Серебряные коньки - Додж Мери Мейп (бесплатные версии книг .txt) 📗
Некоторые из этих мельниц построены по самому первобытному образцу, но зато другие, новые, отличаются замечательным устройством. При помощи какого-то замысловатого механизма их крылья устанавливаются сами в наиболее выгодное для работы положение. Мельнику нечего заботиться об этом. Он может спокойно спать, зная, что его мельница не упустит ни одной перемены ветра и воспользуется как можно лучше каждой из них. Как только подует хотя бы самый легкий ветерок, крылья расходятся, стараясь уловить его, а когда поднимается буря, они сжимаются, как листья мимозы, и не представляют значительного сопротивления силе ветра.
Одна из старинных тюрем в Амстердаме называется «Лесопильной» потому, что сидевшие там арестанты должны были распиливать бревна. Ленивых запирали в штрафную камеру. В одном углу ее помещался насос; в другом было пробито отверстие, через которое постоянно лилась вода. Арестант мог выбрать сам: утонуть, сложа руки, или же, не переставая ни на минуту, выкачивать воду до тех пор, пока его не выпустят. Кажется, что и сама Голландия представляет собой нечто подобное, только в громадных размерах. Каждый голландец обречен судьбой на выкачивание воды и принужден всю жизнь работать насосом, чтобы не утонуть. Так оно было, есть и, по всей вероятности, будет до скончания века.
Страна ежегодно тратит огромные деньги на поддержание и починку плотин. Без этого она была бы необитаемой. Разрывы плотин ведут к страшным катастрофам. Сотни городов и селений были погребены под водой, причем погибло около миллиона людей.
Особенно разрушительно было наводнение 1570 года. Долго продолжалась страшная буря. Ветер гнал воды Атлантического океана в Северное море, и волны, громоздясь одна на другую, налетали на берега Голландии. Наконец плотины не выдержали и прорвались по всему побережью. Даже главная плотина из дубовых свай, скрепленных железными обручами, пригвожденная тяжелыми якорями, разлетелась в щепки под страшным напором воды.
Рыбачьи лодки и большие суда носились по волнам и запутывались в ветках затопленных деревьев или налетали на крыши и стены домов. Тысячи мужчин, женщин, детей, лошадей, коров, овец уносились течением и боролись за свою жизнь. Кладбища размыло, и рядом с плывущей люлькой, в которой лежал еще живой ребенок, неслись гробы с давно умершими людьми.
Все дома исчезли под водой; над ней виднелись только колокольни да вершины высоких деревьев. Люди хватались за них и дрожали от страха, умоляя Господа о милосердии и призывая на помощь своих ближних.
Как только буря немного стихла, суда начали плавать по всем направлениям, спасая утопающих и подбирая тела умерших. Не меньше ста тысяч человек погибли в несколько часов, а материальные убытки были так значительны, что их невозможно оценить.
Роблес, испанский губернатор, одним из первых бросился на помощь несчастным, а потом употреблял все усилия, чтобы, насколько возможно, облегчить тяжелые последствия катастрофы. До тех пор голландцы ненавидели испанца, но его самоотверженность и доброта в это злополучное время навсегда заслужили ему любовь и признательность народа. Он ввел разные улучшения при устройстве плотин и издал закон, обязывающий каждого землевладельца наблюдать за их исправностью и содержать в порядке. С этих пор такие опустошительные наводнения стали реже, хоть все-таки страна подвергалась им шесть раз в течение последующих трехсот лет.
Весной, когда начинает таять снег, наступает самое опасное время. Реки под напором льда выходят из берегов и нередко заливают центральные провинции, а море волнуется и с яростью несется на берега. Обычный надзор за плотинами еще усиливается, и в наиболее опасных местах инженеры и рабочие стоят день и ночь. Как только раздается сигнал, предупреждающий об опасности, все жители сбегаются, чтобы действовать объединенными силами против общего врага. Солома лучше всего другого сопротивляется напору воды, и потому плотины обкладывают огромными соломенными матами, которые смазывают глиной и укрепляют тяжелыми канатами. И тогда бушующие волны бессильно разбиваются о них.
Рафф Бринкер, отец Ганса и Гретель, много лет служил надсмотрщиком при плотине. Однажды во время сильной бури, грозившей наводнением, рабочие укрепляли слабое место около одного из шлюзов. Была темная ночь, и шел дождь со снегом. Бринкер, работавший вместе с другими, поскользнулся и упал с высоких подмостков. Его принесли домой в бессознательном состоянии. С того дня он уже никогда не работал. Он остался жив, но лишился памяти и рассудка.
Гретель была в это время еще крошкой, и у нее не осталось никаких воспоминаний о прошлом. Ей казалось, что отец ее всегда был таким молчаливым, странным, безучастно следившим за всеми ее движениями своим мертвенным взглядом. Но Ганс помнил, каким добрым, веселым человеком был отец раньше, помнил, как тот носил его на плечах, напевая песенку. Напев этой песни иногда чудился ему и теперь по ночам, когда он просыпался и начинал прислушиваться.
Метта Бринкер – так звали мать детей – работала изо всех сил, чтобы прокормить семью, но заработок ее был очень невелик. Она получала маленький доход с огорода, пряла, вязала, а одно время даже нанималась тянуть бечевой барки, перевозившие груз по каналу. Но когда Ганс подрос, он настоял, чтобы мать предоставила ему всю тяжелую работу. К тому же ей хватало забот и с больным мужем, который мало-помалу совсем впал в детство и требовал самого неусыпного надзора. А так как физически он был совершенно здоров и по-прежнему силен, то бедной женщине иногда было довольно трудно справляться с ним.
– Ах, дети, дети! – часто говорила она. – Что за человек это был! Добрый, работящий, умный! Даже сам бургомистр[3] иногда обращался к нему за советом. А теперь… Теперь он даже не узнает свою жену и детей! Ведь ты помнишь, Ганс, каким отец был прежде, да?
– Да, мама. Он знал все на свете и мог взяться за какую угодно работу. А как он пел! Я помню, как ты смеялась, слушая его, и говорила, что от его песен запляшут и мельницы.
– Говорила, говорила! Так ты помнишь и это, Ганс?… Гретель, возьми-ка поскорее у отца вязальную спицу, а то он, того и гляди, выколет себе глаза. Да надень на него башмаки. У него совсем закоченели ноги, а я никак не могу добиться, чтобы он не снимал башмаков.
– Надень на него башмаки. У него совсем закоченели ноги…
И Метта, вздыхая, садилась за свою прялку.
Почти все хозяйство и вся работа вне дома лежали на Гансе и Гретель. В определенное время года они каждый день ходили за торфом и складывали его в клетку, как кирпичи, запасая топлива на зиму. В свободное время, когда мать могла обойтись без них, Ганс нанимался подгонять лошадей, тянувших барки, и зарабатывал этим несколько мелких монет в день, а Гретель пасла гусей у соседних фермеров.
Кроме того, Ганс выучился очень недурно точить разные вещи из дерева и вместе с сестрой работал в огороде. Гретель умела шить, петь и бегать на самодельных ходулях лучше любой девочки на несколько миль в окрестности. Длинную балладу она запоминала наизусть в какие-нибудь пять минут и могла найти и назвать всякую травку или цветок. Но она не любила книг, и часто слезы наворачивались у нее на глаза при одном воспоминании о черной классной доске.
Ганс, напротив, любил учиться и был очень прилежен. Чем труднее был урок да и всякая работа, тем с большим рвением он принимался за них. Мальчики, встречавшие Ганса на улице, сначала посмеивались над его заштопанной курточкой и короткими кожаными панталонами. Но когда он поступил в школу, они вынуждены были уступить ему первенство. Благодаря своему прилежанию, Ганс один из всех школьников ни разу не побывал в том страшном углу класса, где висела плетка, над которой была грозная надпись: «Учись, учись, ленивец, а не то плетка научит тебя!»
Ганс и Гретель могли посещать школу только зимой, да и то не всегда. В последний месяц они совсем не ходили туда, так как мать не могла обойтись без них. Отца нельзя оставить без присмотра, а дел много: то нужно ставить хлеб, то докончить вязанье к базарному дню, то заработать хоть немного денег какой-нибудь посторонней работой.
