Вера Петровна. Петербургский роман (Роман дочери Пушкина, написанный ею самой) - Пушкина-Меренберг Наталья Александровна

— Что за маленькая ведьма! Я и не предполагал, что она так смышлена и ловка. Лучше не сделаешь!

Идею Любочки прервать переписку он нашел очень своевременной и поэтому ни на мгновение не колебался ей тотчас ответить. Разумеется, присовокупив уверения в своей неизменной любви. Если он хотел избежать неудовольствия Любочки, то должен был делать это в каждом письме. Он заключил свое письмо такими словами: «Сейчас ты должна, не теряя времени, начать перехватывать все письма Веры Петровны и Владимира Николаевича. Удача нашего плана мести зависит только от твоей внимательности и проворности».

Для Любочки эта задача была очень нетрудной, так как обычно все письма семьи Громовых лежали на столе в прихожей, рядом со швейцарской. Отправляемые письма швейцар брал со стола и относил на почту. Приходящие письма в то же время забирал методичный камердинер Петра Модестовича, чтобы вручить кому надо. Этот обычай был твердо установлен, и никто из обитателей дома не осмеливался его нарушать. Любочке требовалось только вовремя и под каким-нибудь предлогом появиться в прихожей, чтобы захватить интересующие письма раньше, чем они попадут в нужные руки. Ее частое появление в прихожей не должно было привлечь внимания, так как вот уже много недель как она завела большую дружбу со швейцаром, его женой и детьми. Об этой дружбе она нарочито часто рассказывала госпоже Громовой и Ольге. Она неоднократно заглядывала в швейцарскую, делала маленькие подарки, играла с детьми, поддерживала их разговоры и в самом деле заслужила любовь этой семьи. Для их посещения она как раз выбрала время отправления и получения приходящей почты, которая, таким образом, оказалась под ее полным контролем.

14 дней протекли спокойно и монотонно. Ничто не нарушало покоя и распорядка двух главных условий, необходимых для полного счастья Петра Модестовича. С важным постоянством он дымил чубуком и не замечал, что его младшая дочка бледнеет, худеет и становится все печальнее. Мать со страхом наблюдала за Верой, но говорить с ней о причине ее печали не решалась. Она видела, что дочь замкнулась в себе и ее сердце ей не открыто и не ищет утешения. Вера еще больше привязалась к Любочке, своей новой подруге. Каждый вечер они собирались друг у друга и до позднего часа обсуждали одну и ту же тему, которая занимала обеих.

Вера находила облегчение, говоря о своих тревогах и видя участие в душе молодой подруги. Она не могла прийти в себя и успокоиться. Ежедневно в обществе циркулировали новые слухи о Владимире Островском, и все делалось для того, чтобы они как можно быстрее дошли до ушей Веры. Этот яд клеветы вливался в ее доверчивое сердце непрерывно, не давая ей забыть о неверности Владимира.

За Вериной корреспонденцией следили постоянно и тщательно. Но тщетно: ответа из Парижа не было. Терпение Любочки подверглось суровому испытанию. Наконец, однажды вечером (в начале третьей недели) она обнаружила в прихожей среди поступившей корреспонденции письмо Владимира к Вере. При виде этого письма у Любочки сильно забилось сердце: наступал решительный момент. Некоторое время она колебалась. Внутренний голос сопротивлялся, говорил, что так поступать нельзя. Но искушение быстро взяло верх, нашептав ей: ты обещала Борису! Эта мысль пересилила все остальное. Осторожно оглядевшись и убедившись, что одна, она быстро схватила письмо. Но тут ею овладел безотчетный страх, и она, подобно преследуемой лани, добежала до своей комнаты и закрылась в ней, трясясь и дрожа от страха.

Постепенно, преодолев страх, она стала радоваться добыче. Достав свой Corpus delicti, [7] она рассмотрела письмо со всех сторон и спросила себя, не лучше ли отослать его Борису в закрытом виде. Любопытство, однако, взяло верх, и она, не откладывая, вскрыла письмо.

Владимир писал о своем полном раскаянии и отчаянии от того, что он назвал в письме немотивированным недоверием. Он проклинал свою ревность, которую объяснял безграничной любовью. Он торжественно клялся, что не верил ни одному слову из рассказов о Вере, которые доходили до него. В заключение он коленопреклоненно просил прощения.

На следующее утро письмо было у Бориса.

После этого за короткое время от Владимира поступило много писем. Видимо, частыми письмами он хотел дать понять, что осознал свою вину. Содержание писем было более или менее тем же, но письма были короткими. Его пугало упорное молчание Веры. Он хотел бы получить от нее хоть одно слово прощения и любви. В ее злопамятство он не верил. Это не было в ее характере.

Так как молчание Веры можно было объяснить только ее болезнью, не позволяющей ей писать, то он решил узнать непосредственно у Марии Дмитриевны о самочувствии своей невесты. В своем письме он указал на ненадежность русской почты и просил госпожу Громову сказать Вере, что в дальнейшем он будет отсылать письма с курьером. Но и это письмо не попало по адресу, как и многочисленные письма, адресованные Вере.

Сообщение Владимира о его намерении отныне посылать почту с курьером имело для Бориса неоценимую важность. Это была дыра в той сети, которой осмотрительный Беклешов опутал Веру. Ее необходимо было быстро залатать, чтобы жертва не ускользнула. Но для этого он нуждался в помощи своего всесильного отца.

Он навестил его в тот же день. Хотя отец и сын жили под одной крышей, их комнаты разделяло большое пространство, и они редко видели друг друга. Кроме того, у них был различный образ жизни и разные привычки, а для привычек — разное время. Обычно Борис посещал отца в случае денежной надобности. Поэтому, когда он вошел в комнату генерала, отец сказал, будучи в очень хорошем настроении:

— А, Борис! Ты оказываешь мне честь своим посещением? Чем могу служить? Может быть, несколько тысяч рублей?

— Нет, папочка. Денег мне сегодня, слава Богу, не нужно. Нужна помощь иного рода. Это касается Веры Петровны, которая меня еще занимает.

— Очень рад это слышать, — ответил Беклешов ироническим тоном. Он знал своего сына слишком хорошо, чтобы придавать значение его дерзости. — Это терпение доказывает, что ты действительно любишь девушку. Ну, скажи, чем могу помочь.

Борис немного медлил с ответом. Он боялся рассказать о своем плане, посредством которого собирался сорвать обручение Веры и Владимира, не зная, как сам отец к этому отнесется.

— Я неофициально узнал… Совсем случайно… — начал он, запинаясь, — что Вера Петровна ожидает в следующие дни письмо от Владимира Николаевича… которое будет послано с курьером. Если бы мы могли его получить, то…

— A propos, дорогой юноша, — перебил его генерал, чье лицо просветлело из-за всей этой лжи, к тому же преподнесенной с большой неуверенностью. — Так как ты говоришь о письмах, хочу тебе прежде дать хороший совет. Когда в следующий раз ты снова составишь заговор, но только с условием, чтобы не мой сын, а кто-нибудь другой отправился в Сибирь, не выбирай в качестве места для обсуждения садик на маскараде. Деревья и кусты часто имеют уши. А сейчас давай говори, что тебе нужно.

Борис побледнел от испуга, поняв, что отцу уже известны его махинации.

— Так ты уже знаешь, папочка, — только и сказал он.

— Мне кажется, ты забыл то, что я тебе сказал однажды. Что мне известно все. Впрочем, должен сделать комплимент по поводу твоей изобретательности. Твой план ловок. И что, он уже приведен в исполнение?

Так как Борис понял, что скрывать от генерала нечего и он на него не только не сердится, но даже хвалит, то и рассказал ему все, что до сих пор произошло.

— Островский написал госпоже Громовой, — продолжал он, — что он свое следующее письмо хочет послать с курьером, что, как ты понимаешь, сорвет нам все дело. В официальных сферах я беспомощен. Можешь ли ты, папочка, использовать свое влияние, чтобы это письмо как-нибудь попало нам в руки?

Генерал немного подумал.

— Можешь быть спокоен, — сказал он наконец. — Для Веры Петровны будет закрыт и этот путь. Она не получит письма от Владимира.