Амурский вальс РВС - Найтов Комбат (книги онлайн полные версии TXT, FB2) 📗
На обходе обнаружили заслон. Холодно! Вот они костерком и воспользовались. Шестеро пошли обходить его, и взяли в ножи юнкеров, которых Колчак загнал партизан сторожить. Дальше – проще, на железке творилось черте что, кассы принимают только «сибирки», но пара «катенек» решили все проблемы с погрузкой и теплушкой для личного состава. Ну, горло сорвать пришлось, да пальнуть в небо из старого «кольта», чтобы гражданские сообразили, что платформу, два вагона для лошадей и вагон для личного состава подают не для них. Мешочники! Что с них возьмешь! Поселились на крышах всех вагонов, а конские пришлось проволокой заматывать и на каждой станции охранять. Вымотались – просто слов нет! Раз шесть пришлось снимать и нацеплять погоны, на всех больших перегонах разные «государства». Одни за «Учредительное собрание», другие – за правых эсеров, третьи за кадетов, а сложнее всего с «монархистами»-семеновцами. По документам – ехали от них, то есть – дезертировали. Путем долгих переговоров, ссылаясь на то, что жить в монгольских ярангах для казака гибельно, и весной вернёмся, удалось без стрельбы уговорить пропустить команду. Поймали человек 15 конокрадов, одного пришлось расстрелять: ранил часового ножом. Самыми опасными бандами на дороге оказались беспризорники. У этих голова начисто отсутствовала, чувствовалось по всему, что их ничто остановить не может, так как жрать хочется, а мозгов совсем нет: «Я – маленький, по мне промахнутся». Злющие, голодные, вшивые и жутко грязные. Больше всего Илья беспокоился за Орлика, жеребца, которым снабдил его отец. Росточком Илью бог не обидел, за сто восемьдесят пять и продолжал расти, но уже медленно, поэтому местные «монголы», и чуть более крупные «дауры», ему не подходили по росту. Орлик был крупным высоким ахал-текинцем, с очень длинным крупом, но с короткой прилегающей шерстью. В морозы его приходилось накрывать длинной теплой попоной, застегивающейся на животе, и имеющей башлык, чтобы не простудился. А зимой отапливать вагон, в котором он ехал. Добыть уголь и дрова удавалось только под угрозой «Льюиса», американского пулемета, коих сумели взять на железке целых два вагона, еще в июле. Американцы тоже высадились в Приморье и действовали заодно с японцами. По имеющимся договоренностям и те, и другие, пользовались экстерриториальностью, вступать с ними в бои запрещалось, как со стороны Колчака и Со, так и со стороны РВС. Но их поезда регулярно пускались под откос, а затем разграблялись. Там было продовольствие и боеприпасы.
Чем ближе приближалась Амурская область, тем чаще на переданных «явках» висел знак провала. Начиная с Колокольного, все явки были провалены. Из Аячи Илья отправил телеграмму безвестной Сашеньке Колокольниковой в Читу, как они уславливались с Сашей Фадеевым (Булыгой), что добрался до Аячи, любит и ждет ее, через двое суток доберется домой и будет ждать её приезда. Телеграммы ходили только вдоль железной дороги, проходя через все станции, их записывали на большие бумажные бобины с помощью дырок на американских машинках, помечая код предыдущей станции как запрет на запись. Так что, телеграмма до Зилово дойдет, и пойдет дальше. Она означала, что связи нет, явки провалены, продолжаем выполнять задание. Дорога петляла между лесистых сопок, иногда вырываясь из них на степные просторы. Стало меньше мешочников, здесь за товаром ездят в другую сторону, поэтому предпочитают сесть в вагоны, а не на крышу. А в Улагири стало известно, что дальше пути не будет. Группа раскрыта и ее ждут в Алексеевске. Одна из явок сработала, им помогут. Выгрузились в Сиваках, отдав вагоны и две платформы какой-то воинской команде, ожидавшей эшелон на Хабаровск, и хотели уйти за Амур, в Китай, к реке Кумара, где было несколько заимок, где зимой никого нет. Но, как только эшелон ушел, к ним подошел пожилой железнодорожник.
– Господин хорунжий! Вы «петрушу» на «катеньки» не разменяете? – сказал он условную фразу.
– Столько, пожалуй, не наберу, три, остальные – «сашеньками».
– Быстро назад, и там, через пути, дорога к рабочему поселку. Уходите быстрее, там встретят.
– На конь! – тихо подал команду Илья, вскакивая на Орлика. Кто встретит и когда – было неизвестно, команда, выдвинув дозор, уходила на северо-восток по санному пути, сильно переметенному снегом. Не очень ласково встречал их родной край. В пяти верстах от станции стало заметно, что где-то рядом жилье. Именно там их на санках встретил совсем молоденький мальчишка, лет 12–15, в зипуне, с небольшой мохнатой лошадкой, на морде которой висели сосульки.
– Давай за мной! – Он стоял почти на повороте, который вел к Зее, но свернул налево на совсем неприметную, сильно занесенную ветром дорогу. Затем тайга несколько отступила, разредилась, слева – большое замерзшее болото, справа редкий лесок, задуло еще сильнее. Но это – хорошо, следы переметет. Еще через четыре километра начался густой плотный лес. Мальчишка потянул на себя вожжи.
– Вот эту дорожку видите? Идете по ней, в поводу, до креста. От него вправо полверсты, там заимка и хотон. Днем не топите! За вами придут. Ждите. – он дождался, когда ему освободят тропу, развернулся и щелкнул свою лошадку по крупу. Хотон – это помещение для скота, обычно врытое в землю, чтобы не отапливать его. На заимке было много уже нарубленных, сухих на морозе, дров. Но ждать пришлось двое суток, прежде чем отрывистым «ки-ки-ки» зимующего здесь дербника, дозор не сообщил, что видит людей на дороге. Такие манки сделал для всех Ерофей, и научил ими пользоваться. Если бы раздался «кия-кия-кияяк» ястребиной совы, то пришлось бы к бою готовиться. От дороги пришел только тот самый малец, который и привел их сюда. Увидев, что все в порядке и важно поздоровавшись с Ильей, тоже прокричал по-птичьему, давая кому-то знак. Подошло трое: два казака и мужик. Самый напряженный момент, который неожиданно заканчивается криком с чердака, куда уже переместился второй пулеметчик Матвей:
– Фролка! Ты что ль? Годи минутку!
Земляки встретились! Похлопали друг друга по бокам, оказались из отряда Деда или Бороды, Строгов его фамилия. С ними и двинулись дальше. От них и узнали, что все хутора на правом берегу Зеи от моста до Алексеевска сожжены.
– Когда Маркова пожгли, то все хутора япошек и гамовских огнем встречали. Николу Василича смогли только пушками взять. Так шо нет боле ни Покровки, ни Петровки, ни Сергиевки.
– А Маркова-то за что? Он же не при делах был. За царя-батюшку стоял.
– Отказался бусурман в дом пускать. Вот так. Мы теперя в своем доме не хозява! Вот по лесам и нычемся.
– А в Талалях что?
– Дык туда и идем! Зараз в Георгиевку, к нам. Передохнем, и к Басову тронемся. Дядька же он тебе будет. Чай родня. Японца выгоним, отстроим Петровскую.
Тут Иван, который ехал, стремя в стремя, обмяк, Илья подхватил его, чтобы не упал. Его перенесли в одни из саней, потерли снегом лицо, сунули ему снег под гимнастерку. Он немного очухался, но сил держаться у него уже не осталось. Он заскулил жалобно: «Мамо…чка!» Он был ее любимцем, она ему все прощала. И он платил ей той же монетой. Илья смахнул слезу с глаза, и дал шенкеля Орлику. Тот красиво изогнул шею и попытался сходу перейти в галоп, но ему прижали голову вниз поводом, и перевели на шаг. Он подъехал к Михалеву, с которым разговаривал до этого.
– Да ты всплакни, Илюшка, полегчает.
– Не могу, я – командир команды. Правов, прав на это не имею. – поправился он, стараясь следить за своей речью.
– Оно и верно, командиру пускать слезу и нюни… не гоже. – он выразился более крепко, но на местном «наречии», состоявших их бурятских и монгольских слов. Здесь все говорили на такой-то тарабарщине, которую москвичу или петербуржцу просто не понять, он этих выражений просто не знает. В голове у Ильи постоянно мелькала мысль, которую он хотел отогнать подальше. Вроде не время спрашивать, но тем не менее не удержался.
– А что с конями, с заводом? Ну и со скотиной. Грязнушка цела?
Михалев собирался с мыслями, не зная, как сформулировать ответ. В Грязнушке были стойла самого большого в войске конезавода.
