Пасодобль — танец парный - Кисельгоф Ирина (читать полную версию книги TXT) 📗

Моя мама лояльно относилась к моему мужу, она была со мной вопреки отцу. Но теперь он стал для нее «твоим мужем». И для меня он стал «моим мужем». Обезличенно и просто.

За неделю до родов мой муж заглянул в мои глаза по-газельи.

— Такой случай выпадает только раз в жизни, — сказал он. — Все едут в верховья Амударьи. Тахти-Сангин и Тахти-Кубад. Сейчас местным особо не до них. А в этой земле захоронены останки сонма древних культур. Представляешь? Целая страна, напичканная загадками и сокровищами греко-бактрийского искусства. Что скажешь?

Я молчала. Я не знала, что сказать. В мире ежегодно рождаются миллионы детей. В этом нет ничего особенного. Это настолько обычно, что и сказать было нечего. Толпы женщин рожают детей без мужчин. Это тоже обычное дело. Есть семьи, где больше одного ребенка. Это вообще чепуха. Не стоящая внимания в сравнении с землей-сокровищницей.

Я молчала, мой муж бил копытом в землю с сокровищами, смотрел по-газельи и ждал ответа. Он уже купил билеты и обо всем договорился. Заранее. Я даже не знала об этом. Любой мой ответ уже был формальностью.

— Если не хочешь, я не поеду. Я понимаю.

— Езжай, — сказала я.

— Точно?

— Да.

Он обнял меня и рассмеялся. Счастливо и облегченно. Ему повезло.

— Тебя теперь не обойти. Не подойти, не подъехать.

Раньше я бы сказала «не подходи», но сейчас шутить совсем не хотелось. Мне хотелось идти по жизни с маленькой серой стрекозой на шляпе, чьи слюдяные крылья розовеют и золотятся на солнце. А сейчас я поскользнулась и упала. Но в горах и в степи, несмотря ни на что, было тихо. В них нет даже эха. И мой спутник не оглянулся. Ушел.

Он уехал, я вышла на балкон. На его перилах сидел огромный богомол. Пегий, буро-желтый. Темный, загорелый на солнце богомол. Он внимательно смотрел на меня своими огромными глазами. Я на него. Долго. Я наклонилась, он молниеносно вскинул передние лапы и внезапно подался вперед. Стремительно. Прямо ко мне. Протянув свои скрюченные руки. Они были в миллиметре от моего лица. Я отшатнулась и чуть не упала. У меня схватило низ живота, скукожило, скорежило, завертело. Я еле дошла до кровати. У меня не было сил даже искать телефон. Если бы со мной что-нибудь случилось, то, возможно, все бы и кончилось. В этом никто не был виноват. Так может произойти с каждым. Даже если у него любящие родные. Их в этот момент может не оказаться рядом.

Вечером я стала искать фотографию Горыныча. Он мог сломаться от ветра. Саксаул такой хрупкий, даже черный саксаул. Я вдруг подумала, что он мог потерять свою среднюю лапу. Потому он нашел меня на моем балконе, коричневым от закатного солнца богомолом. Пришел за своей средней лапой. Чтобы я ее отдала.

Мне на глаза попался патронташ с монетами, я его развернула и расхохоталась во все горло. На меня смотрел профиль Македонского. Буравил взглядом из своего золотого нутра.

Мы с мужем перед свадьбой подарили друг другу золотые медальоны с нашими профилями. Создали свой собственный монетный двор. Со своими дублонами, дукатами, тетрадрахмами, пиастрами, дирхемами. Это был кусок независимости от цветных плоскостей Кандинского. Я заказала в ювелирной мастерской медальон с его изображением, как подарок на свадьбу, из монеты, которую нашла в сказочной стране. Мы обменялись кулонами, как своей аутентичностью. Кулон с его профилем я никогда не снимала. Никогда.

Оказалось, я верила в магию цифр. Две монеты, найденные в обрывке шлейфа Великого шелкового пути, должны были возродиться в наших монетных чеканах. Тогда бы они имели цену. Тетрадрахм с изображением Македонского в мире существует великое множество, монет с нашими чеканами было только две. Всего две. Они должны были стать бесценными из-за материала, из которого сделаны, и из-за нас. Все очень просто. Но я обманулась.

На следующий день я пришла в ломбард и попросила протестировать медальон с профилем моего мужа, который он мне подарил. Через день я узнала, что медальон сделан из серебра и покрыт золотом 585-й пробы. Аутентичность моего мужа не была раритетной, она была позолоченным серебром. Сусальный подарок к нелепой сусальной свадьбе. Папа на ней не был. Я поссорилась с ним тогда насмерть.

— Ничего ты не понимаешь, — сказал он. — У родителей звериная любовь. Они чуют на уровне инстинкта, что опасно для их детеныша, а что нет. Я все делал не так. Я учил тебя не тому выживанию.

Я нашла и пришпилила фотографию Горыныча к другой стороне кровати. Там ему было самое место. По ночам он тянул ко мне три своих руки. Как я привыкла.

Я вернулась в квартиру мужа, хотя мои родители были против.

— Представьте, что я одна, — сказала я. — В другом городе, где вас нет. Другие же как-то живут. Мне нужна моя собственная жизнь.

В квартире было убрано, но в ней никто давно не жил. Везде лежала пыль. В спальне стоял детский манеж, бывший в употреблении. Старой конструкции. В этом не было ничего особенного. Так многие делают. Передают ставший ненужным детский скарб друг другу. Детских вещей не было никаких. В этом тоже не заключалось ничего особенного. Моя мама сама вызвалась обеспечить ребенка всем необходимым. Это все знали заранее. Самое смешное, не было даже игрушек. Просто не было, и все. Если бы не манеж, о ребенке мысль и не возникла бы.

Моя мама убирала квартиру, я тоже. Чуть-чуть. Мама запрещала. Она беспокоилась за мое здоровье. Чересчур.

— Пока тебя не было, дважды звонил твой муж, — сказала мама. — Говорил, что не может дозвониться домой. Спрашивал, как ты и дочка.

— А ты?

— Как ты велела. Уклончиво.

Мама была молодец. Людям типа моего мужа не стоит рассказывать душещипательные истории и бить на жалость. Лить слезы и вымаливать сочувствие. Такие люди скажут только одно:

— Фу!

Моему мужу не стоило ничего знать. Это было бы роскошью для его эго. Пусть живет, как живется. И бог с ним.

— Я не оправдываю твоего мужа. Но все же ты максималистка. Как папа.

— Нет. Ты его оправдываешь. Здесь нет ни одной детской игрушки.

— Возвращайся домой. Мы переделали твою комнату под детскую. Здесь даже ремонта нет, — у мамы перехватило дыхание, и она прокашлялась. — Давай запишем дочку на нашу фамилию. Это будет лучше. Я тебя прошу. Очень прошу!

Мама вдруг заплакала. Я ее обняла.

— Что ты плачешь?

— Мне страшно за тебя, — тихо плакала мама. — Я ночи не сплю. Боюсь. Сама не знаю чего.

— Я его не зарежу. Обещаю.

— Мне на него наплевать! Мне он чужой человек! — закричала мама. — Я за тебя боюсь!

Я поджала губы.

— Давай я сама разберусь со своим добром. Надо будет, я обращусь за помощью. И закончим на этом!

Я разогрела детское питание и потеребила соской губы моего детеныша. Он ухватился губами за соску прямо во сне. Я рассмеялась вместе мамой. Хорошо, что в этом возрасте дети больше спят и ничего не знают о жизни.

— Имя придумала?

— Решим на семейном совете. Я, ты и папа. Время еще есть.

— Но мало.

Мама, уходя, замешкалась в двери.

— Зачем ты осталась здесь? Я не понимаю тебя. Совершенно.

— Затем, что мне повезло. Я имею дело с копией. Оригиналы покоятся в земле.

Мама судорожно вздохнула.

— Ты его любишь? — спросил она. У нее было умоляющее лицо.

— Фифти-фифти, — ответила я. — Сама не знаю. Посмотрим.

— Хорошо, — мама немного успокоилась и ушла.

Маме нужна была какая-то мотивация, какое-то оправдание в пределах нормы. Я сделала ей подарок. Утешила. На самом деле я ее обманула. Я ненавидела своего мужа больше всех людей на свете. Зоологически. У меня такого не было. Никогда. Мою душу грязными, немытыми хелицерами [9] укусили три фаланги и заразили ее своим трупным ядом. Тихо, без свиста. Без лишнего шума. Незаметно для остальных. А может, дело совсем не в фалангах. Мы с моим мужем обменялись медальонами, подарив свою аутентичность друг другу, и убили друг друга знаками собственных профилей.