Обитель любви - Брискин Жаклин (книги txt) 📗

— Спасибо, мадемуазель, — отозвалась Амелия. — Я буду готова через минуту.

«Они не папины дочери, — думала она. — Нет! Никогда! И вопрос на этом закрыт. Спрашивать означает изменить папе. Вопрос закрыт».

Она посмотрелась в зеркало. Поправить прическу? Она взяла гребень. Его черепаховая рукоятка была инкрустирована серебряными розочками. Она положила гребень и отошла к другому зеркалу, потом снова вернулась к туалетному столику. Взяла в руки гребень, но выронила его. Поднять? Зачем? Она опустилась на пуфик, закрыв лицо ледяными руками.

Перед ней возник Бад. Она уже давным-давно перестала обращать внимание на то, что, работая, он засучивал рукава рубашки, на его яркие клетчатые жилетки. Бад — это был Бад. Полоска светлых волос у него на груди спускалась вниз, к крепкому животу, у него была шишка на носу, которую она, бывало, теребила пальцем. У него были очень ровные зубы, если не считать переднего левого, росшего чуть криво, что придавало его улыбке привлекательность и легкость. Ему хочется побеждать в каждом споре, в каждой игре, и обычно он побеждает, относясь к этому с юмором и почти равнодушно. Он привлекателен физически. Даже его пот сильно пахнет и соленый на вкус. А когда его семя, похожее на тягучий яичный белок, выливалось ей в рот, дрожь пробегала по всему телу, а он кричал: «Милая, милая, милая!» А потом он спрашивал:

— Где ты научилась этому?

И она отвечала:

— В Паловерде научишься всему.

И они улыбались друг другу.

«Испытываю ли я к нему что-нибудь? Люблю ли? Если я не способна решить, стоит ли причесываться, как мне разобраться своих чувствах? Впрочем, какая разница? Все было решено в кебе, когда он поцеловал мое истекающее кровью, испуганное сердце. Если я откажусь от данного слова, то изменю себе. Совсем как те девочки, которые утверждают, что они папины дочки. Я буду не той, за кого стану себя выдавать».

Она взяла со столика гребень и быстро зачесала волосы назад. Стянув их новой лентой, она сильно прикусила щеку, чтобы стряхнуть головокружение.

Мадемуазель Кеслер ждала на лестнице.

Гувернантка села в самом дальнем конце гостиной, она не вышивала, а только делала вид. Иголка порхала над пяльцами, Мэйхью Коппард непринужденно облокотился о камин. Амелия стояла у золоченого стула и смотрела на мать.

— Дорогая, — начала мадам Дин, — пойми, мне было нелегко принять решение. Возможно, теперь мы даже проиграем из-за этого дело. Возможно, твое присутствие было в высшей степени полезно, а без него... — Она сделала паузу, посмотрев на дочь. — Ты поедешь с мадемуазель Кеслер к дяде Раулю и тете Терезе.

Это был хитрый расчет. Она знала, что Амелия нежно любит своего вдового дядю и его сестру, веселую старую деву, живших в захудалом поместье в Нормандии и на рю Сент-Оноре в Париже.

— Ты забываешь, мама, — с натянутой улыбкой проговорила Амелия, — что скоро ты станешь belle mere [17].

— Мистер Ван Влит не имеет никакого отношения к моему решению.

— Почему, мама?

Мадам Дин обратила беспомощный взгляд своих больших карих глаз на адвоката.

— Дитя мое, — заговорил Мэйхью Коппард таким голосом, словно собирался сообщить клиенту о вынесении ему смертного приговора. — Милое мое дитя, боюсь, отныне с каждым днем судебное разбирательство будет более резким. Скоро прозвучит свидетельство, от которого твоя мама хотела бы тебя уберечь. И она права.

Амелия инстинктивно ухватилась за тонкую перемычку на спинке золоченого стула.

— Поверь мне: поездка во Францию — лучший выход.

— Я... Мистер Коппард... Какое свидетельство?

— Мы с твоей мамой не хотели бы огорчать тебя неприятными известиями.

— Они не могут оказаться его дочерьми! — звонким красивым голосом с отчаянием воскликнула она.

Мадам Дин поморщилась, а пяльцы с вышивкой выпали из пухлых рук мадемуазель Кеслер.

— Он сам признался в этом своей жене, — проговорил Мэйхью Коппард.

Амелия повернулась к матери. После некоторого колебания мадам Дин утвердительно кивнула.

Глаза Амелии широко раскрылись.

— Нет! — сказала она. — Это неправда! Не может быть!

— В свидетельствах о рождении не указано, что он отец, но это правда, — продолжал Мэйхью Коппард.

— Просто им заплатило правление железной дороги! Мистер Коппард, все говорят, что им заплатила компания!

— Если бы так, милое мое дитя...

Амелия крепче сжала спинку стула. С сухим коротким треском она сломалась. Амелия раскрыла ладонь и посмотрела на резной кусочек дерева.

— Мама, прости, пожалуйста...

— Ничего, можно будет починить. Дорогая, тебе очень больно?

— Поэтому ты не хотела быть сегодня в суде?

Лицо мадам Дин приняло жесткое выражение.

— Твой отец был любовником этой женщины многие годы. Да, я не хотела быть сегодня в суде именно поэтому. Я не хочу, чтобы эта грубая невежда ухмылялась мне. Тебе нравится смотреть на ее толстых жеманных дочерей? Это сестры, которых он подарил тебе! — Для мадам Дин это тоже была тяжелая минута, поэтому она позволила себе язвительность. — Он очень любил их. Навещал всякий раз, когда был в Сан-Франциско. Уделял им много времени. Сажал на колени и рассказывал им те же сказки, что и тебе. Он покупал им такие же подарки. Он играл с ними, целовал их на ночь. Они были частью его жизни! Его любимыми детьми!

— Нет! — прошептала Амелия.

— Все это он держал в тайне от тебя. Ты никогда не догадывалась об их существовании. Теперь ты понимаешь, что еще недостаточно знаешь мужчин для того, чтобы принимать самостоятельные решения?

Амелия вертела в руках обломок спинки стула, словно не понимала, что это такое. К ней подошла дородная мадемуазель Кеслер в платье ржаво-черного цвета и отобрала деревяшку.

— Все хорошо, все хорошо, — сказала гувернантка и повернулась к мадам Дин. — Как же вы так неосторожно?

— А вы обманули мое доверие, — по-французски ответила мадам Дин. — Вы упустили из виду мою дочь. Доставите ее к барону Ламбалю и с той минуты можете считать, что вы больше у нас не служите.

— Мама, прошу тебя! Мадемуазель Кеслер ни в чем не виновата.

— Как же я могу держать гувернантку, которая не присматривает за тобой как следует, дорогая?

— Я буду ее во всем слушаться.

— В таком случае она может остаться, — сказала мадам Дин.

— Спасибо. — Амелия судорожно сглотнула.

Мадам Дин вздохнула.

— Будет лучше, если ты уедешь завтра утренним поездом.

— Бад...

— Мистер Коппард все объяснит мистеру Ван Влиту. После того, как ты уедешь.

Амелия отрицательно покачала головой.

— Кто-то должен сказать ему об этом, дорогая.

— Я, — прошептала Амелия.

— Ты?! — воскликнула пораженно мадам Дин.

— Дитя мое, — вмешался мистер Коппард. — Я буду деликатен, обещаю. И мистер Ван Влит, конечно, поймет, что ты еще слишком молода для таких сложных ситуаций.

Амелия снова покачала головой.

— Это мужской разговор, — твердо проговорила мадам Дин.

Лицо Амелии напряглось. Она подошла к дивану, на котором сидела мать.

— Отказываться от данного слова — это низко. Неужели ты хочешь, чтобы я еще и струсила?

Она произнесла это надменным тоном, который мадам Дин слышала только от людей ее круга. Она почувствовала гордость за свою дочь. Теперь она исполнилась решимости не дать Амелии пропасть.

— Хорошо, объясни ему все сама, — сказала она.

Бад прошел через холл за черным слугой Динов. На дворе стоял наемный экипаж, из чего Бад заключил, что за двойными дверями гостиной его ждет с возражениями и отказами Мэйхью Коппард. Он мысленно продумывал свои аргументы: «Я очень сильно люблю ее. Даже без отцовских капиталов я не беден. Она никогда ни в чем не будет нуждаться. Я знаю, что Амелия молода, но именно поэтому она нуждается в мужской защите. Я жизнь свою отдам за то, чтобы она была счастлива». Роль просителя была настолько незнакома Баду, что он даже развеселился. Но выражение его лица оставалось серьезным. Он был настроен добиться своего. Мысль о неудаче даже не приходила ему в голову. До вчерашнего вечера, когда отец назвал Амелию «товаром высшей пробы», Бад ни разу не задумывался о том, что мадам Дин может смотреть на него свысока. Предупрежден — значит вооружен. Если Мэйхью Коппард вдруг вздумает заговорить о мезальянсе, Бад парирует его удар своим родством с Гарсия. До сих пор предки матери представлялись ему всего лишь фермерами-скотоводами, притом не очень удачливыми. Но теперь словосочетание «короной дарованная земля» напомнило ему о былой славе рода. Он решил, что в случае необходимости скажет все.