Иванов катер. Не стреляйте белых лебедей. Самый последний день. Вы чье, старичье? Великолепная шесте - Васильев Борис Львович
- Слово предоставляется Бурлакову!…
Стихло в зале. Иван медленно поднялся, долго шел по проходу. Стал возле стола, растерянно оглядел зал.
- Все правильно.
И замолчал. И собрание молчало, ожидая, что он еще скажет. Потом Пронин спросил:
- Все, Иван Трофимыч?
Иван посмотрел на него невидящими глазами, тихо сказал:
- Подлец он. Неужели не видите?
В зале зашумели:
- Что он сказал?…
- Громче, Трофимыч!…
- Я говорю, что Прасолов подлец, - громко сказал Иван. - Никого не щадит: ни стариков одиноких, ни Пашу. Разве ж можно так? Разве можно за счет чужого несчастья?… Да волк он!…
- Давайте без оскорблений, - сказал Антон Сергеевич. - Вину свою признаете?
Иван крепко сжал челюсти. Глянул через плечо:
- Нет.
- Как нет?… Сам же только что сказал, что правильно…
- Все правильно, а вины моей нет, - упрямо повторил Иван. - Нет моей вины, не признаю.
И, шаркая, пошел на место. В зале молчали.
- Странно мне Бурлакова слышать! - вскочил вдруг Антон Сергеевич. - Знаю его давно, считал, что хорошо знаю, а выходит, не знаю совсем. Удивил ты меня, Иван Трофимыч. У тебя получается, что правду товарищам сказать - подлец, а сено украсть у колхоза - друг!
И сел на место. Сергей с облегчением расправил плечи и откинулся к спинке стула. А собрание по-прежнему помалкивало. Пронин оглядывал зал.
- Ну, товарищи, кто хочет высказаться?…
- Я хочу высказаться, - сказал Николай Николаевич.
Он не пошел к трибуне, а, выйдя к рампе, остановился против Сергея. В зале вдруг стало очень тихо, и в этой тишине Николай Николаевич негромко спросил:
- Почему вы уволились из Саратовского порта, Прасолов?
- Я уволился по собственному желанию.
- В середине навигации?
- Смешной вопрос! - крикнул Сергей. - Захотел и уволился!…
- Я все равно выясню это.Прасолов. Выясню! - Николай Николаевич повысил голос. - А вот к Бурлакову у меня вопросов нет. Я Бурлакова с детства знаю. И вы знаете!…
- Точно! - восторженно и звонко крикнул Вася и зааплодировал.
В зале зашумели, а к столу уже шел угрюмый бригадир плотовщиков Андрей Филиппыч. Стал рядом с трибуной, привычно расставив ноги, нахмурился.
- Трофимыча не оправдываю. Нет. Дров, понимаешь ли, много. Наломал, значит, без надобности. Солярка, значит, и матрос этот. Так. Опять же - сено. Вот главный вопрос! Моя скотина или колхозная - она все одно по несознательности жрать просит. А корма где?
- Не о кормах же у нас вопрос, Андрей Филиппыч, - сказал Пахомов. - Давай ближе к теме.
- К теме?… - Плотовщик вздохнул, потоптался. - К теме, что ж, все ясно. Не оправдываю. Нет. Только вопрос: для кого Трофимыч старался? Для себя?…
Зал неожиданно рассмеялся.
- То-то вот и есть. Осудим мы его, конечно. И правильно. А только так скажу: если мне, не дай бог, нужда какая припрет, так я не к тебе, парень, побегу, хоть ты тут рвал на грудях тельняшку. Я к Трофимычу побегу понимаешь ли…
Последние слова потонули в аплодисментах. Сергей уже не поднимал глаз.
- Да жук он, Прасолов этот!… - кричали из зала.
- Ну, не скажи, похитрее: правду-матку резал - аж кровь хлестала!…
- Гнать его, сукиного сына, товарищи!…
- Врете! - вдруг выкрикнула Еленка, вскочив. - Врете вы все потому, что струсили! Вам правду в лицо сказали, а вы, тараканы несчастные, гнать за это, да? Друг за дружку стоите, друг дружку покрываете, а как чужой кто, так - вон, да? Вон?!
Она рванулась к выходу, не сдерживая слез. В президиуме поднялся директор.
- Это все - нервы, - негромко сказал он. - А вот - документы. Два письма: копии адресованы в обком и в газету "Водник". И вот что сказано в этих письмах. Первое: обман с горючим и приписка моточасов капитаном Бурлаковым. Второе: о несчастье с Федором Никифоровым. Говорится, что несчастье это произошло потому, что капитан Бурлаков не справился с катером из-за больной ноги. Поэтому автор письма требует привлечь Бурлакова к суду…
- Кем подписано? - крикнул Вася. - Кто подписал?
- Письма анонимные.
- А анонимные - так в гальюн их!…
- Тихо! - крикнул Пахомов. - Тут не орать, тут думать надо, товарищи дорогие!…
После долгих споров обоим - и Бурлакову и Прасолову - записали по выговору, и Сергей при людях с трудом сдержал радость.
Собрание кончилось. Все повалили к дверям, шумно переговариваясь. Михалыч, Вася и Андрей Филиппыч задержались у выхода, поджидая Ивана, но он прошел мимо, остекленело глядя перед собой.
Следом спешил кадровик. Выскочил в густую темь, крикнул:
- Трофимыч!…
Иван не отозвался. Николай Николаевич догнал, тронул за плечо.
- Пройдемся, что ли? Духотища в зале-то.
Иван молча пошел за ним. Они вернулись за крайние порядки, вышли на песчаный берег. Мерно плескалась вода, на фарватере светились бакены. Тишина сонно висела над рекой.
- Брюхо болит, спасу нет, - сказал Николай Николаевич. - Будто до сих пор там тот штык поворачивают.
- Полежал бы, - глухо, без интонации сказал Иван.
- Полежал бы! - вдруг зло подхватил начальник. - Иисус Христос, миротворец чертов! По одной щеке съездили - другую подставить не терпится?
Иван сосредоточенно молчал.
- Ты где был, когда этот гриб поганый на твоем катере корешки пускал? О добре разглагольствовал? Ну-ка такого бы Сергея да нам бы под Великие Луки в сорок первом, а?
Иван вдруг глянул на него:
- Ну, знаешь, тогда…
- Шкурник он! И тогда и сейчас. Драться надо с такими, Иван. Драться! Чтоб других не заражали. Сподличал - отвечай.
- Людям добро нужно, Николаич. Ох, нужно!
- Добро добру рознь. Твое добро Сергеев этих плодит. Сообрази… - Он вдруг глянул в темноту, крикнул: - Ну идите уж, чего крадетесь!…
Подошли Вася, Михалыч и плотовщик. Михалыч завздыхал, засуетился, заглядывая Ивану в глаза, а Вася сказал:
- Айдате к нам, Иван Трофимыч. Посидим, покалякаем, Лидуха самовар раскочегарит.
- Чего на воде-то болтаться? - забасил плотовщик. - Пошли ко мне. Телевизор поглядим.
- Самовары, телевизоры, - проворчал кадровик. - Ну, счастливо вам, мужики. А ты думай, Иван. Думай: я тебе правду сказал.
И пошел в темноту, потирая рукой разболевшуюся старую рану.
- Ну, все, Еленка, теперь - полный ход, - взволнованно говорил Сергей вечером в кубрике. - Завтра пойду к Федорову: пусть ставит на катер только нас с тобой. Кровь из носу, а должны вдвоем справиться. Должны!
- А Иван как же?
- А Иван пусть на берегу кантуется, с ним дело кончено. Пусть слесарит или в складе кладовщиком. Тут закон, Еленка, один: не сумел удержаться - падай, покуда не зацепишься.
- Хороший он человек… - вздохнула Еленка.
- Хороший человек - это еще не профессия.
Он обнял ее. Еленка посмотрела прямо в глаза тревожным взглядом, сказала тихо:
- Не надо. Иван войдет…
- Да не придет он, не жди! Он небось опять к старикам подался. И вообще забудь о нем. Забудь все. Вдвоем мы теперь. Вдвоем, понятно?
Наутро Ивана вызвали в район. Он долго ходил по инстанциям, писал объяснительные, признавал, что Прасолов говорил правду, и тут же упорно отрицал свою вину. Его пытались убеждать, разъясняли, потом махнули рукой. Велели работать, замаливать грех: с этим Иван не спорил.
С попутной машиной вернулся домой и, как было приказано, пришел прямо к директору. Долго не принимали: он курил в коридоре. Наконец пригласили в кабинет.
- А, товарищ Бурлаков. Присаживайтесь. - Директор подал руку. - Ну, какие дела?
Иван коротко рассказал. Директор кивал не глядя. Потом спросил - вдруг, не дослушав:
- Как считаете, Прасолов справится с катером?
- Вообще-то… - Иван замолчал. Он понял вопрос, понял, что стояло за ним, понял все и сказал: - Справится, Юрий Иваныч.
- А в плавсоставе служить вам больше нельзя. - Директор вздохнул и впервые глянул на Ивана. - Извините, нельзя.
- Юрий Иваныч… - Иван встал, качнулся, уцепился за спинку стула. - Юрий Иваныч, я никогда не просил… И выполнял всегда. Благодарности имею…
