Бита за Рим (Венец из трав) - Маккалоу Колин (мир книг TXT) 📗
Возможно, другой человек смягчился бы, пересмотрел бы все заново, но только не Сулла. К тому времени, когда он добрался до дома, — а это была длинная дорога, — его экзальтация прошла, спряталась в подсознание. Он с большим удовольствием пообедал с Далматикой, взял ее в постель и занялся с ней любовью. Затем он проспал свои обычные десять часов обычным сном без сновидений, проснулся и встал, не потревожив жену, взял несколько хрустящих, свежих, только что испеченных хлебцев и кусок сыра, прошел в свой рабочий кабинет и, пока ел, задумчиво глядел на ящик, по форме напоминавший один из его родовых храмов. Этот ящик стоял на дальнем конце стола; внутри него лежала голова Публия Сульпиция Руфа.
Остальные осужденные бежали. Только Сулла и некоторые из его коллег знали, что никто и не предпринимал серьезных попыток схватить их. И лишь Сульпиция требовалось изловить во что бы то ни стало.
Переправа на лодке через Тибр была хитростью. Затем Сульпиций пересек Тибр снова; он миновал Остию и прибыл в маленький портовый городок Лаврент, находившийся несколькими милями ниже по течению. Здесь беглец пытался нанять корабль и здесь же, с помощью одного из своих слуг, сошел на берег. Наемники Суллы убили Сульпиция на месте; но, зная, что лучше не спрашивать у Суллы денег, пока нет представленных доказательств, отрезали Сульпицию голову, положили ее в водонепроницаемый ящик и доставили в Рим, в дом Суллы. И только тогда им было заплачено. А Сулла получил голову своего врага, еще достаточно свежую, поскольку она рассталась с плечами своего хозяина всего два дня назад.
Перед своим отъездом из Рима, на второй день января, Сулла пригласил Цинну на Форум. Там возвышалось прибитое скобой к стене трибуны копье с головой Сульпиция. Сулла грубо схватил Цинну за руку.
— Смотри хорошенько, — сказал он, — и запомни то, что ты видишь. Запомни выражение на этом лице. Они сказали, что, когда отрубали голову, его глаза все еще смотрели. Если ты не поймешь, что все это осталось в прошлом, то получишь это в будущем. Вот человек, который видел, как его голова упала в грязь. О, запомни все хорошенько, Луций Цинна. Я не намерен погибнуть на Востоке. Я обязательно вернусь в Рим. Если ты посмеешь отменить те лекарства, которые я прописал Риму, чтобы вылечить его от болезни, ты тоже увидишь, как свалится твоя голова.
Ответом на слова Суллы был презрительный взгляд. Но Цинна мог и вовсе не утруждать себя ответом. Едва закончив говорить, Сулла повернул своего мула и, не оглядываясь пустился рысью с Римского Форума. Его широкополый головной убор высился на голове, как царская тиара. Но Цинна видел совсем другое, его мысленному взору представлялась Немезида. Затем он обернулся, чтобы еще раз взглянуть на отрубленную голову. Ее глаза были широко раскрыты, челюсть провисла. Внизу никого не было, и если попытаться забрать ее сейчас, никто не увидит.
— Нет, — произнес вслух Цинна, — оставайся здесь. Пусть весь Рим видит, как далеко может зайти человек, который ввел сюда войска.
В Капуе Сулла посовещался с Лукуллом и вплотную занялся отправкой своих солдат в Брундизий. У него появилось оригинальное намерение перевезти их морем из Тарента, но затем он выяснил, что не обладает необходимым числом транспортных кораблей, и отказался от этой идеи.
— Ты отправишься первым, взяв с собой всю кавалерию и два легиона из пяти, — говорил Сулла Лукуллу. — Я последую за тобой с тремя другими легионами. Однако не ищи меня на другой стороне Ионического моря. Как только ты высадишься в Элатрии или Бухетии, отправляйся в Додону. Обдирай каждый храм в Эпире или Акарнании — они не принесут тебе богатой добычи, но я предполагаю, что они все же достаточно богаты. Жаль, что скордиски ограбили Додону совсем недавно. Тем не менее никогда не забывай, что греческие и эпирские жрецы себе на уме, Луций Лициний. Вполне вероятно, что Додона ухитрилась припрятать от варваров многие свои сокровища.
— Им не удастся ничего спрятать от меня, — самодовольно улыбнулся Лукулл.
— Отлично! Отправь своих людей по суше в Дельфы. Делай свое дело. Пока я не прибуду к тебе, это твой театр военных действий.
— А что собираешься делать ты, Луций Корнелий? — спросил Лукулл.
— Ждать в Брундизий возвращения твоего транспорта. А до этого я буду сидеть в Капуе, чтобы убедиться, что в Риме все спокойно. Я не верю ни Цинне, ни Серторию.
Поскольку три тысячи лошадей и тысячу мулов было не очень удобно держать в окрестностях Капуи, Лукулл выступил в Брундизий в середине января, хотя еще стояла зима. И Сулла, и Лукулл сомневались, что последнему удастся переправиться морем раньше марта или даже начала апреля. Несмотря на срочную необходимость покинуть Капую, Сулла все еще колебался: сообщения из Рима не слишком обнадеживали. Во-первых, он узнал о том, что народный трибун Марк Вергилий выступил с трибуны Форума перед толпой с многозначительной речью, избегая, однако, нарушения законов Суллы и не призывая к этому собравшихся. Но он выдвинул требование, чтобы Сулла — который уже больше не являлся консулом — был лишен империя и доставлен в Рим, если потребуется, силой, для того, чтобы держать ответ по обвинению в измене за убийство Сульпиция и незаконное преследование Гая Мария, а также восемнадцати остальных все еще бывших на свободе.
Эта речь вроде бы не имела последствий, но вскоре Сулла узнал, что Цинна активно добивается поддержки рядовых членов Сената на тот случай, если Вергилий и другой народный трибун, Публий Магий, представят на рассмотрение Сената предложение рекомендовать центуриатной комиции лишить Суллу полномочий и привлечь к ответу по обвинению в измене и убийстве. Сенат не попался на подобные уловки, но Сулла понимал, что сама тенденция не сулит ничего хорошего. Ведь им известно, что он все еще находится в Капуе с тремя легионами. И потому они, очевидно, вообразили, будто у него не хватит мужества повторить свой поход на Рим. Они почувствовали, что могут безнаказанно бросить ему вызов.
В конце января Сулле пришло письмо от Корнелии Суллы. Дочь писала:
Отец, я нахожусь в отчаянном положении. Мой муж и свекор мертвы, а новые родственники — особенно деверь, который называет себя Квинтом, — ненавидят меня. Его жена тоже терпеть меня не может. Пока муж и свекор были живы, это не доставляло особых хлопот, однако теперь новый Квинт и его ужасная супруга живут вместе со свекровью и со мной. Права на дом принадлежат моему сыну, но они, кажется, забыли об этом. Моя свекровь — и это естественно, полагаю, — перенесла свою любовь с мертвого сына на живого. Они постоянно попрекают тебя за все неприятности — как Рима, так и их собственные. Они даже говорят, что ты намеренно послал моего свекра на смерть в Умбрию. В результате мои дети и я вынуждены обходиться без слуг. Более того, нас даже кормят той же пищей, что рабов, не говоря уж о том, что мы живем в крайне бедной обстановке. Когда же я жалуюсь и протестую, мне сообщают, что я просто несу ответственность за тебя! Точно так же, видимо, и за то, что родила сына своему покойному мужу и этот сын теперь является наследником почти всех богатств своего дедушки! Вот еще один источник их ненависти. Далматика умоляет меня жить с ней в вашем доме, но я чувствую, что не посмею сделать этого, пока не получу твоего разрешения.
Однако прежде чем просить тебя о том, чтобы ты приютил меня в твоем доме, я бы хотела, отец (если, конечно, у тебя будет время подумать обо мне), просить тебя найти мне другого мужа. Пока прошло всего семь месяцев моего траура. Если ты дашь согласие, я бы провела остальные месяцы в твоем доме под защитой твоей жены. Но я не собираюсь обременять Далматику дольше, чем на этот срок. Я должна иметь свой собственный дом.
Я не такая, как Аврелия, и не хотела бы жить сама по себе. Я не могу считать образ жизни Аврелии на редкость удачным. Пожалуйста, отец, найди мне другого мужа! Я была бы тебе так благодарна! Выйти замуж за худшего из людей бесконечно предпочтительнее, чем вторгаться в дом другой женщины. Я говорю это совершенно искренне.
Что же касается непосредственно меня, то я вполне здорова, хотя беспокоит кашель — должно быть, из-за холода в моей комнате. То же относится и к детям. Меня не покидает мысль, что в этом доме недолго будут печалиться, если что-нибудь произойдет с моим сыном.
