Иванов катер. Не стреляйте белых лебедей. Самый последний день. Вы чье, старичье? Великолепная шесте - Васильев Борис Львович
Он постучал и, не ожидая ответа, приоткрыл дверь.
- Можно?
Шура сидела на широкой, как телега, деревянной кровати и ложкой хлебала кислое молоко из большой кастрюли. Увидев его, она словно окаменела. Он плотно прикрыл за собой дверь, блеснул зубами:
- Приятного аппетита!
- Ты зачем? - Она поискала, куда поставить кастрюлю, и поставила ее на пол у кровати. Ложка, звякнув, утонула в простокваше. - Ты чего тут?
- Соскучился, - с вызовом сказал он и сел на единственный стул у тумбочки, заставленной флаконами и баночками. - Не прогонишь?
Она молча смотрела на него, часто моргая короткими ресницами. В старательности, с которой она пыталась сообразить, как он здесь оказался, было что-то детское. Сергей не дал ей опомниться:
- Тоска меня заела, Шуренок. Такая тоска, что хоть криком кричи, честное слово. Думал я, думал и надумал к тебе прийти, прощения просить. Обидел я тебя, очень обидел, знаю. Черт возьми, как это получается? И не хочешь, а иной раз не справишься с настроением, обидишь хорошего человека, а потом локти кусаешь… Один я тут, Шурок, совсем один, чужой, понимаешь?
Он говорил приглушенно, мягко, жалостливо: ворковал. Шура слушала не слова, а голос, который звучал все тише, все печальнее, и сердце ее уже сладко и тревожно замирало в груди. Сергей взял ее руку, погладил; не вырвалась, только спросила деловито:
- Тебя хозяйка видела?
- Тощая такая? Как селедка?
- Тебе уйти надо, - озабоченно сказала она. - Я потом проведу, если хочешь.
- Боишься?
- Если бы ты на мне жениться собирался, мне бы наплевать на них было. А так, когда гуляем просто, нельзя. В день на всю улицу ославят.
Он вышел, демонстративно распрощавшись с хозяйкой. До вечера они гуляли по берегу, а когда стемнело, Шура провела его в комнату. Здесь он грубо обнял ее, а она только шептала:
- Тише. Стенка тонкая. Тише…
На катер возвращался с рассветом. Шагал, задыхаясь от омерзения, тер лицо. На берегу разделся до пояса, долго мылся, скреб грудь песком. Одевшись, босиком прошел на катер. На носках спустился в кубрик, шагнул в свой угол…
…Утром он опять побежал к Пахомову. Долго ждал, пока можно будет потолковать с глазу на глаз. Курил в коридоре, прятал от знакомых лицо, думал.
Он отвел возможные удары. Два пассажира "Волгаря" имели основания посчитаться именно с ним, но он блокировал их действия. Конечно, не исключено, что напишет кто-нибудь еще, но та жалоба уже не может быть направлена лично против него, против Сергея Прасолова.
Он ни словом не обмолвился об этом с Пахомовым. Поговорили о заключении технической комиссии, о возмещении убытков. Пахомов не расспрашивал, держался настороженно, и Сергей снова грубовато порадовался:
- Посоветуешься с вами, Павел Петрович, и словно камень с сердца. Легче дышится. Действовать хочется, Павел Петрович, честное слово!…
- Ну, ну, ты не очень-то это… словами бросайся, - сердито сказал Пахомов, но улыбку сдержать не мог.
- Неужели вы во мне сомневаетесь? - как можно проникновеннее спросил Сергей. - Я знаю, чем грех замаливать. Знаю и выполню.
- Вот это - разговор! - с удовольствием сказал Пахомов и впервые за два свидания пожал Сергею руку. - Действуй, товарищ Прасолов.
И опять, как в тот раз, спросил об Иване, когда Сергей уже выходил из кабинета. Спросил просто, как бы между прочим, но Сергей уловил в его тоне оскорбленное самолюбие:
- А Бурлаков, конечно, занят по горло?
- Да не сказал бы, Павел Петрович, - рискнул Сергей. - Вчера, например, к шкиперу на баржу с обеда ушел.
- А посоветоваться - времени нет, - с неудовольствием сказал Пахомов. - Ну-ну…
И было в этом привычно служебном "ну-ну" что-то такое, что Сергей на миг пожалел о своих точно рассчитанных словах.
Никто не хотел заводить "дела", но оно завелось словно само собой. В пятницу назначили общее собрание.
- Насчет того, за так возил Прасолов или за денежку, нету у меня мнения, - говорил капитан "Быстрого" Антон Сергеевич. - Кто говорит - да, кто помалкивает, а кто наоборот: на общественных, мол, началах.
Зал клуба был набит до отказа. Вел собрание Пронин.
- Так что будем считать - за совесть вез Прасолов…
- Точно! - пробасил Степаныч. - Именно что за совесть!
Захохотали:
- Степаныч у нас - первый спец насчет совести!
- Так и считаем, - продолжал Антон Сергеевич. - И все-таки по-разному Бурлаков и Прасолов провели то воскресенье, и вина у них разная. Прасолов оставался за капитана, он и виноват в первую голову. А Бурлаков не сумел правильно воспитать экипаж, вот как я полагаю. Что скажешь, Иван Трофимыч?
- Вину свою полностью признаю, - с места сказал Иван. - Обязуюсь прощение заслужить.
- К дате! - крикнули из зала.
- Что? - спросил директор.
- К дате! Ну, какая там на очереди?
- День кино!
- Давай, председатель, закругляй! Все ясно-понятно!
Сергей прошел к трибуне и долго молчал, облизывая пересохшие губы. В голове путалось, ощущение чего-то непоправимого мешало говорить. Он понимал, что надо ломать возникшее у собрания представление о его личной вине. Он все продумал, он твердо знал, что в самом начале должен удивить людей, а уж потом поворачивать их в нужную ему сторону. Он продумал все и все-таки боялся…
- Надо быть честным, - глухо, словно сквозь стиснутые зубы, сказал он. - Честным перед коллективом, перед своими товарищами. Тут одним признанием не обойдешься, тут нужно все как на ладони. В прятки играть с вами я не хочу и не буду.
Собрание насторожилось. Легкий говорок, летавший по залу, притих: слушали напряженно.
- Я виноват не столько в том, что вы знаете, сколько в том, что от вас скрыл! - вдруг выкрикнул Сергей.
Он прошел к президиуму и положил на стол горсть скомканных рублей.
- Что это? - удивился Пахомов.
- Я вез за деньги. Я использовал катер в целях личного обогащения. Мне стыдно, товарищи!…
Гул прошелестел по рядам, и собрание опять смолкло.
- Я ночей не спал. Я думал, кого мы обманываем, товарищи? Мы себя обманываем. Мы себе врем, товарищи!
Вновь пробежал гул, на этот раз недоуменный. Сергей поднял руку.
- Сейчас все расскажу. В начале работы моей на "Волгаре" пошли мы заправляться. И я, я лично сделал так, что получили мы одно масло. Сделал потому, что у "Волгаря" перерасход по топливу свыше двух тонн. Было это, товарищ Бурлаков?
Иван привстал, провел рукой по лицу и снова сел. А Еленка, сидевшая в другом конце зала, поспешно закивала.
- Пойдем дальше. По ведомости на нашем катере числится четыре человека. Зарплата идет четверым, а работают трое. Один из матросов - фигура фиктивная, он только в ведомости расписывается, а работать никогда, ни часу еще не работал! Так ведь это же обман, товарищи!…
Гулом взорвался зал, и опять Сергей притушил этот гул, подняв руку. Теперь он держал собрание в своих руках, теперь от него зависело, куда и как повернуть.
- А теперь - самое главное. Купил известный вам шкипер Игнат Григорьевич телку, и понадобилось телке сено. И вот в следующее воскресенье взяли мы катер, пошли к Лукониной топи и выкосили там всю траву. Всю, под бритву! Погрузили, пошли назад, а нас колхозники перехватили. Но и тут нам удалось уйти и свалить это ворованное сено на барже у шкипера для прокорма его личной скотины! Нас судить надо, товарищи!
Последние слова утонули в шуме:
- Бурлакову слово! Пусть объяснит!…
- А с травой решать надо, товарищи! Это - не шутка!…
- Что же ты, Прасолов, раньше молчал? Думал, сойдет?
- Тише, не кончил он еще…
- Он еще скажет! Он еще отчудит!…
- Тихо, товарищи, тихо!…
С трудом успокоили зал. Сергей залпом выпил стакан воды, продолжал:
- Вот в чем я повинен. И хочу точку на этом поставить. Хватит, товарищи! Жить надо честно!…
Опять поднялся шум. Сергей не пошел на свое место, а сел в первом ряду, в уголке. Пронин перекричал гул:
