Морская раковина. Рассказы - де ла Куадра Хосе (лучшие бесплатные книги TXT) 📗

— Нет, отец. Мне и моим людям предстоит долгий путь в Пуэбло-Вьехо. Это трудный переход. Кланяйся Флоренсии.

И Алехандро уехал вместе со своим отрядом. Увел он с собой и коня «одного человека из Манаби».

Дон Хавьер вернулся к солдату. Делая ему перевязку, он сказал:

— Рана у тебя глубокая, приятель. Заживет через несколько месяцев, не раньше. А ты, дочка, поухаживай за ним, — обратился он к Флоренсии.

Флоренсия не спала всю ночь… И еще много ночей провела она у постели раненого. Она узнала, что зовут его Альфредо Гарсиа и что родом он из Гуаякиля.

Близится полночь. Большая, круглая, желтая луна ловко увертывается от темных туч, которые, кажется, вот-вот проглотят ее.

Над полем нависла гнетущая тишина, прорезаемая лишь криками ночных птиц. В галерее, у окна, сидит дон Хавьер. Около него, согнувшись, чтобы не виден был ее перетянутый живот, стоит Флоренсия; она воображает, что отец ни о чем не догадывается.

Дон Хавьер. Чего ты не ложишься, дочка?

Флоренсия. Я подожду Алехандро.

Дои Хавьер. Он что-то запаздывает. Он сказал, что только проводит Альфредо до межи и сейчас же назад.

Флоренсия. Да, да.

Дон Хавьер. Сколько прожил у нас Гарсиа?

Флоренсия. Полгода, отец.

Дон Хавьер. Порядочно… Порядочно… И ушел именно сегодня, когда вернулся Алехандро. Странно, правда? (Флоренсия молчит.) Это, наверно, потому, что они враги!.. А вот и Алехандро!.. Я слышу стук копыт.

Старик встает и смотрит в окно. Топот копыт стихает у ворот. Кто-то поднимается по лестнице. Дон Хавьер отходит от окна.

Дон Хавьер. Это он.

В галерею входит Алехандро; одежда на нем измята; он тяжело дышит. В правой руке у него зловеще сверкает при желтом свете луны окровавленный нож.

Дон Хавьер. В асьенде? Нет, нет! Только не в асьенде! Ведь здесь его убежище.

Алехандро. Нет, отец. Не в асьенде. Я проводил его до межи… Мы перешли межу… и тут…

Дон Xавьер. А, ну хорошо! Я думал, что здесь. У меня гора с плеч свалилась… А там, за межой…

Флоренсия. Ты убил его! О, ты убил его!

Дон Хавьер. Да, доченька. Ничего не поделаешь!

(Нежно гладит Флоренсию. Кладет ей руку на живот.) Снимай-ка пояс, дочка… Это может повредить…

Флоренсия. Так ты знаешь? Как же ты узнал?

Дон Хавьер…Это может повредить… моему внуку…

Внезапно старик гордо выпрямляется и кричит:

— Моему внуку!

Затем с наигранной веселостью он осыпает Флоренсию ласками. Флоренсия приникает к плечу отца и тихо плачет.

В кухне Рита поет старинную заунывную песню.

Пропала девочка. (Рассказ в старинном стиле. Подражание романтикам)

ассказ, который я предлагаю вниманию читателей и который сам автор рассматривал как поэму в прозе, написал незадолго до своей смерти мой кузен Клаудио. Согласно воле нашей тетушки Саграрии, рассказ поступил в мое распоряжение вместе с другими его бумагами, вместе с малайской удочкой, двадцатью романами Фелипе Триго [17], подтяжками марки «Президент» и целым ворохом галстуков ярко-красного цвета. Мой кузен Клаудио очень любил яркие галстуки, носовые платки и носки. Еще он любил забористый ром и холодное пиво. Постоянно участвуя в ночных попойках, он пил «тигровое молоко»; [18] крепость этого «молока» была 21°. Клаудио умер лунной майской ночью, в восемнадцатилетием возрасте, в расцвете сил и в состоянии опьянения. Его застрелили в большом кабаре на улице Мачала три иностранных моряка с парохода «Санта Клара», стоявшего в то время на рейде. Моряки пришли в кабаре потанцевать и привели с собой сильно накрашенную блондинку.

Одна из слабостей моего кузена заключалась в том, что он считал себя красивым, как Марк Антоний, и обаятельным, как Дон-Жуан, и, увидев эту девицу, он немедленно пошел на нес в атаку.

В качество оружия Клаудио применил свою улыбку, по его мнению — неотразимую, и отвратительный английский язык, которому он учился в школе.

Моряки были так же пьяны, как и он, и, очевидно, их задело за живое, что мой кузен пристает к девке. Существует пред положение, что, Клаудио, говоривший по-английски с грехом пополам, допустил ошибку в произношении, вследствие чего то слово, которое он употребил, могло быть воспринято моряками как бранное.

Достоверно одно: моряки выхватили свои револьверы и мгновенно превратили тело моего родственника в кровавое месиво.

Тогда девица, сильно картавя, сказала по-испански, что это уже третий мужчина, который погибает из-за нее.

Мой кузен Клаудио повалился ничком на каолиновый столик pi уже не мог сказать ничего.

Он умолк навеки, и эквадорская поэзия потеряла в ого лице поэта, произведения которого, возможно, вошли бы в антологии, а портовые кабачки лишились завсегдатая, который часто пил в кредит, но в конце концов расплачивался честно.

Сегодня утром я прочитал в газете среди множества извещений о том, где что продается и покупается, краткое объявление: «Пропала девочка». В объявлении описывалась внешность и приметы убежавшего ребенка. Можно было понять, что девочка уже лепечет на своем невнятном, музыкальном, детском языке «папа», «мама», а может быть, и еще какое-нибудь слово.

Наверно, она широко улыбалась, показывая мелкие мышиные зубки, в которых, есть что-то очаровательное. Возможно, в ней рано пробудилось женское кокетство и она уже умела прищуривать свои черные глазки; может быть, в полной уверенности, что она причесывается, эта маленькая смуглая Лорелея обеими, ручками дергала себя за свои темно-каштановые кудряшки. Этому воплощению безгрешной радости, одетому в белое полотняное платьице, обутому в желтые атласные башмачки, окутанному облаком бледно-розовых лент, было всего лишь два года.

В описании этой куколки чувствовалось такое нескрываемое восхищение и такая неумелая хитрость сквозила в предложении вознаградить того, кто эту куколку найдет, что сразу становилось ясно: только мать могла написать так о своей дочери или же влюбленный о своей возлюбленной.

Это удивительное объявление, которое я прочитал сегодня утром, еще лежа в постели в своей комнате, залитой благодатным светом восходящего солнца, напомнило мне одну историю, происшедшую со мной в детстве.

И сейчас я хочу рассказать еще об одной пропавшей девочке. Вернее, я хочу не рассказать о ней, а воспеть ее.

Самборондон — хорошо защищенный городок. С севера его охраняют собаки. На юге его прикрывает извилистая река; она струит свои быстрые, таинственные, непроницаемые воды и словно хочет спрятать его на дне излучины. И городок благодарно улыбается ей.

Еще недавно, как раз в то время, когда произошла эта история, Самборондон искренне и глубоко любил свою реку Гуаяс. Теперь не то. Река приревновала его, рассорилась с ним и с каждым днем стала все дальше и дальше от него отходить, обнажая илистое дно, и теперь то, что было когда-то дном реки, широкой полосой отделяет се от городка.

Гуаяс придерживается старых, исконных обычаев. Она неисправима, и трудно предположить, что она когда-нибудь исправится. Она ненавидит все новое и гордится своим прошлым.

Говорят, будто в старину муж и жена, поссорившись, перегораживали брачное ложе. Нечто похожее на такую перегородку являет собою берег Гуаяса под Самборондоном. Гуаяс поступила так, как поступали наши предки.

За Самборондоном до самого горизонта тянется зеленая топь — там много голодных ящериц. Топь начинается на окраине городка — за кладбищенской стеной — и сжимает Самборондон в объятиях. Вот Гуаяс и приревновала городок к топи.