Практическая магия - Хоффман Элис (полные книги .txt) 📗
— Хорошенький сюрприз! — сказала она Кайли.
Джиллиан подошла поближе, насколько хватило смелости. У нее руки чесались немедленно завесить портрет Марии Оуэнс полотенцем или же заменить его чем-нибудь веселеньким и обыкновенным: яркой картинкой, на которой щенята перетягивают друг у друга веревку или детки за чайным столом угощают пирожными плюшевых мишек. Кому это надо — видеть прямо на стене собственное прошлое? Кому нужно то, что находилось когда-то в доме тетушек, на темной лестничной площадке, между ветхими портьерами?
— Неподходящая вещь для спальни, — объявила Джиллиан племяннице. — Жуть наводит. Снимаем ее!
— Мария не наводит жуть, — сказала Кайли. Волосы у Кайли отросли, и у корней уже виднелась темная полоса. Это, казалось бы, должно было выглядеть странно и неряшливо, однако на самом деле только прибавило ей привлекательности. Мало того, у нее появилось сходство с Марией; увидев рядом, их легко было бы принять за близнецов. — Мне она нравится, — сказала своей тетке Кайли, и на том, поскольку это была как-никак ее спальня, разговор был окончен.
Джиллиан сетовала, что не заснет, если Мария Оуэнс будет висеть у нее над головой, что ее будут мучить кошмары и даже бить лихорадка, однако все обернулось иначе. Она совершенно перестала думать о Джимми и не тревожится больше, что кто-нибудь явится его искать: если бы он остался кому-то должен или на чем-то надул кого-нибудь, обиженные побывали бы здесь давным-давно, стребовали бы с нее то, что им причитается, и убрались восвояси. И спится Джиллиан только спокойнее с тех пор, как на стене висит портрет Марии. Каждое утро она просыпается с улыбкой на лице. Уже не так боится выйти на задний двор, хотя случается, и подтащит Кайли к окошку, чтобы лишний раз проверить, не вернулся ли снова Джимми. Кайли неизменно уверяет, что ей нет причин волноваться. Все чисто в зеленом саду. Кусты сирени срезаны под самый корень; пройдут годы, покуда они снова вырастут. Бывает изредка, что на газон ляжет чья-то тень, но это, видимо, от лягушки, которая обосновалась на жительство между корнями. И потом, если б это был Джимми, они бы знали, разве нет? Почуяли бы опасность и угрозу.
— Нет там никого, — успокаивает ее Кайли. — Он исчез.
Пожалуй, так оно и есть, — во всяком случае, Джиллиан больше не плачет, даже во сне, и синяки, которые остались от него у нее на руках, пропали; кроме того, она стала встречаться с Беном Фраем.
Решение попытать все-таки счастья с Беном Фраем пришло внезапно, когда она возвращалась с работы на «Олдсмобиле», который раньше принадлежал Джимми и в котором до сих пор где-то под сиденьями гремят, перекатываясь, банки из-под пива. Бен все еще звонил ей по нескольку раз в день, но это не могло продолжаться вечно, хотя он и обладал поразительным терпением. Так, еще мальчиком, он восемь месяцев упражнялся, пока не научился освобождаться от металлических наручников. Снова и снова обжигал себе нёбо, пока не овладел искусством тушить во рту спичку, и потом неделями сидел на одной пахте да жидком пудинге. Месяцы, даже годы тратил на то, чтобы понять и освоить фокус, который на сцене занимает считанные секунды. К любви, однако, не применимы ни упражнения, ни подготовка, тут — как судьба распорядится. Будешь тянуть — есть риск, что упустишь, так и не попробовав. Наступит момент, и Бен откажется от дальнейших попыток. Выйдет из дому с книгой под мышкой, чтобы коротать время за чтением, когда будет ждать ее, сидя на крыльце, и вдруг подумает по дороге: «Баста!» — вот так, ни с того ни с сего. Джиллиан стоило лишь закрыть глаза, чтобы представить себе, как на лице его проступает сомнение. «Сегодня не пойду!» — решит он и повернет назад, и очень может быть, что больше не придет.
От размышлений о том, что будет, когда Бен откажется наконец от попыток ее добиваться, Джиллиан становилось физически тошно. Без него, без его телефонных звонков, его упорной веры мир терял для нее всякий интерес. И потом, от кого она, в сущности, оберегала его? Легкомысленной девицы, которая походя разбивала сердца и ни о чем не помышляла, лишь бы весело провести время, больше не существовало. Об этом позаботился Джимми. Та девица осталась так далеко позади, что Джиллиан уже с трудом понимала, как могла думать раньше, что кого-то любит и что давали ей все эти бесконечные мужчины, если они даже понятия не имели, что она вообще собой представляет.
В тот день, когда небо было белесо-голубое и пивные банки гремели, перекатываясь, каждый раз, как нажмешь на тормоза, Джиллиан развернулась в неположенном месте и, не дожидаясь, пока ее покинет решимость, поехала к дому Бена Фрая. Она, слава богу, взрослый человек, уговаривала она себя, и сумеет надлежащим образом обставить встречу с другим взрослым человеком. Зачем куда-то убегать или кого-то защищать в ущерб себе, когда можно просто двигаться не спеша, шаг за шагом, в том направлении, какое она для себя изберет. И тем не менее, когда Бен вышел открыть дверь, ей чуть было не сделалось дурно. Она готовилась сказать ему, что ни о каких обязательствах или серьезных отношениях пока нет речи — она далеко не уверена, что у них дойдет до поцелуев и уж тем более до постели, но ничего этого ей сказать не удалось, так как, когда она вошла в переднюю, Бен не стал терять даром время.
Он достаточно долго проявлял терпение, он отбыл свой срок от звонка до звонка и теперь не намерен был созерцать, как то, что ему нужно, проходит мимо. Джиллиан не успела открыть рот, чтобы сообщить ему, что у нее еще ничего не решено, а он уже стал ее целовать. От этих поцелуев она ощутила то, чего чувствовать совсем не собиралась, — во всяком случае, до поры до времени. Бен прижал ее к стене, рука его скользнула к ней под блузку, и все решилось само собой. Ни «перестань», ни «погоди» не выговорилось — она невольно возвращала ему поцелуи и ни о чем уже думать не могла. Бен просто сводил ее с ума, но и испытывал ее тоже — всякий раз, когда она уже не помнила себя, он останавливался посмотреть, как она поведет себя, чего она хочет. А она чувствовала, что еще немного, и, если он не поведет ее в спальню, она сама взмолится об этом. Кончится тем, что сама первая скажет: «Иди ко мне!», как говорила когда-то Джимми, но только неискренне говорила. Ему — неискренне. Не может женщина по-настоящему хотеть близости, когда она запугана. До того, что вздохнуть боится, что от страха боится даже попросить: «Не надо так. Так мне больно».
Она говорила Джимми грязные слова, зная, что это его заводит. Если он пил весь вечер и ни на что после этого не был способен, он набрасывался на нее с побоями, причем так неожиданно, что она порой не могла удержаться на ногах. Все вроде бы шло нормально, а потом в один миг сам воздух вокруг него оказывался заряжен тем бешенством, что накопилось в нем. Когда такое случалось, то либо он принимался избивать ее, либо ей приходилось говорить, как страстно она его желает. Джиллиан говорила, что рада была бы отдаваться ему хоть до утра, что от страсти к нему готова на все и в его власти потребовать от нее, чего он хочет, — по крайней мере, таким образом он находил разрядку душившей его злобе. Разве он не имеет права злиться и вытворять все, что пожелает? Раз она дрянь, ее нужно наказать, а уж как наказать — это знает он один, он это умеет!
Слова и насилие — вот что неизменно распаляло в Джимми похоть, и Джиллиан пускала в ход слова без промедления. Ей хватало умения как можно быстрее приводить его в готовность, нести похабщину, ласкать его, стоя на коленях, раньше, чем им овладеет ярость. Тогда он производил с нею положенные телодвижения, но делал это нехорошо, думая только о себе, и с удовольствием наблюдал, как она плачет. Когда она плакала, он знал, что одержал победу, — почему-то для него это было важно. Знать бы ему, что победа была одержана им еще с самого начала, когда Джиллиан в первый раз увидела его, когда впервые взглянула ему в глаза!
Едва лишь с сексом было покончено, Джимми вновь становился как шелковый, и этим почти что окупалось все остальное. Когда он чувствовал себя нормально и ничего не должен был доказывать, он становился снова тем, кто так ее покорил, кто мог любую женщину убедить в чем угодно. А чем ты занималась в темноте — это при желании нетрудно забыть. Джиллиан знала, что другие женщины считают ее счастливицей, и была с ними согласна. У нее произошло смешение понятий, вот в чем дело. Она примирилась с мыслью, что любовь и должна быть такой, и в известном смысле была права, потому что с Джимми любовь другой быть не могла.
