Дедушка и внучка - Мид-Смит Элизабет Томазина (читаемые книги читать .TXT) 📗

Глава II

После ужина

Доротея Сезиджер отличалась замечательной точностью и аккуратностью. К ужину она всегда наряжалась. Год от года Доротея надевала одно и то же старомодное платье, сделанное из бледно-зеленого атласа, с длинной талией и с короткими рукавами. Мисс Сезиджер не знала, да и не хотела знать, что это платье совершенно не годилось для нее. Перед ужином горничная Мэри приносила его и с торжественным видом раскладывала на постели. Старая дева садилась перед зеркалом, и служанка причесывала ее, как им обеим казалось, очень искусно. Волосы разделялись пробором и укладывались вдоль бесцветного лица. В темных прядках блестело много седых волос, так что они казались пегими и прическа выходила некрасивая, но Доротея Сезиджер считала ее модной и ни за что не причесалась бы иначе. В уши она вдевала очень длинные серьги, шею обвивала тяжелой золотой цепью – одним из самых любимых своих украшений, – на руках застегивала толстые золотые браслеты. Потом она натягивала старые лайковые перчатки и брала с собой старинный разрисованный веер, который принадлежал еще ее матери.

В таком нелепом наряде она спускалась в большую гостиную и ожидала прихода сэра Роджера. Гостей они никогда не приглашали, так как сэр Роджер говорил, что это слишком дорого. Ужин подавали в маленькой столовой, окна которой выходили на лужайку, покрытую маргаритками.

Зимой в этой комнате стоял пронизывающий холод, и даже летом в ней было совсем не жарко. Войдя в гостиную, Доротея Сезиджер всегда останавливалась на одном и том же месте, а именно возле окна, которое обыкновенно бывало закрыто. Там она ждала отца, то раскрывая, то закрывая веер, играя перчатками и принимая вид женщины, привыкшей бывать в светском обществе.

Ужин подавали в семь часов, секунда в секунду, и Доротея приходила в гостиную за пять минут до этого времени. Без двух минут семь Карбури раскрывал дверь и появлялся сэр Роджер.

Старик точно так же соблюдал все старые обычаи. К столу он надевал «обеденный» костюм, его рубашка всегда блестела как снег, воротничок и манжеты тоже отличались белизной и свежестью. Он неизменно останавливался в нескольких шагах от дочери и каждый день замечал:

– Погода удовлетворительная.

– Да, – отвечала она.

Она всегда говорила «да», светило ли яркое солнце, падал ли снег, шел ли дождь. Ей и в голову не приходило противоречить отцу. И действительно, если бы она сделала это, ей пришлось бы плохо. Сэр Роджер не любил, чтобы с ним спорили.

В тот самый день, когда мисс Доротея увидела, как он играл с маленькой Дороти на лужайке, она взглянула на отца с затаенной тревогой, которую старалась всеми силами скрыть. Старик наморщил брови, но он всегда хмурился, и она не обратила на это внимания.

– Погода удовлетворительная, – сказал он.

Она поклонилась, помахала веером и ответила:

– Да, отец.

Мысленно она спрашивала себя, не чувствует ли он себя нехорошо, оттого что сидел на траве, но задать этот вопрос у нее не хватило духа.

Карбури распахнул обе половинки двери в столовую.

– Ужин подан, – сказал он.

Сэр Роджер подал руку дочери, и они медленно пошли в соседнюю комнату. Там стоял стол, накрытый на двоих. В одном конце сел сэр Роджер, в другом – его дочь. За ужином всегда подавался суп, но бульон чаще всего не имел ни вкуса, ни запаха. Да и немудрено: когда сэр Роджер чувствовал в супе хотя бы малейший аромат, он непременно говорил дочери:

– Этот суп слишком крепок, мне вредно есть такой густой бульон. Пожалуйста, завтра же скажи кухарке, чтобы она не делала такого сильного навара.

В действительности в доме уже давно не было ни повара, ни кухарки, и кушанья готовили Доротея и Мэри. На следующий день бедная мисс Сезиджер говорила, чтобы служанка прибавила побольше воды в суп.

На второе подавали рыбу, но выбирали самую маленькую и плохую, чтобы платить подешевле. Потом шло жаркое, и сэр Роджер обыкновенно замечал, что мясо – совсем ненужное кушанье, но Доротея изо всех сил старалась противиться отцу: она чувствовала, что будет не в состоянии жить, не съедая в день хотя бы кусочка мяса. Сэр Роджер заканчивал ужин бисквитом и ломтиком старого заветренного сыра. Мисс Сезиджер съедала какие-нибудь плоды или ягоды, если они созревали в саду. Пока она их ела, старик все время ворчал:

– До чего же ты любишь вкусные вещи! Это у тебя наследственное от твоей матери. Она тоже была ужасная лакомка.

Бедная мисс Доротея всегда хотела защитить свою покойную мать, но не осмеливалась. В тот вечер, о котором мы рассказываем, старик с дочерью после ужина вернулись в гостиную и начали играть в пикет [3]. Это тоже повторялось каждый день, и они занимались игрой ровно час.

Доротея опустила карты и решилась заговорить:

– Дитя… – начала она.

Сэр Роджер уронил очки, наклонился, стал искать их на полу, наконец с трудом нашел и снова выпрямился. Только теперь лицо его раскраснелось.

– Ну-с, мы будем продолжать игру, Доротея. Начни, пожалуйста.

– Но мне нужно поговорить с тобой о дочери Роджера, – опять сказала она.

Старик протянул руку, точно желая заставить ее молчать.

– Мы будем играть, Доротея, – строго повторил он.

Но мисс Сезиджер не могла молчать. Собрав последние капли мужества, она пролепетала:

– Я хочу знать, как ты намерен поступить с ней. Останется ли она здесь навсегда, и будешь ли ты всегда так неосторожен, как сегодня? Отец, я не часто вмешиваюсь в твои дела, ты это знаешь, но когда я увидела, что ты, пожилой человек, сидишь на траве (подумать только – на траве!) в не слишком-то жаркую погоду, я чуть не сошла с ума от страха. Мы так удивились…

– Кто это мы?

– Я хотела сказать… я хотела сказать, – повторила мисс Доротея дрожащим голосом и очень отрывисто, – что я удивилась.

– Ну, – сказал старик, – тебе, Доротея, полезно время от времени удивляться. Ты ужасно постарела; ты состарилась раньше времени. А это нехорошо.

И вдруг он прибавил совсем другим тоном:

– В чем дело, дитя?

Перемена интонации и быстрое движение старика так поразили Доротею, что она чуть не свалилась со стула. Обернувшись, она увидела, что дверь гостиной отворилась и маленькая тоненькая фигурка в длинной ночной рубашке переступила через порог и мелкими шагами вошла в комнату. Черные волосы падали на плечи девочки, щеки ярко горели, темные глаза были широко раскрыты и смотрели живым, веселым взглядом.

– Я не могу заснуть, – сообщила она.

– Сейчас же иди в постель, Дороти.

– Я не могу заснуть, дедуля, мне нужно посидеть у тебя на коленях.

И едва выговорив эти слова, она быстро вскарабкалась на колени старика.

– Вот теперь мне совсем хорошо, – девочка смотрела в глаза деда нежным, лукавым взглядом. – Ах, как я люблю тебя, дедушка, – прибавила она. – Знаешь, мое сердечко раскрылось, и я могу посадить тебя в него. Я так люблю тебя!

– Но, отец, если ты хочешь… – начала было Доротея.

– Тс… – сурово перебил старик. – Сегодня мне не хочется играть в пикет. Дороти, так нельзя, иди в постель.

– Я не могла заснуть, дедуля. Мама брала меня на руки, и папа тоже. А разве ты не хочешь подержать меня на руках?

Она прижималась к деду, не обращая никакого внимания на тетю Доротею. Старая дева тихонько поднялась со стула, медленно прошла к старомодному дивану, сняла с его спинки вылинявший шерстяной плед и, подойдя к Дороти, прикрыла ее.

– Благодарю тебя, тетя, – сказала маленькая Дороти и принялась устраиваться поудобнее.

– Дедуля, – продолжала она через минуту, – рассказать тебе, как глубоко закопали моего папу?

– Нет, я не хочу об этом слышать.

– Я видела, как маму положили в ящик, крышку заколотили гвоздями. Потом унесли от меня. Я успела только поцеловать ее. Она была такая холодная… Дедушка, все бывают холодные, когда умирают?

– Не будем говорить об этом, Дороти.