Ритуал - Нечаева Екатерина "Etcetera" (книги онлайн полные версии .txt) 📗
Однажды вечером он отозвал сына в сторонку, устало присел на край резной скамьи, что стояла в мансарде, и, любуясь на скрытый сумерками сад, под неторопливый стрекот цикад, рассказал ему все. Ильдар плакал зло и молча, то и дело вытирая рукавом мокрые щеки, и не мог остановиться. Его отец умирал; горе было настолько велико, что ему просто не хватало внутри места, и оно медленно стекало по щекам. Он не хотел уезжать, он придумывал сотни причин, сбегал из дома, отсиживался у друзей, прятался в укромных уголках сада, грозился, что вообще навсегда откажется от магии и семейного дара. Но отец снова нашел его и, положив изуродованную болезнью ладонь ему на плечо, мягко попросил поехать в Академию и не дать пропасть своему дару.
— Магия — это твое призвание, сынок, и нет большего счастья для отца, чем сын, занимающийся любимым делом. — У него тяжело двигалось горло, когда он говорил, он рассказывал о своей молодости, о юношеских шалостях и ошибках, о счастье, которое ему довелось познать, и горечи, которой тоже было немало. — Я пожил достаточно, Ильдар, — сказал он, — и кому как не нам знать, что смерть совсем не так страшна, как другие описывают. Учись, сынок. Приезжать будешь домой на каникулы, и нечего тут торчать рядом, следить, когда старушка смерть до меня доберется. Это все не так быстро, Ильдар, годы, десятилетия, тебе просто не хватит терпения. Я ведь еще собираюсь побороться.
Ильдар Маранэ так ничего и не сказал во время того разговора, у него просто перехватило горло, он думал о том, что смерть все равно для всех смерть. Вечная разлука, цепкие пальцы, которые вырывают часть жизни и уносят с собой; и слабое утешение быть ближе к ней и понимать ее чуть лучше, чем другие. Отец был еще молод, ему рано было уходить. Еще пару лет назад он был полон сил, и Ильдар больше всего на свете боялся, что запомнит отца не таким, каким он был прежде, а измученным, постаревшим, в батистовых перчатках и свитере с высоким воротником, чтобы скрыть пораженное болезнью тело, — таким, каким он увидел его в прошлый приезд.
Некромант с усилием отвлекся от мыслей и потер виски, медленно, круговыми движениями прогоняя боль. В экипаже было душно и очень жарко, людские тела липли к нему, и не было возможности отодвинуться, но сейчас это не раздражало и не казалось навязчивым, потому что другого варианта все равно не было. И еще он устал, он зверски устал, наверное.
Ильдар не любил людей. Без презрения, без брезгливости, без нетерпимости к их порокам и слабостям. Без высокомерия, как некоторые темные маги, считающие себя лучше этих погрязших в двуличии двуногих животных, которые в один день возносят спасителя-некроманта до небес, а на следующий уже кидают в него камни. Без ненависти к их безрассудству, жестокости и непониманию. Он просто их не любил. Он любил тишину, любил свою семью, любил неторопливо разбирать чертежи ритуальной магии и больше всего хотел, чтобы его оставили в покое. Не доставали пустой болтовней. Пустую болтовню он тоже не любил. Так как большую часть времени он проводил в одиночестве, в толпе он просто терялся, чувствовал себя выбитым из привычной колеи. Некромант презирал себя за это, но ничего не мог поделать. С началом болезни отца что-то надломилось в этом мире, и он все никак не мог вписаться в него, а потом просто перестал стараться.
И если демон сумел вылечить дракона Тайнери, то значит, сумеет помочь и отцу. У его болезни в основе тоже была магическая составляющая. Демон справится, нужно только быть осторожней со словами и не повторять ее ошибку. Некроманту нравилась Тайнери. Без оттенка романтизма или влюбленности, просто нравилась. Он мог ее выносить. Она никогда не навязывалась и могла помолчать, если ему не хотелось говорить. Да и лучше других понимала, что такое неотвратимая, неизбежная смерть, которую все никак не можешь выкинуть из мыслей. Однажды он увидел ее, стоящей под дождем, на тренировочных пустошах. Она комкала молнии и отправляла их в мишень, и такая ненависть скользила в ее движениях, что некроманту впервые захотелось подойти ближе и спросить… просто спросить что-нибудь. Остановило его только то, что его самого добровольный жалельщик только бы разозлил. Тайнери была мокра с головы до ног, ливень окутывал ее сырой дымкой мелких разбивающихся капель, а она взрывала землю заклинаниями, словно хотела пробить невидимую стену в иной, лучший мир. Ильдар уважал ее. За упорство.
Риалис ему не нравилась, как не нравится что-то шумное и насквозь фальшивое. Если бы она действительно была невоспитанной или считала самым обычным делом задевать других, он бы даже не обратил на это внимания. Но в ней под фальшивой внешней маской постоянно проскальзывали светские манеры, которые ничем не вытравишь. Риалис была из хорошей семьи, но тщательно скрывала это, прикрываясь грубой маской деревенщины. Он много раз замечал, как она брата вилку и нож, брезгливо кривилась, если скатерть была недостаточно чиста, и сколь бы равнодушна ни была на вид к окружающей обстановке, она никогда ничего не ела в дешевых забегаловках, заказывала, но ни кусочка проглотить не могла. Ее кривило от отвращения. Возможно, хотела доказать, что добьется всего и без помощи семьи. Гордость — слабое место многих. Ильдар мог ее понять, мог временами уважать и оправдывать, но она ему не нравилась.
Аладани… Аладани был умен, безжалостен и стар, как и все эльфы. Он умело обходил все разговоры о своем прошлом, но в отличие от многих других перворожденных понимал и уважал людей. От него всегда исходило ровное доброжелательное спокойствие, и к своему изгнанию он относился философски. Удастся отомстить — хорошо, не удастся — отомщу потом. Он был расчетлив и терпелив и был способен выжидать хоть вечность, как затаившаяся под камнем гадюка. С ним было интересно общаться, эльф был великолепным магом-теоретиком и изучение боевой магии выбрал только потому, что работа наемника на ближайшие несколько лет будет его единственным доходом. Прислуживать, как хозяйственники, и зависеть от кого-то он не желал. Все-таки эльф.
Некромант посмотрел в запыленное окно. Толстое стекло отсекало внешние звуки, но гул двигателя все равно прорывался, как размеренное рычание какого-то странного зверя. Он смотрел, как мелькают по обочинам дороги бескрайние пустые поля. Весна только наступила, и еще ничего не успело взойти.
Жизнь всегда следует по пятам за смертью. Зимой все было мертво и тихо, но вечного спокойствия не бывает. Некроманты так любят смерть, что болезнь легко поражает их, им просто не хватает жизни с ней бороться. Вот и все, и не было в эшштэ, чернухе никакого проклятия. Все гениально и без затей. Им просто не хватает жизни.
Людей видно не было, кричи не кричи, никто не услышит. Дорога безжалостно прорезала пространство тонкой змеистой линией насквозь. Ехать было еще с десяток часов, попутчики мучительно клевали носами, а когда экипаж трясло на неровностях дороги, резко вскидывали голову, как сонные птицы, и тревожно оглядывались. Ильдар спать не мог. После погружения в кошмары, являющиеся отрывками из жизни демона, он уставал еще больше, а в его присутствии сны, наверно, будут еще более четкие и одуряюще живые. Демон умел испытывать настолько яркие эмоции, что они просто разрывали сознание.
Ярость — как слепящий огненный шар солнца, окутывающий с головы до ног. Некромант тонул в ней, задыхался и не мог выбраться, сохранить себя. Она затапливала его, вытесняла все мысли. Наслаждение смертью, битвой, неравной, с превосходящим противником или немудреной резней, когда он крошил более слабых врагов направо и налево. Демон виртуозно управлял своими эмоциями, иногда был абсолютно равнодушен, будто мертвый, а когда ему было выгодно, «все псы ада спускались с поводка». Он брал силу в страстях, упивался ими, как болью, так и наслаждением. Он восхищал и ужасал одновременно. Но человеческое сознание просто не приспособлено к такой насыщенности чувств, и Ильдар устал. Устал просыпаться каждую ночь, чувствуя жажду драки, яркой, кровавой, упиваясь жаждой ощущений, которая двигала демоном. Он устал. Вымотался и физически и морально. Демон умел и любил убивать. Один раз он видел во сне тела каких-то существ, плывущие по темной реке, и их кольчуги серебрились в свете солнц, как чешуя мертвой рыбы.
