– Началось! – повторил он вслух и опять лег спать.

Образ, что он ходит то по черной, то по белой тропинке, давно

уже преследовал его. Черно-белые лабиринты он изучил

основательно, но бывали периоды, когда вот так, как сейчас,

выхода не было, и, как ни перепрыгивай, как ни старайся, какое-

то время приходится жить в черной полосе.

Приходилось собираться с мыслями, оглядываться, искать

момент и перепрыгивать на белую.

Но быстро это, как правило, не получалось.

… В комнате было уже светло, когда он опять посмотрел на

часы. Десять.

Валяйся, не валяйся – вставать надо.

Проверил почту. От меня ему пришло письмо с фотографиями

Соловецкого острова.

Он долго сидел около монитора, разглядывая фотографии.

- 122 -

– Убью гада, – сказал он неизвестно кому и пошел к

холодильнику.

Дверка холодильника от резкой остановки издала непонятные

звуки. Если снизу шел явный ре-минор, то сверху си-бимоль

столкнувшихся бутылок был грязным и фальшивым.

– Убью гада! – повторил он вслух и достал одну.

Холодный виски немного успокоил, но решение кого-то убить

не прошло.

Он взял телефон, задумчиво посмотрел на него, на стены, как

бы размышляя, в какую из них его бросить, но набрал номер

Витьки.

– Витьк. Помнишь картину Мишкину, которую я у него

выиграл в покер, которая тебе покоя не дает… Да, «Туман над

восходом» – она. Я тебе её дарю, если ты приедешь до

полдвенадцатого ноль-ноль. Подарок мы обмоем. Только купи и

оливки, и маслины, а то обязательно в одной из банок попадется

гадость. Приедешь позже – ничего не получишь! – он положил

телефон на стол, посмотрел на стену, на открытую дверцу

холодильника.

– Да и хрен с ним. Убью гада. Убей гада – да восславят тебя! –

подумал он, глядя на «маленькую Берту», наполненную

наполовину.

…Витька приехал в начале двенадцатого. Бросив пакеты в

коридоре, он прошел в комнату, крикнув оттуда Никите,

показывая на часы:

– Секёшь?

– Секу! – сказал Никита и пошел на кухню.

– А чё холодильник открыт? – сказал Витька, ставя пакеты на

стол.

– Холодно! «Если в экзотермической комнате открыть

работающий холодильник, то станет теплее», – изрёк Никита и

стал доставать вторую «Берту».

– Оно так. А ты что так? – сказал Витька, открывая банки и

выставляя на стол бутылки.

– Это потом. …Ты охренел? – Никита посмотрел на две

плоских и две высоких коробки «Курвуазье».

– А вот!.. Пусть Мишка знает, сколько он проиграл тогда.

Трюфели убери. Сунули в нагрузку. С «Наполеона», что ли,

начнём? Нет. Пожалуй, давай-ка сначала картинку снимем,

упакуем и в коридор вынесем. А? Ты сам сними, а то, как тать я

буду, – Витька потащил Никиту в комнату.

- 123 -

– Да куда она, на хрен, денется? С «императора», так с

«императора». Сигары хоть купил? – Никита сидел, не двигаясь,

глядя на Витьку.

– Всё, что надо, купил. И бекончик, и пармезанчик, и спагетти.

А картинку ты бы, Никитушка, сам упаковал бы. А? – Витка

никуда не спешил.

– Иди ты со своими спагетти. И с беконом иди! – Никита пошел

в комнату. – Снял. Упаковывать сам будешь. Не знаю, во что.

Налил ли? – он сел на свое место.

– Где тёрочка? Садись, не маячь, – Витка сел напротив

Никиты. – Ну, давай, рассказывай… – он пригубил коньяк и

продолжал «катать» его в «Берте».

– А не буду я пить твой коньяк. С виски начал, им и закончу, –

Никита уставился, не мигая, на Витьку.

– А и правильно. Губа толще – пузо тоньше. И всё ж?..