Жалобная книга - Фрай Макс (читать хорошую книгу .txt) 📗
– Я бы еще поискала, – говорю. – Если нам не нужно торопиться.
Торопиться нам, как и следовало ожидать, некуда. Рыжий, кажется, рад, что я хочу еще попробовать. Да нет, какое там “кажется”?! Сияет ведь человек.
– Маленькая подсказка, – шепчет доверительно. – Сегодня в этом зале нет ни одной скорбящей девицы.
Ладненько, учту.
Начинаю планомерный осмотр мальчиков и мужей. Благо их не слишком много. Зал полупустой. Все же глубокая ночь, да еще и с понедельника на вторник. Удивительно, что вообще кто-то, кроме нас тут сидит.
Небритый, взлохмаченный ангел в красном свитере пьян до изумления, зато и жизнью своей вполне доволен. Минус один.
Его приятель, словно бы для контраста, причесанный и ухоженный, с узенькой мефистофельской бородкой, напротив, почти трезв. Но вовсю предается приятным, по большей части совершено непристойным грезам наяву. Бог в помощь, дружок. Минус два.
Спутник девочки-лисички вообще совершенно, по-детски счастлив, ибо влюблен по уши. Его можно понять. Минус три.
Странно даже: с чего это они все такие довольные? Должны ведь быть еще страдальцы? Или я что-то не так делаю?.. Ладно, поехали дальше. Кто тут у нас самый мрачный?
И только теперь, задавшись этим вопросом, замечаю в дальнем темном углу лысоватого очкарика. Невнятное существо неопределенного возраста, вида и комплекции, практически невидимка. Идеальный соглядатай. Сидит тихо, не шелохнется. Думу думает. Ну-ну, сейчас поглядим, что у него за дума.
В общем, можно было не слишком стараться. Или даже не стараться вовсе. И так все ясно: стоило лишь поглядеть на этого типа повнимательней, и настроение мое, только что вполне радужное, начало стремительно портиться. Но я, как все бывшие отличницы, умею перегнуть палку в самый неподходящий момент. Сконцентрировалась, как следует. Расстаралась.
И тут же огребла по полной программе.
До сих пор я думала, что, в общем, немало знаю о темной стороне человеческих будней. О жалостливом отвращении к себе, о молчаливой ненависти ко всему живому и других, не менее интересных настроениях, сопутствующих глубокой депрессии. Не только мои разнесчастные клиенты, но и я сама не раз забредала в этот тошнотворный лабиринт, где в конце всякого тоннеля – тупик, глухая каменная стена, и никакого света. Но теперь следовало признать: то, что я считала наихудшими днями своей жизни, даже до черной комедии не дотягивает. Куда уж мне.
А вот очкарик, притаившийся в темном углу уютного ночного клуба, оказался крупным специалистом в этом вопросе. Так хреново, как было сейчас ему, мне вряд ли когда-нибудь станет. И вовсе не потому, что я рассчитываю на безмятежную жизнь и безоблачную старость, а просто способности не те. Для страдания тоже требуется талант, а очкарик, как я обнаружила, был непревзойденным гением в этой области.
Я так и не поняла, что он, собственно, так ненавидит: свою участь, прочее человечество, или органическую жизнь в целом, как явление. Не стала углубляться. Решила, что нужно мчать к начальству с докладом. Благо “начальство” – вот оно. Сидит, чай остывший допивает, на чайник глядит с ласковым отвращением – непередаваемое выражение лица, к слову сказать. Перенять, что ли?..
Снова пихаю его в бок. Зачем отказывать себе в столь невинном удовольствии?
– Дядечка, – говорю. – Вон в том углу. Лысый, в очках. Очень несчастный и злой на весь мир. Правильно?
Могла бы и не спрашивать. У рыжего все на лице написано. Чувствую себя, как овчарка, которой сказали: “Хорошая собака”. Неведомая мне доселе разновидность счастья.
Кошмар, да.
– Очень хорошо, – улыбается. – На этом поиски можно завершить. Приступим к делу.
– Ой, мамочки!
Это у меня от избытка чувств вырвалось. Совсем тихонько, но все-таки вслух.
Он, конечно, услышал. Заулыбался еще шире. Подмигнул даже – ну, или это у него нервный тик такой своевременный случился. Мне приятно думать, что именно подмигнул.
– Давай лапу, – говорит. – Будем сейчас изображать нежную парочку, если ты не против.
Изображать, значит. Эх.
Впрочем, лиха беда начало. Кладу руку на стол, ладонью вниз. Он ее аккуратно переворачивает (еще раз “ой, мамочки”, – только теперь уж про себя, вслух – ни звука, хоть режьте). Чертит указательным пальцем на моей ладони какую-то злодейскую загогулину. Мне щекотно и почему-то горячо. Не то от загогулины колдовской в жар бросило, не то просто от смущения, поди разбери.
– А теперь просто смотри на этого лысого. Никаких усилий не прикладывай, концентрация тебе больше не нужна. Все само собой случится.
Голос его звучит спокойно и так обыденно, словно мы диафильмы смотреть собрались. А меня охватывает настоящая паника. Могла бы – сбежала бы сейчас отсюда, все равно куда, хоть на край света, хоть в самую его середочку, да вот ноги как ватные. До уборной, и то не доберусь, хотя, кажется, надо бы… Или это мне от страха кажется?
Рыжий, конечно, все понимает.
– Страшно? – спрашивает. – Ничего, нормальному человеку и должно быть страшно, когда начинаются настоящие чудеса. Это только потом, когда привыкнешь, во вкус войдешь, на смену страху придет радость. Нужно просто как-то дотерпеть до этого момента. А я тебе помогу.
Как ни удивительно, эта галиматья меня почти успокоила. Ну и еще его рука на моей ладони. Делаю вдох, потом – выдох. Поднимаю глаза и принимаюсь разглядывать несчастного лысого очкарика.
Ничего особенного не происходит – секунд пять, наверное. Зато потом…
Зато.
Потом.
С отвращением гляжу на парочку юных идиотов за столом напротив. Лапки сцепили, зайчики какие нежные… Вот пакость. И при этом на меня какого-то хера уставились. Ну, ясно, более романтичного и возбуждающего зрелища, чем моя лысина, не сыскать.
На хуй таких детишек. И прочих пьяных ублюдков.
Впрочем, все равно пора уходить. Давно уже пора. Будем считать, повеселился.
Дорога домой вышла не лучше, чем давешний концерт. В такси всю дорогу хрипел и блеял Шевчук; водила смалил такую мерзость – удивительно, что после первой же затяжки не сдох. И я вместе с ним, за компанию. Подъезд был засцан, как всегда, аж до четвертого этажа. Ну, хоть до моего пятого ни одна пьяная свинья живьем не добралась. Поэтому на лестничной клетке еще смердит – снизу, зато у меня в коридоре уже можно дышать – если, конечно, предположить, что это все еще имеет смысл.
