Хорнблауэр и «Атропа» - Форестер Сесил Скотт (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
— Прямо руль!
Реи обрасопили. Сильные матросские руки садили галсы. Минуту или две «Атропа» набирала скорость, потерянную при повороте. Несмотря на это, Хорнблауэр отчетливо видел, что флагман идет быстрее «Атропы».
— Мистер Джонс! Обтянуть шкоты на крюйселе!
Наполнив ветром крюйсель, «Атропа» нагонит флагман.
— У брасов стоять!
Обезветривая время от времени крюйсель можно будет поддерживать ту же скорость, что и флагман. Хорнблауэр почувствовал ветер на тыльной стороне шеи. Он посмотрел на вымпел и на флагман. «Атропа» была в точности с наветренной стороны от флагмана, в двух кабельтовых от него.
— Мистер Джонс! Можете начинать салют. Пятнадцать выстрелов вице-адмиралу, шестнадцать минут.
Достаточно времени, чтоб придти в себя и унять сердцебиение. Теперь «Атропа» — часть средиземноморского флота, самая маленькая, самая незначительная его часть. Хорнблауэр глядел на огромные корабли — двух, трехпалубные, стопушечные, семидесятичетырехпушечные. Эти корабли сражались при Трафальгаре, это они ревом своей канонады не дали Бонапарту пригубить чашу с пьянящим напитком мирового господства, которую тот уже подносил к устам. На дальнем, не видимом отсюда побережье шагают армии, сажают на престол и свергают с тронов королей, но судьбу мира в конце концов решают эти корабли — пока их команды сохраняют свое уменье, пока готовы переносить тяготы и опасности, пока английское правительство остается твердым и безбоязненным.
— Наши позывные, сэр. «Флагман „Атропе“. Добро пожаловать».
— Ответьте флагману: «Почтительно приветствую».
Ловкие руки быстро орудовали на сигнальных фалах.
— Сигнальте: «Атропа» флагману. Имею на борту депеши и письма для флота».
— Флагман подтверждает, сэр.
— Флагман опять сигналит, — объявил Стил. Стоя с наветренной стороны, он видел в подзорную трубу шканцы флагмана, и хотя они кренились в противоположную от него сторону, различил, как сигнальный старшина привязывает к фалам новые флажки. Темные комки взлетели на нок рея и паспустились пестрыми флажками.
— Общий сигнал. «Лечь в дрейф на правом галсе».
— Подтвердите, мистер Джонс! Нижние прямые паруса на гитовы!
Хорнблауэр следил за матросами у гитов-талей и бак-горденей, за матросами у галсов и шкотов.
— Сигнал спущен, сэр.
Хорнблауэр видел.
— Обстените крюйсель. Приведите к ветру.
Стоило «Атропе» прекратить борьбу с ветром, покориться, и она пошла легко, как девушка, которая, устав сопротивляться, покорилась настойчивым ласкам влюбленного юноши. Но сейчас не до сентиментальных сравнений: флагман опять сигналит.
— Общий сигнал. «Пришлите на — наши позывные — за почтой».
— Мистер Карслейк! Немедленно вытащите на палубу мешки с почтой. Сейчас с каждого корабля подойдетпошлюпке.
По крайней мере месяц — а то и два — эскадра ничего не получала из Англии. Ни газеты, ни весточки. Возможно, на многих кораблях еще не видели газет с сообщениями о победе, одержанной ими при Трафальгаре четыре месяца назад. «Атропа» внесла некоторое разнообразие в тоскливую жизнь отрезанной от всего мира эскадры. Сейчас шлюпки заспешат так быстро, как только смогут нести их весла или паруса, за жалостно-тощими мешками с почтой.
Еще сигнал.
— Наши позывные, сэр. «Флагман „Атропе“. Доложитесь».
— Спустите мою гичку.
На Хорнблауэре был более потертый из двух его сюртуков. Когда он сбежал вниз за пакетом с депешами, у него еще осталось время переменить сюртук, пригладить гребнем волосы и поправить галстук. На палубе он оказался в ту минуту, когда гичка коснулась воды. Матросы, рьяно налегавшие на весла, быстро доставили его на флагман. Сбоку от корабля у самой воды, покачивалось подвесное сиденье-беседка. Волны почти лизали его, набегая, в следующую секунду они откатывали, и беседка оказывалась высоко над водой. Надо было точно рассчитать, когда в нее перелезть. Неприятный момент наступил, когда Хорнблауэр повис на руках, а гичка начала уходить из-под ног. Он изловчился, сел, и беседка взмыла ввысь — это матросы наверху налегли на тали. Как только голова Хорнблауэра поравнялась с главной палубой, засвистели дудки. Беседка опустилась на палубу. Хорнблауэр соскочил с нее, держа руку у полей шляпы.
Палуба была бела, как бумага, как рубахи и перчатки фалрепных. Позолота сверкала на солнце, концы веревок были украшены изящнейшей турецкой оплеткой. Едва ли яхта самого короля отделана лучше, чем шканцы «Океана» — так и должен выглядеть флагман победоносного адмирала. Не следовало забывать однако, что предыдущий флагман Коллингвуда — «Державный Властелин» при Трафальгаре превратился в остов без единой мачты, с четырьмя сотнями убитых и раненых на борту.
Вахтенный лейтенант был в белых штанах без единого пятнышка, без единой складочки, его подзорная труба сверкала начищенной медью, а пуговицы на идеально подогнанном сюртуке вспыхивали от солнца. Хорнблауэру подумалось, что нелегко поддерживать такой образцовый вид на обычном корабле. Служа на флагмане, можно быстрее получить повышение, но «в этой постели из роз немало скрыто шипов». Флаг-капитан, Ротергем — его имя упоминалось в сотнях отчетов о Трафальгаре — и флаг-адъютант выглядели так же нарядно. Они приветствовали Хорнблауэра.
— Его сиятельство ожидает вас внизу, сэр, — сказал флаг-адъютант. — Будьте любезны пройти сюда.
В большой каюте внизу Коллингвуд пожал Хорнблауэру руку. Адмирал был высок, сутул и приветлив. Он с жаром выхватил у Хорнблауэра пакеты, посмотрел, кем они подписаны, одни оставил у себя, другие отдал секретарю и уже собирался сломать печати, но вспомнил про свои манеры.
— Садитесь, пожалуйста, капитан. Харнес, стакан мадеры капитану Хорнблауэру. Или марсалы, хорошая марсала, рекомендую вам, сэр. Попрошу вас ненадолго извинить меня. Вы поймете, если я скажу, что это письма от моей жены.
Хорнблауэр сел в мягкое, обитое тканью кресло. Под ногами был толстый ковер, переборку украшали две картины в золоченых рамах. С палубного бимса свисали на серебрянных цепях серебряные лампы. Пока Коллингвуд быстро просматривал письма, Хорнблауэр смотрел по сторонам и представлял себе, как это великолепие торопливо убирают, готовя «Океан» к бою. Больше всего его заинтересовали два длинных яшика под большим кормовым окном. В них была насыпана земля и росли цветы — гиацинты и нарциссы, цветущие. Запах гиацинтов чувствовался даже там, где сидел Уорнблауэр. На корабле, в море, они выглядели особенно очаровательными.
— В этом году мне повезло с луковицами, — сказал Коллингвуд, откладывая письма и проследив взгляд гостя. Он подошел к ящику, чуткими пальцами потрогал лепестки нарцисса, заглянул в открытый цветок. — Они прекрасны, не правда ли? Скоро нарциссы расцветут и в Англии — возможно, когда-нибудь я увижу их вновь. Уже три года я не ступал на сушу.
Главнокомандующие достигают титулов и богатства, но и у них дети растут, не зная своих отцов. Коллингвуд ступал по изуродованным ядрами палубам в сотнях сражений, однако Хорнблауэр, глядя на его печальную улыбку, думал о другом — о трех тысячах беспокойных матросов, в которых надо поддерживать дисциплину и сноровку, о трибуналах, чьи решения надо скреплять, о бесконечных проблемах с провиантом и водой, конвоями и блокадой.
— Вы доставите мне удовольствие, отобедав со мной, капитан? — спросил Коллингвуд.
— Сочту за честь, милорд.
Хорошо, что удалось почти без тени смущения выговорить эту фразу.
— Превосходно. Тогда вы и расскажете мне все домашние сплетни. Боюсь, другого случая не будет — «Атропа» не останется с флотом.
— Да, милорд?
Хорнблауэр волновался — скоро он узнает свое будущее. Но, конечно, нельзя обнаружить волнение — лишь сдержанный интерес капитана, готового к любому поручению.
— Боюсь, что так. Да ведь вам, молодым капитанамнабойких маленьких кораблях, не больно хочется держаться заюбку мамочки-флота.
Коллингвуд снова улыбнулся, но слова его навели Хорнблауэра на неожиданную мысль. Конечно, Коллингвуд внимательно наблюдал, как «Атропа» приближалась к эскадре. Хорнблауэр вдруг понял, что если б «Атропа» неловко добиралась до позиции, или небыстро отвечала на сигналы, его ждал бы совсем иной прием. Он стоял бы сейчас навытяжку сжав зубы, выслушивал бы образцовый в своей резкости выговор. При этой мысли по спине у Хорнблауэра побежали мурашки, и вместо ответа он промычал нечто невразумительное.
