Немцы в городе - Оутерицкий Алексей (версия книг txt) 📗
Мужики как-то подозрительно притихли.
– Все, – после паузы сказал токарь с горбатым носом, которого я мельком видел в очереди далеко за нами с Викентьичем. Было удивительным, как он успел получить деньги и вернуться в цех раньше нас. Да и другие тоже. Ведь мы стояли впереди всех.
– Что-то не так? – спросил Викентьич.
Мужики переглянулись.
– Да нормально все, – сказал Волков. – Что может быть не так?
И опять мне показалось, что он что-то недоговаривает. Да и мужики опять переглянулись странно. Все словно что-то скрывали. Еще я заметил в глазах большинства легкую растерянность.
– Ладно, – сказал Викентьич, посмотрев на часы, – честно говоря, тут и осталось-то всего ничего. Давайте-ка сворачиваться – и по домам… И это, слышьте… – Начавшие разбредаться мужики притормозили, развернулись к нам. – Давайте постараемся сегодня без фанатизма. А то у некоторых это дело на все выходные затянется, а в понедельник Сергеич наших выхлопов нанюхается и опять внеочередное собрание устроит.
– Ладно, не лечи, начальник! – весело выкрикнул кто-то и все разбрелись.
– Черт, пуговицы оторвались, – посмотрев вниз, озабоченно сказал Викентьич.
– У меня тоже, – тоже посмотрев, сказал я.
– Что-то я сварного не видел. Ну, этого, здорового, Гришку.
– Так они ж с Серегой наверное столовку ремонтировать остались.
– А, ну да, точно, – сказал Викентьич. – А мы-то чего стоим? Опять самыми последними уйдем… Пошли переодеваться.
– Пошли, – согласился я.
В гардеробе я вспомнил про слова Викентьича и первым делом подошел к зеркалу.
– Ты чего там вертишься? – спросил Викентьич.
– Ты про веки что-то говорил.
Викентьич прекратил переодеваться, подошел ко мне в одних трусах.
– А ну, зажмурься… Да нет там у тебя ни хрена, – наконец сказал он, возвращаясь к своему шкафчику. – Показалось просто…
Всю дорогу домой я опасался, что меня кто-нибудь выследит и отберет деньги. Их оказалось много, очень много; это я обнаружил в раздевалке, где мы с Викентьичем опять переодевались последними. Я специально медлил, дожидаясь, когда он первым направится в душ, и только тогда рискнул вытащить из карманов спецовки те плотные пачки. Одна пачка была рублевой, а это означало, что в ней ровно сотня рублей. Во второй оказались трехрублевки – плюс еще три сотни. Третья состояла из пятерок, а четвертая опять из трешек. Итого тысяча двести рублей, не считая отдельных купюр, составивших еще сотни две – три. Я не стал их считать, поспешив за Викентьичем в душевую, чтобы не вызвать у него подозрений. Что все это означало, я не знал, только очень нервничал, боясь, что эти деньги оказались у меня незаконно. Было странным получить такую сумму всего за неделю работы, да еще не помнить, как ее получал. А с другой стороны, я же не крал эти деньги и вообще не делал ничего предосудительного, иначе я бы это запомнил.
С мыслью, что это мое, честно заработанное, я свыкся очень быстро, фактически моментально, и в душе думал только о том, что скоро накуплю кучу зельца и что теперь мне не надо будет его экономить и вообще волноваться по поводу жратвы. Можно было поискать и что-нибудь подороже, даже купить с переплатой настоящие деликатесы из-под прилавка, но меня в принципе вполне устраивал зельц. Даже непонятно было, почему считалось, что это закуска для алкашей и жрачка для собак, если холодец был вкусным и сытным. К тому же его не надо было готовить и даже греть – достаточно просто резать на куски.
Я помылся очень быстро и из душа выскочил раньше Викентьича. Не то чтобы я всерьез опасался, что он сопрет у меня зарплату, но так, на всякий случай…
Магазин опять был полупустым. Народ более-менее активно толкался только в рыбном отделе, куда, кажется, завезли ставриду или что-то в этом роде, еще было небольшое оживление в хлебном, где вроде давали творожные торты, в конфетном почти никого не было, а в мясном продавщица как всегда сидела за прилавком, на табуретке, прислонившись спиной к белому стеллажу, и листала журнал «Огонек». Мясо обычно разбирали к обеду и холодильная витрина была почти пустой. На одном из подносов лежала кучка костей с ошметками мяса, на другом мой зельц, остальные были чистыми.
«Прощай, от всех вокзалов поезда уходят в дальние края… прощай, мы расстаемся навсегда под белым небом января»… – разносился по залу приятный баритон Лещенко.
Продавщица меня узнала. Она встала и, не сводя с меня глаз, сделала пару шагов вперед, положила журнал на прилавок.
– Зельц?
Я кивнул.
– Много его осталось?
– Сегодня вам повезло, – сказала продавщица. – Тот, что на прилавке, и четыре упаковки в подсобке.
– Давайте все, что есть, – сказал я, роясь в карманах, что было непросто. Штаны были в обтяжку и едва не лопались, потому что ноги стали мощными, под стать раздавшемуся от мышц торсу. В джинсы я утром попросту не влез, поэтому пришлось быстро перерыть шкаф в большой комнате в поисках чего-то более-менее подходящего. В итоге нашлись отличные импортные штаны из ткани, похожей на плащевую. Наверное, мать купила через знакомых, но промахнулась с размером. Отцу они, похоже, оказались узки и длинны, мне, до сегодняшнего дня, велики в поясе. – Вот… – Я выложил в пластмассовое блюдце на прилавке сотенную бумажку.
Тетка посмотрела на сотенную, затем опять уставилась на меня, и мне показалось, что она колеблется – не позвонить ли в милицию или еще куда-нибудь. И хотя я не сделал ничего такого и не чувствовал за собой вины, мне стало не по себе.
– Что? – спросил я у безмолвно пялящейся на меня продавщицы и сглотнул.
– Для песика, говорите?
– Ну да.
– А не многовато?
– Да нет, он это… ну, любит.
– Ладно, сейчас…
Она скрылась в подсобке, сделав перед этим знак кому-то за моей спиной. Я словно невзначай обернулся и обнаружил, что из овощного отдела напротив на меня вовсю таращится еще одна тетка, близнец моей. Такая же дородная, с химической завивкой и золотозубая, это я заметил, потому что пялилась она на меня, раскрыв рот.
Моя же вышла из подсобки, перекосившись от тяжести знакомой картонной коробки, перетянутой в двух местах узкой пластиковой лентой. За ней вышел, ковыляя, хмурый небритый мужичонка лет сорока, с физиономией спившегося ханыги. Он тащил две таких упаковки и пыхтел.
– Все, что ли… – прохрипел он, с увесистым стуком брякнув коробки перед прилавком.
– Тащи последнюю, – сказала, тяжело дыша, продавщица.
Мужик скуксил и без того морщинистое лицо, стал было что-то хныкать, но тетка рявкнула на него так, что на нас обернулись сразу несколько бродящих по залу покупателей, и мужичонка исчез.
– А можно это… ну, перевязать их какой-нибудь веревкой, чтобы я мог все это утащить за раз, – спросил я.
– Веревкой? – переспросила тетка и сделала знак кому-то еще, опять за моей спиной, только где-то левее.
Я опять словно невзначай обернулся и увидел, что на меня пялятся две тетки из молочного отдела.
– Я вам это… ну, возмещу. Вот вам, короче, за хлопоты.
Опять порывшись в карманах, я выудил несколько купюр и, отделив два мятых рубля, положил их на прилавок, в пластмассовое блюдце.
– Хорошо, поищу что-нибудь, – сказала тетка, спрятав рубли в карман.
Тем временем из подсобки появился алкоголик. Он пыхтел от натуги, лицо было красным, а на лбу вздувались вены.
– Вот… – он брякнул последнюю коробку и протер лоб рукавом синего застиранного халата. – Все, что ли?
– Тащи какую-нибудь веревку, – сказала ему тетка, не глядя. Она взвешивала то, что лежало в витрине. – Надо связать коробки попарно, чтобы молодому человеку было удобно их нести.
– Да с какого черта я еще буду ему… – начал было доходяга, но продавщица повернула голову и он моментально заткнулся. Недовольно бурча себе под нос, мужичонка удалился обратно в подсобку. Кажется, продавщица держала парня в строгости…
– Все, – сказала, разогнувшись, продавщица. С десяток секунд она тяжело дышала и смотрела на меня, затем перевела взгляд на кого-то сзади.
