Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!» - фон Риббентроп Рудольф (читать онлайн полную книгу .TXT) 📗

В письме я описал подробно свою ситуацию, указав прежде всего на то, что я до сих пор не знаю, в чем меня обвиняют, хотя мой адвокат неоднократно обращался с ходатайством в следственные органы. Я спрашивал его, не мог бы он мне помочь или, по крайней мере, узнать, в чем я виноват. Наконец, я просил его ни в коем случае не писать мне, поскольку наша почта подвергается цензуре и из его послания — если он мне захочет ответить — естественно, будет ясно, что я сносился с ним запрещенным образом, минуя цензуру. Это повлечет для меня серьезное наказание. В данных условиях он мог бы послать известие моей матери. Мое письмо действительно дошло до адресата, вскоре Headmaster написал матери, он провел «inquiries»; против меня ничего не имеется.

Поначалу казалось, что мое обращение к Headmaster (у) возымело действие — меня перевели из «murder cage» в «нормальный» лагерь. Затем проблема моего заключения под стражу (на основании «вины нации») была решена «испытанным» способом: спустя несколько недель меня выдали французам. Одновременно произошел похожий случай, однако с фатальным исходом. С нами в заключении находился граф Бассевиц, в прошлом высокопоставленный офицер полиции. Англичане устроили ему процесс по обвинению в якобы имевшем место расстреле «остарбайтеров». Поскольку вина подсудимого не была доказана, англичанам ничего не оставалось делать, кроме как признать его невиновным. Тогда они, сразу после оглашения оправдательного приговора, выдали Бассевица русским. Больше о нем никто ничего не слышал. Его защитником был известный гамбургский адвокат д-р Гримм, образцово ведший также и мое дело, так, что я был в курсе происшедшего.

Но не будем забегать так далеко вперед, возвратимся к прошлому в Лондон. Не только школа в Лондоне предъявляла требования ко мне, но и посольская жизнь родителей. Когда я, вскоре после зачисления в Вестминстер, однажды вечером возвратился домой, мать велела мне быстро переодеваться — я был приглашен на коктейль к дочери королевского лейб-врача, в этом сезоне дебютировавшей в свете. В ответ на требование я бросил на мать недоуменный взгляд. «Нужно явиться на коктейль!» Еще пару недель назад моими занятиями в свободное время были походы с палатками и игры на свежем воздухе.

Я упомянул вскользь это маленькое происшествие, собственно, лишь в доказательство интереса, с которым мои родители были встречены в Лондоне [133], и позитивного резонанса, который получило назначение отца в Лондон в обширном кругу его друзей и знакомых. К планомерной клевете, уже в те времена систематически распространявшейся «заинтересованными кругами», относится утверждение, у отца развилась неприязнь к Англии, поскольку ему не удалось добиться успеха в обществе [134]. Это не соответствовало действительности. Но, даже будь здесь доля правды, это в любом случае не имело бы большого значения. Когда, наконец, в Германии поймут, что задачей посла является представлять интересы своей страны и сообщать в отчетах объективную информацию, а вовсе не завоевание во что бы то ни стало популярности в принимающей стране, то есть достижение «успеха в обществе»? Британский министр по делам колоний, Джозеф Чемберлен [135], в одной из своих речей в преддверии Первой мировой войны констатировал по данному поводу: «Ни один британский министр, верно служивший своей стране, не был любим за рубежом» [136]. Какую независимую позицию в интересах своей страны демонстрирует здесь Чемберлен! Нужно было бы вписать его слова в настольную книгу каждого немецкого дипломата.

Время от времени я должен был, насколько это позволяли мои школьные обязанности, «выходить на замену», когда матери требовался человек для соблюдения правил размещения гостей за столом. Так, мне пришлось не раз принять участие в официальных обедах. Один из них я помню особенно хорошо, так как я выступил на нем невольным «нахлебником» знаменитого Ага Хана. Моя мать ввела правило подавать основное блюдо лишь один раз. Я воспринял это нововведение с большим сожалением, поскольку в шестнадцатилетнем возрасте есть хочется, собственно, всегда. Ага Хан получал, как известно, раз в год от своей секты столько золота, сколько весил сам. Не знаю, по этой ли причине он был исключительным гурманом или он попросту любил поесть. Возможно, оба эти мотива совпадали. Во всяком случае, он попросил добавки основного блюда и затем еще добавки, что моей матери — какая домохозяйка воспримет это иначе — невероятно польстило как комплимент ее кухне.

Самым важным для меня в этом году, проведенном в Лондоне, явились, однако, особенно близкие отношения с родителями, сложившиеся под влиянием условий. Шел, о чем я тогда не догадывался, последний год в моей жизни, когда я находился «дома», то есть с родителями. Время от времени мать неожиданно появлялась в моей комнате, чтобы спросить меня, не хотел бы я пойти с ними куда-нибудь поесть. Меня не приходилось просить второй раз сопровождать их в какой-нибудь элегантный ресторан.

Мы проезжали по дороге, однако трущобы и Лондона и других городов оставляли своим унылым видом и грязью тяжелое впечатление. «Социальный вопрос» не имел в то время в Великобритании значения, сравнимого с тем, какое ему придавалось в Германии, где он прочно вошел в общественное сознание. Коммунистическая партия Великобритании была незначительной, лишь один депутат представлял ее в Нижней палате. Этот депутат, его, насколько припоминаю, звали Галахер или как-то в этом роде, оскорбил отца в момент его прибытия в Лондон утверждением, что руки отца были якобы в крови рабочих. Немецкое посольство, как принято, рутинно выразило демарш, предоставив мне, таким образом, повод узнать, о чем идет речь в случае демарша [137].

Считалось, что король Эдуард VIII очень восприимчив к социальным вопросам. В своей первой поездке по стране в качестве короля он самолично изменил маршрут в Уэльсе, желая составить непосредственное впечатление об условиях жизни в горняцких поселках. Отсюда, как говорилось, у него возникла определенная симпатия к Германии, где улучшение подобных условий являлось программой. Такие вольности не устраивали английский истеблишмент. Отец однажды выразился, когда мы проезжали квартал бедноты: «The British rule the world, but they have to pay for it!» Он подразумевал тогдашнюю безропотную покорность английских масс, направляемых искусной руководящей элитой, — отсюда следовал вывод о поддержке ими великодержавной политики руководства, вернее, о готовности послушно следовать ей. Косвенно слова отца означали: британский народ пойдет за своим руководством, если оно, возможно, решится возобновить борьбу с рейхом. Какое направление примет британская политика? Этот вопрос в наше лондонское время оставался неизменно актуальным.

По прибытии в Лондон отец подчеркнул в своем первом заявлении прессе антибольшевистскую направленность политики немецкого правительства и дал разъяснения по этому поводу. Оскорбление отца депутатом-коммунистом в нижней палате явилось «местью» за это. И все же, однако, коренной вопрос и немецкой и британской политики состоял в том, осознает ли британское правительство опасность, исходящую от большевистской России, и передвинет ли оно дальше на восток «точку равновесия» своей политики «Balance of Power» (баланса сил), то есть будет ли оно не только лишь терпеть, но и поддерживать европейский противовес, чьей основой может стать лишь «готовая к обороне» Германия?

Как писал отец немецкому послу в Риме Ульриху фон Хасселю:

«Немецкая политика должна попытаться: разъяснить англичанам реальную опасность большевизма, предотвратить их присоединение к большевистскому фронту и поощрять представление, что для их мировой державы a la longue существенно большую опасность представляет дальнейшее распространение большевизма (…)».