Конец главы. Том 2. На другой берег - Голсуорси Джон (читать книги онлайн txt) 📗

Врач подошёл к двери.

– Наркоз, – сказал он. – Думаю, что не придёт в сознание. Что ж, так ей, бедняжке, легче! Если очнётся, сестра повторит впрыскивание. Единственное, что нам остаётся, – это облегчить ей конец.

– Я побуду здесь, – сказала Динни.

Доктор взял её за руку:

– Не убивайтесь, дорогая. Смерть будет лёгкая.

– Бедный старый Бенджи! – прошептала Динни.

Доктор пожал ей руку и спустился по лестнице.

Динни вошла в комнату, неплотно притворив за собой дверь, – воздух был тяжёлый.

– Сестра, если вам нужно отлучиться, я посижу.

Сиделка кивнула. В опрятном синем платье и чепце она выглядела бы совсем бесстрастной, если бы не нахмуренное лицо. Они постояли бок о бок, глядя на восковые черты старушки.

– Теперь мало таких, – неожиданно прошептала сиделка. – Ну, я пойду, захвачу кое-что необходимое и вернусь через полчаса. Присядьте, мисс Черрел, не утомляйтесь зря.

Когда она удалилась, Динни подошла к старичку, сидевшему в углу:

– Бенджи!

Он качал круглой головкой, потирая лежавшие на коленях руки. У Динни не повернулся язык сказать ему ободряющие слова. Она погладила его по плечу, вернулась к постели и придвинула к ней единственный жёсткий деревянный стул. Потом села, молча следя за губами старой Бетти, с которых слетало слабое прерывистое дыхание. Девушке казалось, что вместе со старушкой умирает дух минувшего века. В деревне, вероятно, были другие люди того же возраста, что старая Бетти, но они сильно отличались от неё: у них не было её здравого смысла и бережливой любви к порядку; начитанности в библии и преданности господам; гордости тем, что в восемьдесят три года у неё ещё свежа память и целы зубы, с которыми ей давно уж полагалось бы расстаться, и особой манеры обращаться с мужем так, будто он не старик, а непослушный ребёнок. Бедный старый Бенджи! Он, конечно, никогда не был жене ровней, но как он теперь останется один – трудно себе представить. Видимо, найдёт пристанище у одной из внучек. В то доброе старое время, когда шиллинг стоил столько же, сколько теперь стоят три, чета Парди произвела на свет семерых детей, и деревня кишела их потомством. Но уживутся ли внуки с этим маленьким старичком, вечным спорщиком, ворчуном и любителем пропустить стаканчик? Найдёт ли он себе место у их более современных очагов? Что ж, уголок для него, конечно, подыщут. Здесь ему в одиночку не прожить. Два пособия по старости для двух стариков и одно для одного – это разные вещи.

"Ах, почему у меня нет денег!" – подумала девушка. Щегол ему теперь, разумеется, не нужен. Она возьмёт его с собой, поместит в старой теплице, а клетку выбросит: она будет кормить Голди, пока он снова не приучится летать, а потом выпустит его на волю.

Старичок, прочищая глотку, кашлянул в своём тёмном уголке. Динни, спохватившись, наклонилась над кроватью: она так глубоко задумалась, что не заметила, как ослабело дыхание старушки. Бескровные губы Бетти поджались, морщинистые веки почти совсем закрыли незрячие глаза. С постели не доносилось ни звука. Девушка посидела несколько минут, не шевелясь, глядя на умирающую и прислушиваясь; затем встала, подошла к кровати сбоку и склонилась над ней.

Мертва? Словно в ответ веки Бетти дрогнули, на губах мелькнула почти неуловимая улыбка, и разом, как задутое ветром пламя, жизнь покинула тело. Динни задержала дыхание. Она впервые присутствовала при кончине человека. Её глаза, прикованные к восковому лицу старушки, увидели, как на нём появилось выражение отрешённости, как оно преисполнилось того незыблемого достоинства, которое отличает смерть от жизни. Девушка пальцем расправила покойнице веки.

Смерть! Пусть спокойная, пусть безболезненная, и всё-таки смерть! Древнее всеутоляющее средство, общий жребий! Под этим низким просевшим потолком, на этой кровати, в которой больше полувека подряд Бетти проводила ночи, только что отошла маленькая старушка с большою душой. У неё не было того, что принято называть знатностью, положением, богатством, властью. Жизнь её не осложнялась ни образованием, ни погоней за модой. Она рожала, нянчила, кормила и обмывала детей, шила, готовила, убирала, ела скудно, за всю жизнь ни разу никуда не съездила, много мучилась, не знала ни довольства, ни избытка, но держала голову высоко, шла прямой дорогой, взгляд её был спокоен, а сердце приветливо. Если уж она не большой человек, значит, больших людей не бывает.

Динни стояла, опустив голову, до глубины души потрясённая этими мыслями. Старый Бенджи в своём тёмном уголке снова прочистил себе глотку. Динни опомнилась и, слегка дрожа, подошла к нему:

– Пойдите к ней, Бенджи. Она уснула.

Она взяла старика под руку и помогла ему встать, так как колени у него одеревенели. Даже выпрямившись, этот иссохший человечек был девушке почти по плечо. Поддерживая Бенджи, Динни помогла ему пересечь комнату.

Они стояли бок о бок и смотрели на покойницу, лоб и щёки которой постепенно приобретали странную красоту смерти. Лицо старичка стало малиновым; он надулся, как ребёнок, потерявший игрушку, и сердито проскрипел:

– Э, да она не спит. Она померла. Она уже больше словечка не скажет. Посмотрите-ка сами! Нет больше матери… А сиделка где? Кто ей разрешал уходить?

– Тс-с, Бенджи!

– Да она же померла. Что мне-то теперь делать?

Он повернул к Динни своё сморщенное, как печёное яблоко, личико, и на неё повеяло запахом горя, немытого тела, табака и лежалой картошки.

– Не могу я тут оставаться, раз с матерью такое, – проворчал он. – Не годится так!

– И не надо! Пойдите вниз, выкурите трубку и скажите сиделке, когда та вернётся.

– Что ещё ей говорить? Я ей скажу – зачем ушла. О господи, господи!

Обняв старика рукой за плечо, Динни проводила его до лестницы и подождала, пока он, спотыкаясь, хватаясь за стену и охая, не спустился вниз. Затем вернулась к постели. Разгладившееся лицо покойницы неотразимо притягивало к себе девушку. С каждой минутой оно все более облагораживалось. Печать лет и страданий постепенно стиралась с него, оно выглядело почти торжествующим и в этот краткий промежуток между жизненной мукой и смертным тлением раскрывало истинный облик усопшей. "Чистое золото!" – вот какие слова нужно высечь на её скромном надгробии. Где бы она ни была теперь, – пусть даже нигде, – неважно: она выполнила свой долг. Прощай, Бетти!

Когда сиделка вернулась, девушка всё ещё стояла и всматривалась в лицо умершей.

XVI

После отъезда мужа Клер постоянно встречалась с Тони Крумом, но упорно держала его на расстоянии вытянутой руки. Влюблённость сделала его необщительным, да и показываться с ним на людях было бы неосторожно; поэтому Клер не знакомила его со своими друзьями, и молодые люди назначали друг другу свидания в дешёвых ресторанах, ходили в кино или просто гуляли. Домой к себе она его снова не приглашала, а он не набивался в гости. Его поведение можно было бы назвать поистине безупречным, если бы он иногда не умолкал в самый неподходящий момент, так напряжённо глядя на Клер, что у неё чесались руки встряхнуть его за плечи. Он, повидимому, неоднократно ездил на конский завод Джека Масхема и просиживал долгие часы над книгами, трактующими о том, обязан ли Эклипс своими редкостными статьями Листеру Турецкому или Дарли Арабскому и предпочтительнее ли случать потомков Блеклока с мужскими, нежели с женскими отпрысками Сен-Симона и Ласточки.

Приехав из Кондафорда после встречи Нового года, Клер целых пять дней не получала от Тони никаких известий, вследствие чего он занял в её мыслях гораздо большее место, чем раньше, и она написала ему на адрес "Кофейни":

Ответ прибыл только через три дня, в течение которых она сначала ощутила досаду, потом забеспокоилась и, наконец, немножко струхнула. Письмо было помечено беблок-хайтской гостиницей.