Западня - Воинов Александр Исаевич (книги бесплатно без регистрации txt) 📗
Стучит, гремит и подпрыгивает на стыках рельсов бронированный корпус. Он может защитить от пуль станкового пулемета, но если под рельсами взорвется мина, то этот чертов гроб на колесах закувыркается с насыпи, и, пока он еще будет лететь, все головы расколются, как тыквы, о бесчисленные железные выступы.
Скоро ли наконец эти плавни?! Плавни, которым, говорят, нет ни конца ни края. Добраться бы хоть до них живыми!
Леона раздражали поблескивающие в сумерках очки Фолькенеца, сидевшего рядом со Штуммером позади пулеметчика; раздражала напряженная спина Штуммера в зеленой шинели, заслоняющая передний люк, так что невозможно было рассмотреть, что же делается впереди.
Три часа в обществе Фолькенеца! Нет, пускай они и считаются друзьями, столь длительное пребывание рядом вселяло в Леона ощущение смутной тревоги.
Удивительно, как мало Фолькенец похож на военного! А ведь Канарис считает его одним из лучших своих разведчиков. Об этом как-то проговорился командующий немецкой армией генерал фон Зонтаг. Интеллигентная улыбка, бледное, всегда тщательно выбритое лицо, очки без оправы, с двумя золотистыми дужками, светлые приветливые глаза, в которых лишь изредка мерцают гневные искорки, — невероятно, как за такой внешностью может таиться столь зловещая сущность.
Гестаповец Штуммер формально не подчинен Фолькенецу, но, конечно, понимает свою зависимость от него. И он отдает должное опыту полковника, старается подражать ему, даже его манерам.
С тех пор как Леон так счастливо бежал из плена, в его жизни словно бы ничего не изменилось, он вновь стал офицером связи между румынским и немецким штабами, а фон Зонтаг не только не лишил его своего доверия, но наоборот — сам обратился к румынскому командованию с просьбой представить Петреску к награде. Впрочем, может быть, именно поэтому Леон так и не получил ордена: начальник штаба генерал Манулеску не терпел вмешательства немцев в его дела и по возможности решительно этому противодействовал.
Леон вспомнил ту трудную минуту, когда одно его слово решало судьбу Тони. Уличив ее во лжи, он предал бы ее. Но ведь она спасла ему жизнь! Нет, ни Штуммеру, ни Фолькенецу никогда не понять ужаса, который пришлось ему пережить в маленькой хатке на краю безвестной деревни. Нет, им неведомо, как останавливается сердце и холодеет тело при звуке приближающихся к дверям скрипучих шагов. А ночное бегство по полям… А «ничейная» земля, к которой оба они прижались, преследуемые огнем с двух сторон… Ведь это же огромная жизнь!..
В конце концов, он и на самом деле не знает, из какой деревни они бежали. Туда его привезли почти в беспамятстве, а обратно он пробирался во мраке, с раскалывающейся от боли головой. И он вообще ничего не утверждает, кроме того, что его должны были расстрелять, а русская девушка Тоня его спасла!
Впрочем, обо всем этом ему не хотелось думать. Не хотелось думать и о том, что его ожидает в плавнях. Да, в невеселую командировку он угодил! Когда он сказал Тоне, что Фолькенец берет его с собой на небольшую операцию, он и сам верил в безнадежность положения тех, кто прятался в плавнях. Он считал, что голод и холод вынудят их всех с повинной вернуться к эшелону.
Однако ранним утром следующего дня в штабе началась лихорадка. Из плавней по телефону сообщили, что ночью появился неопознанный самолет. Возможно, сброшен десант! Это сразу изменило картину. Группа диверсантов, организовавших массовое бегство из эшелона, — несомненно серьезная сила, поддерживающая связь через линию фронта.
В гестапо составлялись подробные списки всех, кто имел хотя бы малейшее отношение к формированию эшелона, — начиная с чиновников магистрата и кончая путевыми обходчиками. Инцидент с платформой, которая внезапно оказалась на пути машин, уже не казался простым невинным случаем, результатом недосмотра.
Фолькенец позвонил Манулеску и, не выбирая выражений, приказал немедленно снять с эшелона румынскую команду. Он назначает охрану только из немецких солдат!
На этот раз Манулеску оказался сговорчивей. Ссора с фон Зонтагом может окончиться телеграммой Антонеску, и тогда-то начнутся серьезные неприятности! И он заявил, что немедленно направит в плавни майора Петреску, который произведет строжайшее расследование на месте, и он, Манулеску, всех виновных, всех до единого, отправит в штрафные роты или отдаст под трибунал.
— Майор! — услышал Леон сквозь грохот. — Идите сюда! — Фолькенец подвинулся на своей узкой скамейке.
Наконец-то можно избавиться от пытки, но все же Леон помедлил.
— Идите сюда! — настойчиво махнул рукой Фолькенец. — Довольно вам там скучать в одиночестве!
Леон приподнялся, тихо охнул и протиснулся за спиной пулеметчика. Штуммер подвинул колени и рукой поддержал его под локоть.
— Ну, ну! Смелее!
Нет, все же лучше сидеть в тесноте, но чувствовать, как начинает отходить твой исстрадавшийся бок.
— Мы отчаянные головы, — услышал Леон голос Фолькенеца. — Трясемся в этой колымаге, хотя куда безопаснее было бы ехать на машинах вместе с батальоном. Фон Зонтаг, наверное, уже нас клянет, — сказал он весело. — Он же считает, что мы должны мчаться со скоростью самолета! Когда сидишь в штабе и ждешь, то всегда кажется, что время тянется бесконечно, — улыбался Фолькенец. — Ну, Леон, вам предстоит неприятная работа. Впрочем, я не думаю, что придется рубить много голов. В конце концов, не все же виноваты в том, что дорога плохо охранялась!
— Вот именно, — согласился Леон и, взглянув на Штуммера, заметил, что тот поспешно отвел глаза.
— Главное, — продолжал Фолькенец, — как можно быстрее закончить дело в плавнях. Мы не станем сразу отправлять назад ваших солдат, а потом, когда операция закончится, доложим, что и они отличились. Согласны?
Леон не успел ответить, как Штуммер воскликнул:
— Вы великий дипломат!
— А что? Нельзя серьезные дела решать сгоряча. Ведь не всегда виноват тот, кто на первый взгляд кажется виноватым. Не правда ли?
— Мудро! — кивнул Штуммер. И вдруг коснулся рукой колена Леона: — А что вы можете сказать о вашей спасительнице?
Вопрос был задан внезапно, но по тому, как встрепенулся Фолькенец, Леон понял, что он был продиктован не пустым любопытством или дорожной скукой. Нет, это было нечто совсем иное…
— Она очень милая девушка, — сказал Леон. — Недавно мы с Фолькенецем встретили ее на Дерибасовской. — Леон умышленно взял себе в союзники Фолькенеца: пусть они думают, что он не виделся с Тоней после той встречи.
— Все-таки это очень нехорошо, Леон. По существу, вы бросили девушку на произвол судьбы. — В голосе Фолькенеца прозвучал дружеский упрек, не более того. Это было сказано так по-человечески просто, что Леон невольно смутился.
— Но я сделал для нее все, что мог, — возразил Леон. — В конце концов, спасая меня, она достигла того, к чему и сама стремилась: вернулась домой!
— Нет, нет, — продолжал Фолькенец все в той же мягкой, даже полушутливой манере, — вы, Леон, меня огорчили. Румынские офицеры так с девушками не поступают! — И он с силой хлопнул Леона по плечу. — Да, кстати, не удалось ли вам все-таки вспомнить точный путь, каким она вела вас через линию фронта?
— О господи, — засмеялся Леон, — вы все еще об этом думаете?
— Приходится, — вздохнул Фолькенец, — уж так устроена моя голова! Да и профессия обязывает. Трудная! Пожалуй, доведись мне начать все сначала, я выбрал бы что-нибудь полегче: открыл бы, например, адвокатскую контору.
Штуммер кашлянул, и грубые, крупные черты его лица смягчились в веселой улыбке.
— О, господин полковник, а я-то считал, что вы нашли свое призвание!
— Нет, нет, — серьезно возразил Фолькенец. — Кончится война, и я сразу же подам в отставку. Мне уже сорок пять, лучшие годы прошли в непрерывных заботах во взвешивании и анализировании чужих поступков. Вот вы, к примеру, смеетесь надо мной, — обратился он к Леону, — а ведь я сумел доказать, правда самому себе, — подчеркнул он, понимая, что в этой ситуации правильнее сохранять корректность, — что русская девушка, возможно, и не намеренно, но дала нам крайне неточные сведения.
