Счастливо оставаться! (сборник) - Булатова Татьяна (читать книги бесплатно txt) 📗
Виктору не очень понравилась такая перспектива, и он на всякий случай плотно сомкнул челюсти, дабы его разумная дочь цепкими ручонками не вытащила из его рта остатки бутерброда. Тамара рассмеялась, глядя на мужа: «Пожинайте, батенька, плоды своего гринписовского воспитания». Именно этот процесс она и наблюдала, сойдя с монастырской дорожки, где еще пять минут назад не на шутку гремел рыночный бой. Теперь женщина любовалась идиллией, развернувшейся около сделанного из сетки-рабицы забора.
– Смотри-смотри! Какой милый! – Машка щедро делилась с отцом нахлынувшим на нее восторгом. – Пу-у-усень-ка! – ласково обращалась девочка к лохматому созданию. – Пу-у-у-сень-ка, мой хо-ро-оший! – Маруся зачмокала губами, а щенок мутно взглянул на нарушительницу своей дневной дремы и сердито зарычал.
– Чего это он?! – взвизгнула Машка и юркнула за отцовскую спину.
– Ну что ты дергаешься? – с досадой обернулся Виктор.
– Я не дергаюсь, – жалобно возразила Маруся.
– Нет, именно дергаешься!
– Да не дергается она, Вить, – подоспела Тамара. – Она боится.
– Мамуля, – обрадовалась девочка, – я не боюсь. Пусенек я не боюсь. Только когда они рычат… А почему он на меня рычит?
– Наверное, это… бойцовский пес, – на полном серьезе, глядя на Виктора, объяснила Тамара.
– Да-а-а? – изумилась девочка.
– Да, – со знанием дела подтвердила ее мать. – Во всяком случае, твой папа так считает.
– Да-а-а? – Машка уже обернулась к отцу.
– Вполне возможно, – важно проронил в сторону жены Виктор.
– Конечно, возможно, – ехидно-радостно подхватила Тамара. – У него даже есть первое ранение, видимо, полученное в бою.
– А какое? – поинтересовалась Маруся, на что Тамара, не отрывая взгляда от мужа, прошипела:
– Стригущий лишай на полбочины!
Виктор в долгу не остался:
– У тебя любая ссадина – это лишай, а комариный укус – его зародыш.
– Посмотрела бы я на тебя, дорогой, как бы ты в этом разбирался, если бы…
– Ой, Тома, только не надо! Можно подумать, что ты первая женщина в мире, обрившаяся наголо.
– Нет, конечно, я не первая женщина, обрившаяся наголо. Но я первый в истории нашего факультета преподаватель, вышедший к студентам с лысой башкой!
– Ну… не совсем лысой! – не сдавался Виктор.
– Совсем даже не лысой, Витя. Ты абсолютно прав. Длина моих волос равнялась двум миллиметрам. У некоторых на ногах они длиннее.
Вмешалась Маруся:
– Что? Тоже руки не мыла? Папа говорит, что лишай – это болезнь грязных рук!
– Нет, Машка, руки-то я как раз мыла, а вот попу твою – недостаточно хорошо.
– Мою-у-у-у? – Маруська вытаращила глаза.
– Твою.
– Расскажи! – потребовала девочка.
– Я уже миллион раз тебе рассказывала.
– Про попу не рассказывала. Расскажи!
– Прямо здесь?
– Прямо здесь.
– Давай по дороге?
– Тогда до конца.
– Уговорила. До конца.
Маруся просто-таки впихнула в материнскую руку свою и пристроилась к ее боку.
– Стра-а-а-ашная исто-о-ория из Машкиной жи-и-изни!!! – утробным голосом, закатывая глаза, проревел Виктор и неожиданно ущипнул дочь. Та вскрикнула и с энтузиазмом двинула отца локтем с такой силой, что тот крякнул:
– Мария Викторовна Поддубная! Силовой аттракцион на арене цирка!
Машка рассвирепела и бросилась на отца.
– Карау-у-ул! – продолжал ломать комедию Виктор. – Борец сумо!
Маруська покраснела от злости и процедила сквозь зубы:
– Я на тебя обиделась.
– Машуля, – отец пошел на попятную. – Ну извини.
Машка нацепила на себя материнское выражение лица, вывернула руку ладонью вверх и строго спросила:
– И за что? За что ты извиняешься?
Виктор вытянулся по стройке смирно, опустил голову и виновато произнес:
– Я, Виктор Сергеевич Мальцев, ущипнул Марусю Мальцеву.
– Еще! – потребовала девочка.
– А что еще? – притворно изумился отец.
– И-и-и, – протянула Машка.
– И-и-и, – повторил Виктор.
– И-и-и назва-а-ал…
– И-и-и назва-а-ал… Как я тебя назвал?
– Вспомни хорошенько, – строго сдвинула бровки Машка.
– Не помню чего-то.
– И назвал… меня… «подобной» и «борец сумо».
– И… назвал… – старательно повторял Виктор за дочерью, – бесподобным борцом сумо.
– Ну па-а-апа! – завопила Машка. – Ну что ты как маленький!
– Ну ладно, Машуля, ну извини. Никакой ты не борец сумо, ты – балерина. Просто очень сильная и ловкая.
«Балерина» понравилась девочке больше, чем «бесподобный борец сумо», и она миролюбиво кивнула: «Ладно, мол, прощаю-извиняю, только никогда так не делай». Тем не менее последнее строгое слово оставила за собой:
– Вообще-то, когда извиняются, то смотрят человеку в глаза! – И покосилась на мать.
– Так точно! – рявкнул Виктор и вытаращился изо всей силы, отчего стал похож на Петра Первого, распекающего Меньшикова.
Маруська взвизгнула от восторга и боднула папашу в живот:
– Догони меня!
Высунула язык и понеслась.
Ода бездомным кошкам, стригущему лишаю и женской дружбе
– Когда ты была совсем маленькой (Маруся от восторга зажмурилась) и я кормила тебя грудью, – проникновенно начала свой рассказ Тамара, – мы снимали квартиру…
Жизнь под сводами пятиэтажного панельного дома по улице 3-го Интернационала эта женщина раз и навсегда впечатала золотыми буквами в священный список материнских подвигов «ради жизни на земле».
Увидев заповедное жилье впервые, Тамара закусила губу и усилием воли осушила навернувшиеся на глаза слезы. Предыдущие хозяева – доморощенные дизайнеры – не знали меры в украшательстве среды обитания, посему та Тамаре казалась малопригодной для жизни. Потолки обеих комнат были оклеены бумажными одноразовыми тарелками, столь хорошо знакомыми русскому путешественнику по привокзальным буфетам и палаткам быстрого питания. На них обычно выкладывали две истощенные сосиски, увлажненные озерцом горчицы.
Местами тарелки утратили жесткую форму и были смяты либо по центру, либо по краям. Это делало потолок не просто неровным. Это делало его жутко грязным, ибо во вмятинах оседала пыль, стереть которую не представлялось возможным без ущерба затейливым арабескам.
– Всего-то год! – успокаивал Виктор пригорюнившуюся жену. – Только год, и мы переедем в свою.
Слова мужа звучали в ушах хрустальной музыкой, и Тамара поклялась себе просто не смотреть на злосчастные своды. Через месяц-другой рефлекс был выработан, и владелица строящегося жилья освоила средний воздушный коридор, парить по которому стало почти удобно. Мешало другое. Склонность хозяев к календарям эротического плана, фрагментами которых были щедро увешены стены обеих комнат. Отовсюду на Тамару взирали красавицы с приоткрытыми ртами и наливными силиконовыми грудями.
Груди были повсюду и разные: запакованные в кружевное белье, запряженные в садомазохистскую сбрую, просто обнаженные. Эту фотогалерею Тамара называла «Мечтой маммолога». Виктору эротическая экспозиция нравилась, но из солидарности с супругой он пытался не задерживаться на персях красавиц, отчего первые месяца два Тамара никак не могла определить направление его бегающих глаз.
– Посмотри на меня, – так начинала жена свой ежевечерний рассказ о достижениях дочери.
Маруська так просто балдела от окружающего ее великолепия: залезала на диван, прикладывала к плакатам ладошки, а к особо понравившимся льнула розовой щечкой. Тамара в эти моменты ворчала, что ее дочь – «юная эротоманка», «вся в отца», – и сердито отворачивалась. Но через какое-то время и к этому привыкла. Как привыкла и к периодически раздающимся воплям соседей снизу, к растрескавшимся подоконникам, подтекающим кранам, голым лампочкам, скрипящим полам и долетающему из подвала запаху сырости. «Закаляю волю!» – уговаривала себя женщина и мужественно организовывала уют на временно арендуемом пепелище.
Иногда в квартиру забредала подъездная кошка, упорно не желающая покинуть облюбованное место около мальцевской двери, куда со всего подъезда соседи-зверолюбы сносили объедки со своих обильных столов. Рассматривая их около входа в квартиру, Виктор – поборник чистоты в доме – терял самообладание. Он, шикая, сгонял кошку, ногой спихивал ее подстилку к подъездной двери, туда же сметал остатки еды, но все было тщетно. Утром кошачья подстилка оказывалась на прежнем месте, а вместе с ней появлялась то полная вчерашних щей консервная банка, то набитая куриными (или рыбьими) потрохами пластиковая тара из-под плавленого сыра «Янтарь». Потроха смердели, кошка щурилась и подозрительно смотрела на нарушителя своего покоя.
