Уцелевший - Паланик Чак (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗

27

Пока машина едет из аэропорта, агент показывает мне свое лекарство от рака. Оно называется ХимиоСолв. Оно должно рассасывать опухоль, говорит он и открывает свой дипломат, чтобы достать коричневую аптечную бутылочку с темными капсулами внутри.

Мы перепрыгнем немного назад во времени, от того момента, когда я познакомился с лестничным тренажером, к моменту, когда я впервые лицом к лицу встретился с агентом, в ту ночь, когда он встретил меня в аэропорту Нью-Йорка. Это было до того, как он сказал мне, что я еще слишком толстый, чтобы быть знаменитым. До того, как я стал изделием, запущенным в производство. Когда мой самолет приземлился в Нью-Йорке, снаружи было темно. Ничего особенно захватывающего. Ночь с такой же луной, какая была у нас дома, а агент — обычный человек, стоящий у трапа в очках и с каштановыми волосами с косым пробором.

Мы пожимаем друг другу руки. Машина подъезжает к бордюру, и мы садимся сзади. Он берется за складку каждой брючины, чтобы приподнять ее, когда заходит в машину. Он выглядит так, будто сделан по спецзаказу.

Он выглядит бессмертным и несокрушимым. При встрече с ним я чувствую такую же вину, как при покупке чего-то, что невозможно переработать.

«А вот еще одно лекарство от рака, которое называется Онкологик,» — говорит он и передает мне, сидящему рядом с ним на заднем сидении, другую коричневую бутылочку. Это отличная машина, потому что все ее мягкие внутренности покрыты черной кожей. Сидеть мягче, чем в самолете.

Во второй бутылочке еще больше темных капсул, а снаружи наклеена самая обычная аптечная этикетка. Агент достает еще одну бутылочку.

«Это одно из наших лекарств против СПИДа, — говорит он. — Самое популярное из наших лекарств». Он достает бутылочку за бутылочкой. «А вот и наше лучшее средство от туберкулеза, устойчивого к антибиотикам. Это от цирроза печени. Это от Альцгеймера. Комплексное от неврита. Комплексное от миеломы. Комплексное от склероза. Риновирус,» — говорит он и трясет каждую, чтобы таблетки внутри погремели, а затем передает их мне.

ВиралСепт, написано на одной бутылочке.

МалигНон, написано на другой.

ЦеребралСпас.

Колеркаин.

Глупые слова.

Все это коричневые пластиковые бутылочки одного размера с белыми крышечками и этикетками из одной и той же аптеки.

Агент приехал, одетый в серый шертяной костюм средней тяжести, и в руках у него был только дипломат. Два карих глаза смотрят сквозь очки. Рот. Чистые ногти. Ничего примечательного, кроме того, что он мне говорит.

«Назови любую болезнь, — говорит он. — У нас уже есть готовое лекарство против нее». Он берет еще две пригоршни коричневых бутылочек из дипломата и трясет их. «Я взял с собой это, чтобы показать тебе результаты моей работы».

Каждую секунду машина, в которой мы сидим, скользит все дальше и дальше сквозь темноту в направлении Нью-Йорк Сити. От нас не отстают другие машины. От нас не отстает Луна. Я говорю, что удивлен, как все эти болезни все еще могут существовать в мире.

«Как жаль, — говорит агент, — что медицинские технологии настолько отстают от маркетинговой стороны дела. Я имею в виду, что мы годами поддерживаем торговлю, платим за то, чтобы врачи бесплатно пили кофе, обеспечиваем рекламу в журналах и полное продвижение товаров, но у них все та же песня. R amp;D отстает от нас на годы. Подопытные обезьяны все еще дохнут, как мухи». [9]

Два ряда идеальных зубов кажутся вставленными в его рот ювелиром.

Таблетки от СПИДа выглядят так же, как таблетки от рака, и так же, как таблетки от диабета. Я спрашиваю: Что, все эти вещи на самом деле не изобретены?

«Давай не будем употреблять это слово, „изобретены“, — говорит агент. — Все это звучит как-то натянуто».

Но они реальны?

«Конечно же реальны, — говорит он и забирает первые две бутылочки из моих рук. — Они защищены копирайтом. Мы владеем правами на пятнадцать тысяч зарегистрированных имен продуктов, которые находятся в стадии разработки. И ты в их числе».

Он говорит: «Это моя работа».

Он разрабатывает лекарство от рака?

«Наша организация занимается общим концептуальным агрессивным маркетингом и пиаром, — говорит он. — Наша работа — создать концепцию. Ты патентуешь лекарство. Ты защищаешь имя копирайтом. Как только кто-то создаст продукт, он приходит к нам, иногда по своей воле, иногда нет».

Я спрашиваю: Почему иногда нет?

«Фокус в том, что мы регистрируем все мыслимые комбинации слов — греческих слов, латинских, английских, каких угодно. Мы получаем законное право на все мыслимые слова, которые фармацевтическая компания может использовать, чтобы дать название новому продукту. Для одного диабета у нас зарегистрировано сто сорок названий,» — говорит он. Он дает мне несколько скрепленных степлером листов из своего дипломата.

ГлюкоМед, читаю я.

Инсулиниз.

ПанкреЭйд. Гемазин. Глюкодан. Грауденаз. Я переворачиваю страницу, бутылочки соскальзывают с моих коленей и катятся по полу машины, гремя таблетками.

«Если производитель лекарств, победивший диабет, захочет использовать комбинацию слов, хотя бы отдаленно напоминающую нашу, ему придется выкупать у нас право на нее».

Значит, все эти таблетки, говорю я, обычный сахар. Я открываю одну из бутылочек, вытряхиваю себе на ладонь таблетку, темно-красную и блестящую. Я лижу ее, и это оказывается шоколад, покрытый глазурью. В других бутылочках — желатиновые капсулы с сахарной пудрой.

«Экспериментальные образцы, — говорит он. — Прототипы».

Он говорит: «Моя работа состоит в том, чтобы упорядочить каждый шаг в твоей карьере. Мы распишем твои достижения на пятнадцать лет вперед».

Он говорит: «Я говорю тебе все это, чтобы ты мог расслабиться».

Но ведь трагедия в Правоверческом церковном округе случилась всего десять лет назад.

И я кладу таблетку, оранжевый Гериамазон, себе в рот.

«Мы вели тебя, — говорит он. — Как только число уцелевших правоверцев стало меньше сотни, мы начали раскручивать кампанию. Весь этот обратный отсчет в прессе за последние шесть месяцев — это наша работа. Потребовалась тонкая настройка. Поначалу в этом не было ничего особенного, работа состояла в том чтобы найти-и-заменить, занести данные в форму, короче, все течет, все изменяется, но все это теперь в мусорной корзине. Нам было нужно только лишь живое тело и имя уцелевшего. Вот тут-то и появляешься ты».

Из другой бутылочки я вытряхиваю две дюжины Иназанов и держу их под языком, пока не растает черная глазурь. Шоколад растворяется.

Агент достает еще какие-то распечатки и дает их мне.

Качество Форда, читаю я.

Ртутный Экстаз.

Виньетка Доджа.

Он говорит: «Мы владеем защищенными копирайтом названиями машин, которые еще не спроектированы, программ, которые еще не написаны, чудодейственных лекарств от эпидемий, которые еще не разразились, любого продукта, который можно только себе представить».

Мои коренные зубы хрустят сладкими синими Доннадонами, и это передозировка.

Агент смотрит на меня и вздыхает. «Достаточно лишних калорий, — говорит он. — Наша первая большая задача — переделать тебя так, чтобы ты подходил для кампании». Он спрашивает: «Это твой настоящий цвет волос?»

Я растворяю миллион миллиграмов Джозадона у себя во рту.

«Скажем прямо, — говорит агент, — ты весишь на десять килограммов больше, чем нам требуется».

Фальшивые таблетки я еще могу понять. Но я не понимаю, как можно было спланировать кампанию до того, как все случилось. Не мог же он спланировать все это до Отправки.

Агент снимает очки и складывает их. Он кладет их в дипломат, забирает у меня списки будущих чудо-продуктов, лекарств и машин, и кладет их в дипломат. Он вырывает у меня таблеточные бутылочки, и все они тихие и пустые.

«Правда в том, — говорит он, — что никогда не происходит ничего нового».

Он говорит: «Все это мы уже проходили».