Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака - Демина Карина (читать книги полные .TXT) 📗
— Осторожней, — сказал кто-то, стоявший за спиной, — не трогай эти цветы, если хочешь видеть.
— Что видеть?
Ветер крепчал, еще немного, — и повалит деревья или же подхватит Евдокию, будто бы она пушинка, понесет за тридевять земель да во дворец к королевичу, чтоб как в сказке. От этакой фантазии самой смешно стало: на кой Евдокии королевич, когда у нее Лихо имеется?
— Не забывай об этом, — велел тот же голос, и Евдокия обернулась.
Никого?
— Не забывай…
— Не забуду, — пообещала она, разжимая кулак, и ветер подхватил глянцевые лепестки курослепа, поднял, закружил в вихре-танце… Когда она сорвать успела-то?
Шпильки жгли ладонь.
А с виду обыкновенные, тоненькие, легонькие. С синими головками из аквамарина, да только в лунном свете камень глядится почти черным.
Но ведь жгут.
И острые… тянет потрогать, да только Лихо знает, сколь опасно поддаваться таким вот желаниям. И шпильки ссыпает на стол. Наклоняется. Вдыхает запах… Металл. И волос… Евдокиины волосы пахнут по-особенному: жасмином и еще сухими осенними листьями. Медом — самую малость. Молоком. Хлебом.
Нет, не то ему…
…запахи сползали один за другим.
Снова металл. И на сей раз тяжелая вонь, каковая бывает на скотобойнях. От этого смрада губа поднимается, а в горле клокочет ярость. Но Лихо справляется и с нею, и с собой…
…шпильки из шкатулки.
…шкатулка на столике резном, том, который матушка в подарок прислала…
…столик Евдокии нравился. На нем чудесно помещались и шкатулка вот эта, и зеркальце круглое на подставке, и склянки-скляночки, множество склянок-скляночек… но в ту комнату чужие не заглядывают. И значит, из своих кто-то.
Лихо открыл глаза и отстранился.
— Панна Евдокия спят ужо, — сказала горничная и зевнула. Сонная девица. Даже днем сонная, дебеловатая… сестры прислали с рекомендациями, а Лихо и принял… тогда-то казалось, что помочь хотят.
Наивный.
Родня…
— Иди сюда, — велел он. — Садись.
Села.
Широкоплеча по-мужски. Круглолица. Некрасива, пожалуй, но это не недостаток для горничной. Что Евдокия о ней говорила? Ничего, пожалуй. Не жаловалась, но…
— Ты взяла шпильки?
Молчит. Смотрит коровьим безропотным взором.
— Как тебя зовут?
— Геля…
— Послушай, Геля… скажи, пожалуйста, ты брала шпильки?
— Брала. Как есть, барин. Брала.
— Когда?
— Сення. Аккурат как барыню наряжала, так и брала… она ишшо сама велела, возьми, мол, Геля, те самые шпилечки, которые синенькие… а так бы я…
Издевается? Или на самом деле настолько глупа? Сидит, выпялилась и не моргает даже. Глаза темные. Ресницы светлые, длинные… и выражение лица такое, что поневоле глаза отвести охота.
— Геля… — Лихо наклонился, вдохнул запах девки.
Сено. И молоко. И еще пыль… тело распаренное, сонное… моется она нечасто, верно, полагая сие делом дурным, а волосы пивом полощет, оттого и прицепился к ней особый дух, который бывает у пива и свежего хлеба, чуть кисловатый, но приятный.
— Послушай, Геля… я не хочу привлекать к этому делу полицию. Но если ты станешь упрямиться, то позову.
— Навошта?
— Потому как кто-то взял вот эти шпильки. — Лихо коснулся их когтем. — И отнес к колдовке, а та навела порчу. И моей жене теперь дурно… она и умереть может…
— Неа, не помре, — с уверенностью заявила Геля. — Бабка казала, это с ее болезня выходит.
— Какая болезнь?
— Так вестимо какая. — Геля шмыгнула носом. — Женская. Когда болезня выходит, то оно завсегда тяжко. Я в тым годе как слегла с лихоманкою, так тая все косточки крутила. Я уж думала, конец настанеть. Ан нет, болезня вышла, и усе.
Лихо заставил себя сидеть спокойно. Улыбаться. Правда, улыбка вышла не такой, потому как Геля отшатнулась и перекрестилась даже.
— Богами всеми клянуся! — залопотала она. — Не мыслила я дурного! Подмогчи хотела! Барыня вон скока замужем, а деток нету и нету… Она-то гордая, молчит… мне маменька ишшо казала, что городския все занадто гордыя. А от гордости одни беды…
— И от глупости.
Геля не услышала, а быть может, и не поняла.
— Я-то сразу смекнула, что у нее болезня во внутрях живет. И надобно болезню тую прогнать. Тогда и ребеночек будет.
— Моя жена…
— Несчастливая, барин. Вы хоть меня прямо туточки покусайтя, не боюся я правду говорить. Баба без ребятеночка счастливою быть не могет. А что молчала, так небось боялася, что сошлете ее…
— Куда?
— В монастырь. У благородных же ж так водится, коль женка не по нраву, то в монастырю ее… и про то все говорят…
…этим «всем» Лихо сумеет языки укоротить. Только сначала с одной дурой разберется.
— А мне хозяйку жалко, аж прям до слез! А туточки одна бабка есть, которая женские все болезни на раз выводит…
…подсунули.
…сначала девку безмозглую… навряд ли сестрицы по злому умыслу действовали, скорее уж шутка дурная — дать негодную прислугу, будто бы любезность оказав.
Будет им и ответная любезность. Хватит. Наигрался Лихослав в родственную любовь.
— …и я, значится, к ней… а она мне и велела, чтоб вещь какую принесла, которую барыня носит часто… и чашку, с которое она пила… и недорого взяла-то! Всего-то три сребня! Мне для барыни не жалко…
— Писать умеешь? — перебил Лихослав.
— Ученая я, — важно кивнула Геля.
— Ученая, только недоученная. Садись. И пиши.
— Чего писать?
— Всего. Тьфу, все пиши. Кто говорил про эту бабку, где она живет, как выглядит, что ты ей носила, что она с этим делала… пиши все, что помнишь, Геля.
— Так то долго выйдет. — Гелины бровки сдвинулись над переносицей.
— А я не спешу. — Лихо оскалился. — Так что пиши, Геля… пиши…
Евдокия спала, и сон ее был спокоен.
Лихослав присел на кровать, отбросил со лба влажную прядку… Глупость какая… монастырь… и прав Себастьян, что надобно поговорить…
Если бы еще мог он рассказать все. Но уже недолго осталось, одна встреча, на которую Лихо крепко рассчитывал. А там… там деньги решат вопрос, и он получит свободу.
Не только он.
Геля писала медленно, старательно выводя каждую букву, и эта старательность, и сама она, сгорбившаяся над листом бумаги, несказанно злили Лихослава.
Русая коса. Серая лента. Серое платье, измятое, в пятнах… личная горничная? Эту девку дальше кухни выпускать нельзя. Сидит, горбится, мнет перо, и по бумаге расползаются чернильные кляксы, которые Геля, вздыхая и причитая, пытается платочком затереть.
А платочек беленький… чей?
И спрашивать не стоит.
— Вот, — с тяжким вздохом сказала Геля. — Усе. Написала. Як оно было, так и написала… только ж вы, барин, зазря злуетеся. Бабка-то справная. Мне ее ре-ко-мы-до-ва-ли.
Сложное слово Геля произнесла по слогам.
— Она так сразу и сказала, что, мол, болезня будет барыню крутить, а после и выйдет вся. И станет хорошо…
— Геля… — Лихо сгреб листы.
— Че?
— Ступай…
— Куды?
— К себе. И больше не показывайся мне на глаза.
Выставить бы ее… но нельзя.
Свидетель. А свидетелей лучше держать под присмотром… ничего, потом, позже Лихо разберется и с Гелей, и с прочею прислугой… и с сестрицами… Р-родственнички, чтоб их.
— Я скоро вернусь. — Лихо сказал это шепотом, зная, что не будет услышан. — Обязательно… но нельзя упустить момент. Бес прав… и поможет… А ты спи, ладно?
Во сне она улыбалась. И тревога, не отпускавшая последние дни, отступила.
— Проснешься, и все будет хорошо…
Лихо поцеловал ее в горячую щеку, и ресницы дрогнули, показалось — сейчас откроет глаза, сонно потянется… или спросит, куда это он, Лихо, за полночь собрался…
Туда.
Все одно ведь не спится… и не ему одному… Бабка уйдет, а ведь неспроста она объявилась, не случайно Гелю-дуру на нее вывели, и потому спешить надобно.
Он сложил и листы, и шпильки в конверт из плотной бумаги, запечатал сургучом. Подписал. Вся его натура требовала немедля бросить эту бумажную возню, ведь стынет след, того и гляди, уйдет добыча, но Лихо заставил себя отложить перо. Вытер руки. Сыпанул на конверт мелкого речного песка. Каждое малое действие давалось с трудом, и желтый глаз луны вновь пробуждал голоса.
