Детектив на исходе века (Российский триллер. Игры капризной дамы) - Трахименок Сергей Александрович

— Понял.

— То-то.

Кроев в разговор не вмешивался. Как следователю, ему резало слух обращение с Тропиным на «ты», как это делал Корж. Однако он не вчера родился и видел, что «вы», сказанное таким людям, как Тропин, роняет в их глазах авторитет следователя, выставляет его «мозгляком и интеллигентом», с которым и разговаривать не стоит.

Прошло некоторое время, и Корж, дав Тропину переварить горькую пилюлю, стал подходить к нему с другого конца.

— Ты же умный мужик, Тропин, если с тебя, конечно, эту мишуру стащить.

Молчание.

— Умный же?

— Да не дурак, — произнес Тропин не без гордости.

— Восемь классов закончил, книги читаешь. Читаешь ведь?

— Читаю, — ответил Тропин, последний раз державший в руках книгу лет двадцать назад.

— Историю тебе хочу рассказать одну. Склад однажды в соседнем районе сгорел. Сторожа по подозрению задержали. Доказали, что пожар от замыкания произойти не мог. Грозы в то время не было, зима на дворе, как и сейчас. Посторонние в склад не заходили. В общем, все сходилось на том, что сторож виноват. Бросил, наверное, окурок и поджег склад неумышленно. Сторожу все говорят — признавайся быстрей, зарабатывай смягчающие вину обстоятельства, будет о чем адвокату на суде говорить. А он ни в какую: неграмотный был, книг не читал, не то, что ты… не знал, что признания его для суда не надо, если все другие обстоятельства налицо. Чуешь — история эта чем-то на нашу похожа. Да, а сторожа осудили тогда, и он в зоне раскаиваться стал, что сам не признался. Ты ведь понимаешь, есть разница одного петра [2] тянуть или двух. Так?

— Ничего я не брал, — взорвался вдруг Тропин. — Я знаю, вам посадить кого-то надо. И вы герои, и фраер сидит. Вам был бы человек, а статью вы подберете. Я не был в коровнике, я — ученый, я знал, что меня в первую голову таскать начнут и даже подходить к нему не стал. Мне медаль надо за то, что я народ поднял или че-нибудь еще, а теперь выходит — за мои же сухари, и я же пидарас. Нет, начальник, я чужую вину на себя не возьму. Горбатиться за кого-то не пуду.

Тропин говорил с придыхом, и Корж, видя, что тот пытается довести себя до истерики, решил выпустить пар.

— Успокойся, Тропин, успокойся, — сказал он, — никто на тебя ничего не вешает, пока, разумеется. Не такая ты важная персона, чтобы все следствие на тебе клином сошлось. Без тебя разберемся. Да и, честно сказать, что ты помнить можешь? Ты же в ту ночь пьяный был. Так?

— Че? — усмехнулся Тропин. — Пьяный, стакан красного для сугреву выпил, и уже пьяный.

— А с кем выпил?

— Один.

— Один? Ты что, алкаш, что ли, один пьешь?

— А что, только алкаши пьют одни, — проронил Тропин обиженно и вновь уставился в пол своими оловянными глазами.

Корж снова попробовал разговорить Тропина, но тот не откликался.

«А ведь он не дурак, — подумал Кроев, — он ничего не сказал о пожаре, не стал оправдываться, чтобы не дать невзначай Коржу какой-нибудь конкретный факт, за который в дальнейшем можно было бы зацепиться. А как ловко он переиграл Коржа, „обидевшись“ за алкаша. И теперь, прикрываясь обидой, как щитом, не будет отвечать на вопросы».

Так оно и вышло. Корж, получив на свои вопросы обиженное сопение, замолчал, а затем для порядка попросил Тропина хорошенько подумать обо всем, «так как время еще есть».

На отделение приехали поздно.

Заслышав «Уазик», на крыльцо конторки вышел Глинков.

— Принимай гостей, — сказал Корж, ступая на землю, — не нас, конечно, Тропина. Определи его в коридор, пусть ждет.

— Жрать хочу, — буркнул Тропин, выходя из машины.

— Придется потерпеть, — ответил Корж, — я тоже не завтракал, значит, обедать придется в одно время. Теперь у нас будет один распорядок: работать будем в одно время, есть в одно и так до тех пор, пока с пожаром не разберемся.

Оставив Тропина в коридоре, группа прошла в кабинет управляющего. Кабинет был свободен. Конкин с людьми разбирал пожарище, следуя указанию директора, «чтоб ни одной сажинки не осталось». Бухгалтер Степаненко после пожара приболел, простыл, наверное, и таким образом все «административное здание» отделения было в распоряжении прокуратуры и милиции.

— Проведем совещание, — предложил Кроев.

Корж быстро взглянул на него и, погасив улыбку, ответил:

— Разумеется. Прикинем, что вчера сделали, до чего, так сказать, докатились и чем будем заниматься сегодня.

После недолгого обсуждения решили допросить Тропина и телятницу, которую вчера установил Глинков.

— Марию я предупредил, — сообщил Глинков, — она тут поблизости.

Кроев мысленно отметил эту особенность жителя деревни.

Будь на месте Марии мужчина, Глинков назвал бы его независимо от возраста солидно — Степаном или Федором, не так, как в городе. Там иногда до седых волос доживают мужчины, а выше Вовчиков и Вольдемаров не поднимаются.

— Мария подождет, — сказал Кроев, — приглашайте Тропина. Где он?

— В коридоре.

Но Тропина в коридоре не оказалось.

— Глинков, — разозлился Корж, — скажи женщине, пусть зайдет, а сам найди Тропина, иначе он нам еще один день сломает.

— Есть! — ответил Глинков по-военному и исчез.

Весь день прошел в допросах.

Картина происшествия постепенно прояснялась, но и она не давала ответа на главный вопрос — кто или что?

Тропин твердо стоял на том, что в третьем часу увидел огонь в окне коровника и сразу поехал в деревню сообщить об этом начальству.

«Начальство» в лице бухгалтера Степаненко — сухонького старичка пенсионного возраста (молодых на отделение калачом не заманишь) — подтвердило это, добавив, что дало Тропину распоряжение поднимать людей, а само побежало в контору звонить в пожарную охрану.

Телятница Мария, фамилия ее была Ивахина, вообще ничего не видела, так как в момент загорания принимала телят в другом помещении.

Жена Тропина — худая издерганная женщина в течение часа жаловалась на мужа-пьяницу, но ничего интересного и относящегося к делу не сказала.

Завфермой вспомнила, что в коровнике по ночам должен был дежурить скотник, но «людей не хватает, и он там не дежурил».

Все больше становилось в папке следователя протоколов и все меньше надежды за что-нибудь зацепиться. Все было гладко и правильно. Будто некий рашпиль зачистил все нужные следствию шероховатости и неправильности. Только теперь понял Кроев шутливые слова Коржа о том, что скоро они останутся одни. Их более опытные коллеги смекнули, что дело сразу не раскрыть, и отошли в сторону. Сумеет Кроев установить истину — хорошо, не сможет, что с молодого возьмешь?! Но позиция шефа непонятна, взял в прокурорское производство дело милицейской подследственности. Для чего?

В куцей, как заячий хвост, практике Кроева еще не было таких дел. Почти все источники доказательств исчерпаны, а вывод о причинах пожара сделать невозможно. И призрак большого «глухаря» стал прорисовываться в сознании Кроева все явственнее.

К вечеру сосущее чувство тревоги усилилось, и Кроев вспомнил, что не обедал и не дал это сделать другим.

Дорога обратно прошла в молчании, если не считать ворчания Василича о том, что «желудок надо берегчи смолоду, да и о других думать не мешает».

Водитель кривил душой. В багажнике машины он всегда возил с собой термос из нержавеющей стали, хлеб и сало. Но для Василича горячий чай и бутерброд — не еда, а так, «баловство одно».

Завезли на центральную усадьбу Глинкова и поехали дальше. Корж дремал на заднем сиденье, а Кроев, огорченный неудачей, анализировал обстоятельства дела и, как свойственно человеку, ругал начальство и оправдывал себя. Ему вспомнились вчерашние высказывания шефа и Кондака, каждая их реплика теперь наполнилась определенным смыслом. Кроев вспомнил также телефон в конторке, не зазвонивший за день ни разу. Гнетущее ощущение собственной беспомощности навалилось на него.

В общежитии он долго не мог заснуть: вспомнился город, летний, вечерний, с мокрым асфальтом, фонарями синего цвета, большим количеством куда-то спешащих людей.