Сила самовнушения. Как наш разум влияет на тело. Наука и вымысел - Марчант Джо (книги читать бесплатно без регистрации txt, fb2) 📗
Джереми Ховик, эпидемиолог и философ науки из Оксфордского центра доказательной медицины, согласен с тем, что телесно-сознательная терапия плохо, а то и вовсе не поддается проверке двойным слепым методом, но отмечает, что это относится и к ряду традиционных техник – например, хирургии и физиотерапии. Он предлагает в таких случаях вообще обходиться без группы плацебо и сравнивать метод с другими, заведомо эффективными. «Заболев, вы начинаете выяснять, какой вариант лечения лучше, – говорит он. – Все прочее пациентов не волнует» {138}.
Проблемой более глубинной может быть то, что гипнотерапия остается крайне непопулярной в большинстве научных и медицинских кругов и все еще ассоциируется с шарлатанством. Ее защитники сетуют на скудное финансирование исследований в области гипноза, которое ничтожно даже по сравнению со средствами, выделяемыми на изучение других сознательно-телесных методов – например, медитации {139}, а также на слабый интерес к исследованию ее полезности для больных. «Большинство медиков просто не придает ей значения», – говорит исследователь гипноза Карен Олнесс.
Уорвелл не один год пытался расширить применение своей модели гипнотерапии, не ограничиваясь желудочно-кишечными расстройствами. Он сообщает, что обращался ко многим специалистам в надежде, что его техника смягчит тревогу и боль у их пациентов, страдающих самыми разными заболеваниями – от экземы до рака. Ему отказали все, а один заявил: «Сомневаюсь, что ваша деятельность поможет хоть кому-то из наших больных».
«К гипнозу относятся крайне предвзято, – делает вывод Уорвелл. – Медицина почти целиком свелась к технике. Мы помолвлены с препаратами, снимками, всяким хай-теком. Гипноз слишком прост и приземлен, чтобы ждать от него пользы». Он говорит, что гипнотерапия требует не только пересмотра дизайна исследований, но и переосмысления всей практики врачевания. «Стандартная медицинская модель лечения такова: собрать анамнез, назначить лекарство, отпустить пациента домой, а если препарат не поможет – выписать другой, и так далее. А здесь другая модель: выбросить рецептурные бланки, выбросить стол, выбросить вообще все – улучшение будет зависеть только от тебя».
Уорвелл только что опубликовал отчет об очередной тысяче пациентов, которые получали психотерапию, сфокусированную на желудочно-кишечном тракте {140}. Он выпаливает цифры: 76 % – клиническое значимое уменьшение симптоматики; 83 % – хорошее самочувствие на протяжении 1–5 лет; 59 % – без медикаментозного лечения; 41 % – уменьшение дозы лекарств; 79 % реже или вовсе не обращаются к врачу. Правда, скоро Уорвелл выйдет на пенсию и не планирует новых испытаний. «К тому времени мы, наверное, уж все проклянем», – говорит он.
«Мы провели много исследований с неопровержимыми результатами, но все равно постоянно сражаемся с финансистами. Им вечно не хватает доказательств. Сколько еще им нужно?»
Наверное, он прав, и барьеры, не позволяющие взять этот метод на вооружение, слишком прочны. Уж больно неоднозначно его прошлое. Но по ту сторону Атлантики гипноз изобретается заново.
Глава 6. Переосмысление боли
Я медленно лечу по сверкающему ледяному ущелью. Стены отвесны, внизу – полоска синей воды. Справа и слева от меня – пингвины, стоящие на ледовых выступах и машущие крыльями-ластами, да снеговики с угольными улыбками. Я швыряю в них снежки, и, если попадаю, они взрываются сонмом треугольных осколков, а улыбающиеся лица парят, как череда застывших Чеширских Котов. Фоном звучит песня Пола Саймона «Зови меня Элом».
Я гляжу вверх, на снежинки и темное небо, потом вниз, на воду, затем проворачиваюсь. Но в основном лечу вперед. Приходится беречься ледовых мостиков, на некоторых сверкают иглу – эскимосские хижины из затвердевшего снега. Снеговики дают мне сдачи – тоже бросают снежки, и я перестаю метить в них, переключаясь на снаряды и получая удовольствие от снежных взрывов.
Свернув в полете, я вижу внизу семейство мохнатых мамонтов с огромными кривыми бивнями, стоящих по колено в воде. Я бросаю в одного снежок, и мамонт трубит. Затем появляется какая-то летающая серебристо-синяя рыбка, которая оставляет за собой хвост осыпающихся снежинок.
Летя по каньону, я то и дело смутно осознаю, что с моими ногами что-то творится. Сначала покалывает, потом вроде бы жжет. Но это происходит в другом мире, который не имеет отношения к этому волшебному каньону, и я не собираюсь отвлекаться. Мне интересно, не получится ли взорвать этих мамонтов.
В 2008 году лейтенант Сэм Браун отправился на свое первое задание в афганский город Кандагар. На исходе последнего дня миссии ближайший взвод сообщил, что попал в засаду. Браун двинул свой отряд через пустыню на помощь, но по пути его вездеход наехал на придорожную мину {141}.
Он увидел яркую вспышку, когда бронированную машину подбросило; через считаные секунды она превратилась в груду искореженного металла. Он не помнит, как выбрался, но весь был охвачен огнем. Он решил, что так и сгорит в воронке, но с помощью стрелка потушил пламя, забросав его песком. К тому времени, как огонь погас, рукава сгорели, а с тела, лица и кистей слезла кожа. Осталась влажная обнаженная плоть – местами красная, местами угольно-черная.
В итоге Брауна доставили в армейский медицинский центр Брук в Сан-Антонио, штат Техас. Бо́льшую часть его тела покрывали ожоги третьей степени. Они разрушили все слои кожи. Врачи продержали его на седативных препаратах несколько недель, снимая кожу со спины и плеч для пересадки на самые безнадежные участки. Очнувшись, он перенес ряд других операций, включая ампутацию левого указательного пальца. Но хуже всего была ежедневная обработка, когда медсестры выскабливали омертвевшие ткани из его ран. Он словно заново сгорал заживо.
В дальнейшем, когда ожоги начали заживать, возникла необходимость в ежедневной физиотерапии [4], которая оказалась еще болезненнее. При столь обширных поражениях рубцовая ткань утолщается и съеживается. Для того чтобы он мог свободно двигаться, когда ожоги заживут, терапевтам пришлось нагружать его торс и конечности сверх предела возможностей, растягивая и разрывая эту ткань по мере ее формирования.
Статистика гласит, что в американские отделения неотложной помощи ежегодно обращается 700 тысяч пострадавших от ожогов, из которых около 45 тысяч госпитализируются {142}. Обработка ран и физиотерапия весьма болезненны, пациентам назначают опиаты в самых высоких дозах, какие применяются в медицине. Но это количество ограниченно из-за побочных эффектов – от зуда и задержки мочи до потери сознания и смерти. Многие пациенты продолжают испытывать сильнейшую боль даже на фоне высших дозировок, а многомесячный прием опиатов опасен развитием привыкания и пристрастия.
Браун отчаянно старался снизить дозу лекарств. Физиотерапия была настолько невыносима, что его командирам пришлось приказать ему лечиться дальше. Но еще больше он боялся стать наркоманом. Тогда ему предложили принять участие в новаторском исследовании.
Здравоохранение не испытывает недостатка в анальгетиках. У нас есть патентованные безрецептурные препараты – аспирин и ибупрофен; сильнодействующие наркотические средства – морфин и кодеин; седативные – кетамин. Боль можно купировать приемом антидепрессантов, антиконвульсантов и кортикостероидов. Врачи выполняют местную, региональную и общую анестезию – в последнем случае пациент находится в бессознательном состоянии. К сожалению, все это не значит, что мы победили боль. Мы даже не приблизились к этому.
