Табельный выстрел - Рясной Илья (читать книги txt) 📗
Так же на автомате Люба протянула медный пятачок и получила билетик.
Автобус трясся. Народ втискивался в тесный салон, потрескивали кости. Люди возмущались, извинялись, переругивались — все, как всегда. «Передайте за проезд!» «А сдача?» Но Люба будто выпала из течения жизни. Ее давили тяжелые мысли.
Значит, Грек убил шесть человек и даже не поморщился. Или ей все это кажется? Придумала. Нет, наверняка он!..
И что теперь делать?
Если всплывет все наружу и выяснится, что Грек у нее отлеживался, что ей светит? Десятка за соучастие? Или трешка за укрывательство? Это уж как следователь повернет, а вертеть судьбами они большие мастера. А в тюрьму ох как неохота. Только здоровья набралась. Только обжилась. Телевизор вон купила.
Одета, как королева. Сама обшивается по выкройкам с немецкого журнала «Бурда», который клиентка ей подарила по случаю. И так ладно одета, что глупые коровы на улицах ее взглядом провожают. И тут на зону — телогреечки шить. Пусть и в авторитете она, но все равно женская зона — упаси бог. Такие склоки и интриги — хваленый мадридский двор просто загнется от зависти… А она еще шубку к зиме собралась прикупить. А ей вместо этого — телогрейку. Нет!
Она шмыгнула носом. На глаза навернулись слезы. Молодой человек, держащийся за поручень и локтем впившийся ей в бок, посмотрел на нее, решил посочувствовать или предложить помощь, но его остановил злобный взор, которым она его обожгла.
— Следующая остановка — «Пятая школа», — объявила кондукторша.
«Ну почему все так? — горько недоумевала Люба. — Почему?»
«С вором ходила, вора любила, вор погорел, погорела и я», — всплыла в мозгу старая песенка.
Да никого она не любила. Использовала всегда мужчин, потому что мужик — это тварь тупая, только на то и нужная, чтобы женщину удовлетворять. Красивой жизни хотела. И была красивая жизнь. И немножко ее еще осталось.
Ох, теперь и остается только вспоминать, как у нее все гладко было, пока Грек не появился. И принесло его из какого-то пыльного погреба!
«Вор погорел, погорела и я».
Ну, за что все это ей? За что?!
А какой выход видится?
Сдать Грека к чертовой прабабушке, а дальше будь что будет! Расстреляют его — туда ему и дорога, и пусть даже трава не растет на его могилке. Но тут заковырка есть. Он ведь, волчина ловкий, и из камеры смертников до нее дотянется. И поставят ее урки на ножи. И тогда ей в последний момент ох как захочется в зону, телогреечки шить.
А если он не узнает, что она его сдала? Мало ли кто мог сдать? Мало ли на чем те же братья Калюжные засыпаться могли?
Да узнает он все… Он, паскуда, хитер и ее насквозь видит!
— Девушка, вы выходите? — спросил студент-задохлик с учебником «Практическая хирургия» под мышкой.
— Нет! — рявкнула она, но посторонилась.
Урчал надрывно двигатель автобуса. И в голове, как ротор, вращался один вопрос: сдавать или не сдавать?
Интересно, как это все делается? До ближайшего отделения милиции прогуляться и там в уголовный розыск с доносом — прям к псам служебным в пасть? От одной этой мысли ее корежило.
Или участковому на ухо шепнуть?.. Нет, Сеня Аксютич — это пентюх неотесанный, деревня, с него толка никакого.
Так сдавать или не сдавать?
— Птицефабрика, — объявила кондукторша.
Пора выходить.
Люба ступила на асфальт. Распрямилась. Попыталась принять непринужденный вид.
Так, прочь посторонние мысли. А то Грек почувствует, что у нее на душе. И допрос учинит. А она не выдержит и выложит все. Потому что боится его хуже смерти…
Эх, да сдать его к чертям!
Глава 29
Когда москвичи совсем уже очумели от бумаг, допросов и отвалившихся версий, Поливанов объявил культпоход в кино:
— Сегодня воскресенье. Имеем право на культурный отдых. Форма одежды — относительно приличная.
— Лучше в театр бы, — подал голос Маслов. — Я бы хоть раз надел парадный костюм и белую нейлоновую рубашку. Зря, что ль, чемодан на себе тащил?
— Будет тебе и театр, и игра в снежки зимой, если результат не дадим, — усмехнулся Ганичев. — Что нам перед отъездом сказали? Без результата не возвращайтесь. Судя по нашим грандиозным успехам, поселимся мы здесь навечно.
— Дал бы я тебе с удовольствием этот результат, — произнес Маслов. — Да не знаю, где его взять.
На Ленинском проспекте в большом кинотеатре «Совкино» шел новый французский фильм «Анжелика и король» о похождениях французской авантюристки в семнадцатом веке. Фривольные, хотя и сильно урезанные цензурой, сцены, полуобнаженные прелести героини обеспечили аншлаг.
Выстаивать длинную очередь, чтобы перед твоим носом закрыли кассу со словами: «Билеты всё», в планы не входило. Поэтому муровцы отправились в расположившийся дальше по проспекту кинотеатр «Октябрьский», где шла новая комедия «Дайте жалобную книгу». Ознакомившись на афише с аннотацией, главный киноман Маслов с сомнением произнес:
— Может, отстоим очередь на «Анжелику»? Там все пусто и красиво — вот это отдых для мозгов.
— Вот с этого, Вова, низкопоклонничество перед Западом и начинается, — усмехнулся Ганичев.
— Ну, СМЕРШу виднее, — кивнул Маслов.
Здание «Октябрьского» было старинным, там еще в середине девятнадцатого века расположился первый в Екатеринбурге театр, в конце девятнадцатого века трансформировавшийся в первый синематограф «Колизей». С того времени осталась некоторая роскошь интерьеров.
Стены фойе были плотно завешаны плакатами с лицами любимых советских актеров и афишами фильмов, вышедших в 1964 году. Тут был и «Гамлет» в постановке Григория Козинцева, где так громко зазвучало имя молодого талантливого артиста Иннокентия Смоктуновского. И «Живые и мертвые» с прекрасным Анатолием Папановым в роли генерала Серпилина. «Ко мне, Мухтар» с блистательным Юрием Никулиным.
Отведав в буфете томатного сока за девять копеек из стеклянного конуса и вкуснейшего взбитого молочного коктейля за десять копеек, москвичи направились в небольшой кинозал. Там после сатирического киножурнала «Фитиль» начался фильм о молодой директорше ресторана «Одуванчик», которая горит искренним желанием переделать старое питейное заведение в новое питейное заведение — молодежное кафе.
Фильм снял режиссер Эльдар Рязанов, которого Поливанов помнил по нашумевшей «Карнавальной ночи», суть которой сводилась все к тому же — как веселее и беззаботнее напиться в Новый год и покарать унылых бюрократов. В том же духе он и продолжает снимать. Наверное, и через пятнадцать лет пьяницы с бюрократами и дальше будут основной темой его творчества.
Фильм Поливанову не понравился, несмотря на незаурядное мастерство режиссера, отличную игру артистов. Не нравилось это мелкотемье. Маленькие радости, маленький человек все больше проникали на экраны. Взамен больших подвигов и великих свершений. Темы жизни и смерти, подвига, самопожертвования уходили, заменялись на мелкие производственные драмы или откровенное фиглярство. Возникало ощущение, что людей потихоньку приземляли. Страну начинала поедать обыденность.
— А что? — сказал Маслов после сеанса. — Жизненно. Но глупо.
— Не впечатлило, — согласился Ганичев.
Улицы вечернего Свердловска цвели беззаботностью, улыбками девушек. Воскресный летний вечер города-труженика. Народ веселился. В сквере студенты дружно горланили под гитару песню модного сейчас Булата Окуджавы:
Эта атмосфера беззаботной умиротворенности окутала Поливанова. Ему казалось невероятным, что завтра опять придется опускаться в мир воров, разбойников, убийц. Которые, кстати, живут в этом же городе и ходят по тем же улицам.
Студенты на скамеечке дотерзали Окуджаву и принялись за Юрия Визбора:
