Последние часы в Париже - Дрюар Рут (чтение книг .TXT, .FB2) 📗

Ее взгляд падает на письмо, с виду официальное. Текст такой короткий, что она успевает прочесть его еще до того, как заставляет себя остановиться.

С сожалением сообщаем вам, что Фредерик Дюмарше погиб, выполняя священный долг по защите своей страны.

Что-то в верхней части письма привлекает ее внимание. Дата: май 1940 года. За пять лет до ее рождения! Как такое возможно? Она снова перечитывает текст. Должно быть, это другой Фредерик.

Щелчок открывающейся кухонной двери заставляет ее бросить все обратно в чемодан. Она быстро закрывает его и засовывает под кровать. Судорожно расправляет платье и пытается выровнять дыхание, прежде чем спуститься вниз.

– Что ты делала в комнате своей матери? – Суазик стоит у подножия лестницы, сложа руки на груди.

– Где она? – Жозефина отвечает вопросом на вопрос.

– Я спросила, что делала ты. – От голоса Суазик веет холодом.

– Мне нужно мое свидетельство о рождении. – Жозефина имеет на это право, так почему же у нее такое чувство, будто она просит чего-то недозволенного?

Кровь отливает от лица Суазик.

– Зачем оно тебе понадобилось?

– Я хочу получить паспорт.

Суазик испускает долгий глубокий вздох.

– Тебе пока не нужен паспорт. Подожди, пока не сдашь все экзамены.

– Экзамены? Какое они имеют к этому отношение?

– Экзамены – вот на чем ты должна сосредоточиться прямо сейчас, – ворчит Суазик, отворачиваясь. – О чем ты только думаешь! Поездки за границу, бойфренды. Позволяешь себе отвлекаться от главного.

– Это не имеет значения. – Жозефина старается придать своему голосу непринужденности. – Эрве говорит, что я могу запросить копию свидетельства в ратуше.

– Нет. Нет. – Суазик смотрит ей в глаза. – Не нужно этого делать. Я уверена, что мы сами сможем его найти. Просто дай нам немного времени. – Она глубоко вздыхает. – Вы, молодежь, такие нетерпеливые.

Это последнее замечание кажется Жозефине особенно несправедливым. Она настолько терпелива, никогда не подталкивала свою мать или Суазик к разговору о прошлом, о войне, потому что видела, как тяжело им обеим вспоминать об этом.

– Ты знаешь, кто такой Фредерик Дюмарше? – спрашивает Жозефина.

Суазик на мгновение закрывает глаза и качает головой.

– Ты не должна вот так исподтишка рыться в вещах своей матери! Ворошить прошлое. Это никому не принесет добра. – Она колеблется. – Тебе следовало бы лишний раз подумать.

Жозефина смотрит под ноги, теперь сгорая от стыда, чувствуя себя ужасно виноватой перед Суазик. Жозефина знает, что случилось с дочерью этой женщины. Все знают, но никто об этом не говорит.

Тягостную тишину разрывает звук открывающейся двери, когда возвращается мать Жозефины:

– К вечеру заметно похолодало. – Она снимает пальто. – Погода, наверное, меняется. – Похоже, она не замечает напряженной атмосферы и, проходя на кухню, прижимает ладонь к щеке дочери. Жозефина вздрагивает от ледяного прикосновения.

Глава 3

Бретань, май 1963 года

Элиз

Если бы я не знала свою дочь как облупленную, то подумала бы, что она дуется. Но она не из тех, кто дуется. Жозефина – девочка думающая. И сейчас ее мысли заняты поездкой в Англию. Я почти слышу, как ее разум лихорадочно работает, составляя план.

– Мне очень жаль, что ничего не получится с этой школьной поездкой, Жозефина. – Я пытаюсь достучаться до нее, когда мы садимся за стол. – Чтобы как-то компенсировать это, могу предложить тебе поехать в Париж после экзаменов. Ты могла бы остановиться у тетушки Изабель; она с удовольствием сводит тебя куда-нибудь и покажет город.

Жозефина пожимает плечами.

– Может быть.

– Разве ты не хотела бы поехать в Париж?

– Наверное, да.

Суазик молча раскладывает вареный картофель по тарелкам.

– Когда-нибудь ты поедешь в Англию. – Я стараюсь разрядить обстановку. – У тебя вся жизнь впереди.

Суазик поднимает крышку кастрюли, и я вдыхаю насыщенный мясной запах говядины по-бургундски. Суазик подает жаркое, а затем осеняет себя крестным знамением:

– Боже, благослови пищу нашу.

Мы с Жозефиной шепчем:

– Аминь.

Пусть это по большей части морковь и сельдерей вперемешку с самыми дешевыми кусками мяса, блюдо очень ароматное, а говядина такая нежная, что тает во рту. Но Жозефина лишь ковыряется в тарелке, тычет вилкой в картофелину, разламывая ее пополам.

– Тебе нравится поэзия? – спрашивает она ни с того ни с сего, насмешливо поглядывая на меня.

Я застигнута врасплох ее вопросом.

– Да не особо. А почему тебя это интересует?

Суазик замирает с вилкой на полпути ко рту, устремляя взгляд на меня.

– Я бы почитала. Думаю, мне понравилось бы. – Жозефина макает кусочек хлеба в соус. – У тебя не найдется каких-нибудь стихов?

– У меня? – Я поднимаю глаза на Суазик. У нас всего двенадцать книг, и Жозефина давно их прочитала. И тут я вспоминаю. Томик стихов в чемодане наверху. Не может быть, чтобы она рылась в моих вещах. Она бы никогда этого не сделала, не так ли? – Нет, – осторожно отвечаю я. – Вряд ли.

Жозефина роняет мякиш в соус.

– Позор. – Она подцепляет вилкой кусочек мяса, отправляет его в рот и медленно пережевывает, наблюдая за мной.

Теперь я знаю. Знаю, что она рылась в моем чемодане наверху. В чемодане моих воспоминаний. Она видела томик стихов, который подарил мне Себастьян, и его послания, но он никогда не подписывался своим именем. Она бы не узнала, кто он такой. Там нет ничего опасного. Во всяком случае, я так думаю.

– Кто-то однажды подарил мне сборник стихов. – Я пытаюсь улыбнуться. – И я кое-что прочитала.

– Кто это был? – Ее вопрос короткий и прямой.

– Просто знакомый.

Она вздыхает, подхватывает размокший хлеб и кладет его в рот. Я понимаю, что мои ответы неубедительны, и хочу рассказать ей больше. Я хочу рассказать ей все. Но не сию минуту. Не в такой обстановке. Сейчас не время и не место.

– Я думаю, ты бы прекрасно провела время в Париже, – врывается голос Суазик, фальшиво-жизнерадостный.

– И наконец познакомилась бы с тетушкой Изабель. – Я улыбаюсь, но мне кажется, что мое лицо трескается.

– А еще с бабушкой и дедушкой. Я их почти не знаю. Я никогда не видела своего деда. Он еще жив?

– Да, жив. – Я стараюсь говорить спокойно. – Но он очень изменился после войны. – Война. Запретная тема в этом доме. Я бросаю взгляд на Суазик, в тревоге за нее теперь, когда мы ступаем на зыбкую почву.

– Но разве ты не хочешь его увидеть? – напирает Жозефина. – Вероятно, жить ему осталось недолго.

– Он не хочет меня видеть. Я тебе это говорила.

– Не хочет только потому, что ты не была замужем, когда родила меня? – Жозефина потирает нос. – Это не твоя вина, что мой отец погиб.

Я чувствую, как горят мои щеки. Мне не следовало говорить ей такое. Теперь многое придется объяснять. Я пытаюсь проглотить непрожеванный кусок моркови, но он застревает в горле. Я судорожно откашливаюсь, глаза слезятся. Суазик встает из-за стола и сильно ударяет меня по спине между лопатками. В попытке остановить кашель я хватаю стакан с водой и делаю большой глоток.

Жозефина смотрит на меня так, словно видит впервые. Я чувствую себя незащищенной. Она знает. Она знает, что все мои рассказы – сплошная ложь.

Глава 4

Бретань, май 1963 года

Жозефина

В воскресенье ночью, после того как мать уехала обратно в Сен-Бриё, Жозефина уже проваливается в сон, когда приходит озарение. В сознании всплывает детское воспоминание о том, как мама засовывает какую-то папку за набор обеденных тарелок, которыми они никогда не пользуются, маскируя ее под заднюю стенку буфета. Мать проделывала все это скрытно, как будто не собиралась снова ее доставать. Даже будучи ребенком, Жозефина чувствовала, что в папке хранится что-то важное. И теперь не сомневалась, что именно там она найдет свое свидетельство о рождении.