Из тупика - Пикуль Валентин Саввич (книги онлайн полностью .txt) 📗
- Павлухин, - спрашивает мичман, зевая, - где он сейчас?
- Как всегда, ваше благородие: начнет с англичан, потом французов обойдет, а в конце уж и к нам, православным.
Мичман пружиной срывается с койки; тонкие сиреневые кальсоны плотно облегают его сытые ляжки. Павлухин, пользуясь интимностью обстановки, спрашивает:
- А вот, господин мичман, насчет Тулона-то как?
- Это где напечатано?
- Да на баке у фитиля матросы печатают.
Вальронд отмахнулся:
- "Баковый вестник" - издание нелегальное и цензуре не подлежит... Разве ты не видишь, что Адмиралтейство пустило нас на износ? Коробка старая - жалеть нечего. Пока от нас бульбочка на воде не останется, мы будем плавать, Павлухин... Давай, гальванный, буди попа. А я, кажется, успею под душ!
В офицерской ванной Вальронд разглядывает в зеркало свое лицо молодое, с крупным носом; родимое пятно на щеке мичмана придает лицу особую пикантность, почти девичью. Вскрикнув от холода, он прыгает под соленый дождик забортной воды. С наслаждением моется. Мичман молод и счастлив - ему очень хорошо.
Павлухин тем временем выдирает из ужасной беспробудности крейсерского отца Антония:
- Ваше преподобие! Эй, отец Антоний... Да сколько же трясти можно? Гробовщик сюда режет... полным ходом, говорю!
- Сколько? - И священник нехотя открывает глаз.
- Узлов пятнадцать дает.
Священник сует себе в бороду толстую папиросу, говорит тускло:
- Зафитили! - И глядит в иллюминатор, следя за разворотом эсминца. Рази ж это пятнадцать? Барахло ты, гальванер, а не матрос. Тебе бы в студенты пойти... Да по буруну видать, что узлов десять, не больше...
Павлухин бумажкой берет огонька от божьей лампадки:
- Курите скорей, ваше преподобие. И не засните снова.
- Знаю, - говорит поп. - Все знаю. Без меня и котенка не утопят, ежели он православный. Пошел ты вон...
В отсеках крейсера сладкий дух танжерских фруктов, загнивших в провизионке. Кое-где, особенно в трехдюймовом каземате, запах разложения крови, затекшей под линолеум. На дверях корабельной лавки и сберкассы висят купеческие замки и болтается объявление, писанное рукой отца Антония: "Обмен франков на нашенские рубли и обратно - по требованию верующих".
На трапе Павлухину снова встречается Вальронд.
- Последнее и самое противное, - говорит мичман, и они молча следуют вдоль серой брони, пробитой заклепками.
Дверь душевых для нижних чинов. Вот где хорошо спасаться от хамсина: прохладный рай корабельной бани... Рука нащупала выключатель, и брызнул свет. На цементированном поду лежали два кокона, зашитые в парусину, крепко простеганную дратвой. Не сразу угадывалось, что это - люди. Обложенные кусками подталого льда в опилках, они уже были готовы принять последний всплеск чужестранной пучины. И сбоку одного подтекла жидкая кровь...
- В прошлый раз, - сказал Вальронд, - французы заставили перешивать заново. Когда будем передавать с борта на борт, ты, Павлухин, как-нибудь загороди, чтобы кровь не сразу заметили с эсминца... Батька встал?
- Так точно. Тяжело вставал. Видать, с похмелюги.
- Ему не привыкать, - ответил мичман.
Вой печальной сирены послышался совсем рядом. Мягко прессуя пробковые кранцы, миноносец притулился под бортом русского крейсера. Палуба его была устлана пальмовыми ветвями, мачты и снасти обвиты черными трепетными лентами. Собранная с эскадры жатва полегла на минных рельсах, словно побитые колосья. Но все отдельно: католики, протестанты, лютеране, англиканцы (было оставлено место и для схизматов-православных).
Мостик эсминца, жидкий и балясный, качался вровень с бортом крейсера. Молоденький командир-француз облокотился на поручень мостика - почти лицом к лицу с Вальрондом. Разговор между ними происходил, как в трактире у винной стойки, - не хватало только перезвона бокалов.
- Сколько у вас? - спросил миноносник у мичмана.
- Всего двое. - И Вальронд показал ему два пальца.
- Тре бьен, тре бьен! - восхитился француз, оглядывая сверху свою палубу. - Мы думали, у вас будет больше, и я уже беспокоился, как бы всех уложить респектабельнее... Однако у вас что-то немного сегодня! Вчера было больше.
- О, не волнуйтесь, - ответил Вальронд. - Мы с нетерпением ждем вас завтра. Припасем побольше... как раз сегодня!
Мичман наметанным глазом моряка определил - не слишком, ли навалился "француз" на кранцы, не сдерет ли с борта крейсера окраску. Сверху палуба эсминца казалась узенькой, как тропинка. А трупы убитых, зашпигованные в стандартные мешки, что-то напоминали. Но - что? Похоже на матросские чемоданы, с которыми едут домой вчистую...
Затылок уже припекало солнце. День будет горячим.
Тут ирландский патер, стоя над своими англиканцами, заметил отца Антония, и вспыхнула вдруг самая нежная дружба. Патер заревел на весь рейд, размахивая молитвенником:
- Тони, хэлло... Тони! Уыпьем уодки, Тони...
- Хэлло, Джонище, - отозвался аскольдовский поп. - Камарад ты мой разлюбезный... Дурья твоя башка!
Женька Вальронд посоветовал с высоты борта:
- А вы, святой старче, не слишком-то в бутылку залезайте. Ваше пламенное преподобие потом из запоя лимонадами да молитвами по пять суток всей командой выпрягаем.
- Ты меня не учи... мичманок. Ишь какой вислоухий нашелся! Я-то хоть запойный, оно всем понятно, а с чего ты пьешь?..
Подобрав долгополую рясу, священник ловко спрыгнул на миноносец, и командир ударом ладоней привычно сдвинул телеграф. Сразу взбурлила сонная вода рейда, и два борта разомкнулись.
- Бон вояж! - помахал француз рукою.
- Бон... бон, - нехотя отозвался ему Вальронд.
А на палубе крейсера, словно вброшенный волной из-за борта, вдруг оказался матрос. Весь в черном (в тропиках от черного на "Аскольде" отвыкли), башка уехала в плечи, он жикал дыркой на месте выбитого переднего зуба.
- Откуда? - спросил его Павлухин мимоходом.
- Иж Мешшины...
- Чего? Чего? - не поверил гальванер.
- Шидел там в тюряшке.
- У итальянцев-то? - хмыкнул Павлухин. - За что?
- Жа политику, яти ее...
- Ко мне! - приказал Вальронд.
Подлетел мелким бесом, сорвал бескозырку:
- Штрафной матрош второй штатьи Иван Ряполов, - ешть!
- Не ори, дырявый. Команда еще спит.
- Так тошно!
- Э-э, брат, - протянул Вальронд, заглядывая в пасть матросу, - у тебя в зубах немалый убыток. Слушай, тебя я вижу, а... Где барахло твое?
- Оштавил навшегда в жнойной Италии, - ответил матрос.
- На шкафут! - скомандовал мичман, и Ряполов сорвался с места. - Стой. Замри. Когда объявят побудку, обратись к боцману Власию Трушу, и - в писарскую. На оформление! - Вальронд глянул на часы, повернулся к Павлухину: - Гальванер, я бужу командира, а ты ломай горнистам пятки к затылку. Осталось семь минут до пяти, и... боцмана тоже! Пусть встает, старая ананасина!
Далеко-далеко, разводя высокие буруны, уходил траурный миноносец, и по рельсам его палубы - не мины, а людей! - будут сейчас скатывать по порядку религиозного калибра...
* * *
Иванов-6 - это уже фигура на флоте (без часу контр-адмирал). Правда, где-то под шпилем петербургского Адмиралтейства сидит грозный Иванов-1, чином повыше. Но быть и шестым в свои пятьдесят лет не так уж мало. Один бог знает, как трудно человеку с незначительной фамилией "Иванов" выбиться наверх - при том страшном засилии немецких имен на русском флоте...
Впрочем, помимо номера офицеры на флоте имеют и негласные прозвища, даваемые от матросского остроумия. Командир "Аскольда" за свою позднюю женитьбу на хабаровской девице, дочери видного шулера, получил прозвище "Ванька с барышней". Портрет этой барышни, изменявшей ему с лихими мичманами, висел в салоне, намертво привинченный к переборке шурупами. Весьма добросовестный и честный офицер, Иванов-6, казалось, смолоду был окрашен, под масть корабельной брони - маскировочно-серо. И твердо держался морской традиции: не сближался ни с офицерами, ни с матросами.
