Бедная Настя. Книга 5. Любовь моя, печаль моя - Езерская Елена (читаемые книги читать txt) 📗
— Мы должны помнить, что главное в нашей революции — демократия, а не республика. Мы свершили эту революцию для бедных против богатых и не имеем права забывать о нищете и безработице, о людях, живущих в трущобах без окон, о босоногих детях, о девушках, занимающихся проституцией, о бездомных стариках. Мы не можем равнодушно взирать на страдания народа. И разве можете вы подумать, что они не вызывают у нас самого искреннего уважения, глубочайшей любви, самого пламенного и проникновенного чувства?.. — патетически вопрошал Гюго, обводя зал блестящими от возбуждения глазами и величественно взмахивая правой рукой, в то время как левая, сжатая в революционный кулак, эффектно была отведена за спину.
— Довольно ли у вас еще слов, — решительно настигал его вопросом Дюма, искренне веривший в незыблемость богоданного Франции миропорядка, — чтобы и далее прикрывать ими недостающую вашей душе нравственность, имея которую, вы никогда не посмели бы подстрекать этот бедный, невежественный и обездоленный люд, полный необузданных страстей, к дурному — к отрицанию Богом установленных законов жизни. Ваши слова красивы и яростны, но вашему сердцу не хватает подлинности чувств, душе — искренности, а музе — вкуса…
Уже через десять минут стало понятно, за кем останется поле боя. И репортеры заелозили на своих местах, пытаясь таким образом подтолкнуть течение дискуссии к финалу, о чем и возвестил, наконец, гонг в руке Марраса. Дюма выглядел уставшим, лицо его покраснело от напряжения. Гюго, славившийся отменным здоровьем (известно, что зачастую он спал не более четырех часов в сутки и отлично чувствовал себя при этом), в противовес своему сопернику пребывал в прекрасном расположении духа и нисколько не был взволнован.
Голосование зрителей, уподобленное древнеримскому ритуалу (большой палец вверх поднятой над головою руки — победа, вниз — поражение), между тем прошло быстро. Пальму первенства, как и предполагалось, получил Гюго. Дюма тут же ушел, даже не выпив поданного после дебатов в знак примирения шампанского — подарок от дирекции театра. Ротшильд покинул ложу у сцены еще раньше. Графиня Мари осталась ждать второй части вечера — Гюго обещал всем сюрприз. И, когда репортеры, суетливо наступая друг другу на пятки, начали пробираться от оркестровой ямы в проходы, мэтр вышел на авансцену и объявил, что желает представить победившему Парижу маэстро итальянской революции — Джузеппе Верди.
Зал немедленно отозвался ропотом, в котором смешались и восторг, и удивление — имя Верди уже гремело по всей Европе, но так свободно его увидели в Париже впервые. Итальянец стал в последние несколько лет невероятно знаменит. Ему только что был предложен трехлетний и потрясающе выгодный контракт в лондонском «Ковент-Гарден». Правда, от контракта Верди отказался. Убежденный республиканец и демократ, едва заслышав о событиях во Франции, он немедленно засобирался на родину, чтобы не пропустить разворачивающиеся там революционные события.
Как и все итальянцы, еще со времен Наполеона, Верди видел во Франции залог освобождения своей страны от владычества Австро-Венгерской монархии. Композитор мечтал о свободной Италии, но, тем не менее, смотрел в будущее с оглядкой на Францию — именно оттуда должен был прозвучать сигнал к началу освободительного движения. И, когда это время пришло, Верди оставил успешный «туманный Альбион» и заспешил домой.
В Париже его, однако, задержали предложение сделать переработку одной из своих опер для Итальянской труппы и знакомство с Гюго, которым композитор искренне восхищался и произведения которого брал за основу сюжетов своих опер. Вот и сегодня вместе с «великим человеком» он собирался представить публике фрагменты из будущего сочинения.
Прослушивание «Риголетто» прошло прекрасно — зрители восторженно аплодировали маэстро и Гюго, выступавшему в роли чтеца и комментатора. Графиня Мари осторожно улыбалась. Этого бородатого крепыша-итальянца ожидает славное будущее, и, возможно, у нее появится шанс быть увековеченной в истории как бессмертная Муза еще одного гения. Графиня знала, что Верди вдовец. Несколько лет назад энцефалит лишил его семьи: молодой любимой жены и двоих маленьких детей.
На свято место вдохновительницы творчества и дамы сердца немедленно стали претендовать многие великосветские поклонницы его таланта. Однако поговаривали, что утешение он нашел в обществе Жозефины Стреппони, несколько лет назад открывшей в Париже вокальную школу. Но графиня не допускала и мысли, что композитор предпочтет ей другую.
Пейзански благообразный маэстро уже дважды навещал Мари по частному приглашению в ее «розовом особняке» на Елисейских полях и признался в доверительной беседе, что ценит в женщине три главных качества — покорность судьбе, преданность мужу и склонность к самопожертвованию. Именно такой видела себя графиня д'Агу, когда уезжала с матерью и камеристкой из Парижа, дабы соединиться, как она полагала, — навеки, с возлюбленным Листом.
Графиня поднялась в ложе, чтобы показать свое присутствие Верди, как вдруг, вместо того чтобы распрощаться с покидавшей театр публикой, композитор жестом опять призвал всех к вниманию и кивнул в сторону кулис. Мадемуазель Клико и ее молодая коллега по труппе оглянулись. Из полумрака театрального кармана вышли две женщины, в одной из которых артистки тотчас признали знаменитую в прошлом певицу Стреппони, в то время как лицо ее спутницы оставалось в тени кулис.
Жозефина грациозно и степенно прошла к роялю, выкаченному на сцену еще во время прослушивания нового произведения Верди, и подала маэстро какой-то листок, вынув его из ридикюля. Верди с благодарностью улыбнулся и, развернув бумагу, стал читать. Замешкавшиеся репортеры моментально снова склонились над своими блокнотами — маэстро читал обращение к французскому народу и правительству, он требовал помочь Италии в ее революционном порыве.
— Надеюсь, вы воздержитесь от немедленной мобилизации французов на войну и останетесь с нами? Хотя бы до конца вечера? — Гюго, все еще стоявший на сцене, подошел к Верди и взял маэстро под локоток, едва тот закончил читать. Гюго всячески сторонился скандалов и постарался перевести заявление Верди в шутку.
— Разумеется, — вполне серьезно ответил маэстро, не обратив внимания на ироничный тон Гюго. — Но меня держит в Париже не стремление увести с собой отряд ополченцев, а ответ мадемуазель Жозефины Стреппони. Я покину Париж, как только она скажет, что готова уехать со мной.
От этой новости графиня д'Агу вздрогнула и, едва оправившись от секундного изумления, решительно перешла в наступление. Она придвинулась к самому краю ложи и, перегнувшись в зал, крикнула:
— «Марсельезу»! Пусть она споет «Марсельезу»!
Зрители сразу подхватили ее крик. А репортеры замерли в предвкушении скандала — им было известно, что мадемуазель Стреппони уже несколько лет как потеряла голос и вообще не могла петь. Жестокая графиня д'Агу своим возгласом поставила певицу в безвыходное положение — отказаться петь «Марсельезу» она не могла, но и петь — тоже.
Это была ужасная минута для Жозефины. Зал стоя скандировал «Марсельеза»! «Марсельеза!», а Жозефина взволнованно оглядывалась, будто ожидая, с какой стороны к ней придет помощь. Артистки за кулисами тоже напряглись — разве есть в мире большее удовольствие, чем смотреть, как топят тебе подобных?
Но вдруг из-за кулис стремительно вышла молчаливая спутница Жозефины, приблизилась к ней и, обняв за плечи, запела. Запела так, что зрители впали в неистовый восторг и принялись подпевать. И уже никто не замечал, поет ли вместе с залом мадемуазель Жозефина Стреппони.
Гюго вздохнул с облегчением и даже позволил себе элегантным движением облокотиться на крышку рояля. Настоящее искусство всегда способно изменить тонус ситуации: еще минуту назад все казалось таким взрывоопасным — и вот уже бывшие враги и свидетели нараставшей «дуэли» полны умиления и искреннего восторга. Верди же бросился к роялю и стал аккомпанировать.
Недовольной осталась только графиня д'Агу — неожиданное появление молодой особы, чей голос напомнил многим пение погибшей лет десять назад при падении с лошади примадонны Итальянской оперы Малибран, ее сильно раздосадовало. Спасшая Жозефину певица была явно не из простых смертных. Хотя она носила платье без излишеств, в ее осанке и манерах чувствовались благородство и та гордость, на которую способны лишь люди, уверенные в себе, окруженные вниманием и постоянной любовью.
