Расследование мотива - Родионов Станислав Васильевич (книги онлайн полные txt) 📗
Первый секретарь молча ждал, пока они подойдут. Стол оказался шире, чем виделся издали, поэтому Кленовский поднялся, вышел из-за него и крепко пожал им руки. Рябинин мгновенно оценил и сам жест, и как он был сделан, но тут же задвинул свои наблюдения, как случайно выдернутую с полки книгу.
— У нас минут двадцать. — Кленовский посмотрел на часы. — Пожалуйста, расскажите коротко, в чём там дело. Вы, конечно, понимаете, что судьба такого специалиста и организатора, как Ватунский, меня интересует.
Рябинин собрался говорить, — дело всегда докладывал следователь, который знает его лучше всех. Он вежливо помолчал, и этого хватило Гаранину, чтобы начать докладывать самому.
Тогда Рябинин стал рассматривать Кленовского…
Наверное, зря писатели вырисовывают лицо человека, показывая лоб, губы, волосы, да и брови с ресницами выпишут, как сфотографируют. Как говорит о характере длина носа, цвет глаз или родинка на щеке? Другое дело, когда из этих носов, губ и глаз складывалось удивительное и странное явление Вселенной — человеческое лицо, как дивный цветок из мелких и неказистых молекул. Но как молекулы не могли бы стать цветком без солнца, так и не получилось бы человеческого лица без разума — только он мог светиться в губах-глазах-бровях. Рябинину казалось, что писать надо только о выражении лица, об этой печати разума и характера на нём.
Он внимательно следил за Кленовским, за его суховатым лицом и бородкой, под которой бежал по ослепительно-белой сорочке модный галстук. Секретарь слушал Гаранина и наверняка думал сейчас только об этом деле, нацелившись на прокурора большими очками в громоздкой оправе.
— Вот такие обстоятельства, Алексей Фёдорович, — кончил Гаранин, повозив по лицу платком, и добавил: — Мы считаем, что дело подлежит прекращению.
Секретарь молча повернулся к Рябинину, и тот сразу почувствовал его взгляд на вес, ощутил на себе, словно к нему подключили какой-то генератор, и быстро подумал, что прокурор потел не зря. И ещё подумал, что из Кленовского вышел бы хороший следователь.
— А вы что скажете?
— Дело подлежит направлению в суд, — промямлил следователь под взглядом Кленовского. Как большинство впечатлительных людей, Рябинин в новой обстановке слегка терялся.
Гаранин быстро посмотрел на следователя и тут же повернул лицо к Кленовскому. Получалось, что они оба волновались. Чего боялся прокурор — Рябинин знал. Но чего боялся он сам, Рябинин?… И чего может бояться поработавший следователь, на которого жаловались прокурору и правительству, которому угрожали чем только могли, на которого, бывало, бросались в кабинете и нападали на улице, о котором писали фельетоны, увольняли за это с работы, извинялись и восстанавливали? Не мог он за себя бояться. Не за себя боялся Рябинин, а себя. Он всё мог перенести, перетерпеть мог, если уж нельзя было крикнуть. Но когда пинали истину, как консервную банку, когда обращались с законом, как с купленными штанами, — у Рябинина сердце тяжелело, сжималось, как кулак для удара.
— По-вашему, Ватунский преступник? — спросил Кленовский Рябинина.
— Какой же он преступник? — ответил Гаранин, но Кленовский смотрел на следователя своим щелочным взглядом, который, как и солнечный свет, имел незаметное давление.
— Ватунский преступник и по-моему, и по закону.
Кленовский повернул голову к прокурору, потребовав взглядом возразить следователю.
— Он не опасен для общества, его преступление случайно, оступился человек, погорячился, нет смысла его судить, — обратился теперь Гаранин к следователю.
И тут Рябинин увидел, что Кленовский чуть-чуть согласно кивнул. Прокурор даже не заметил кивка, но ему он был не нужен, как птицам при перелётах не нужен компас, — есть у них какой-то орган внутри, который ведёт туда, куда надо.
Рябинин повернул голову к окну. За окном стояли тополя. Начали сдавать и они. Холодные ветры дотрепали их. Листьев осталось мало, да и те болтались по ветру грязно-жёлтыми клочками бумаги. Ветки стали прутьями, и тополя просвечивались. Сдали тополя — холод струился по чёрным веткам день-деньской. А потом снега пойдут — белые и косые. Деревья совсем застынут и будут стоять обледенелые и тихие, как корявые столбы. И всё. Но не всё — придёт весна, и тополиные ветки задрожат от тепла и сока… А весна обязательно придёт — после стужи всегда бывают вёсны…
— Где сказано, что нет смысла судить хорошего человека? — разозлился Рябинин.
— Это же вытекает из духа нашего закона! — тоже повысил голос прокурор.
— В этом деле вы плюёте на дух закона!
— Как это плюю? Попрошу, Сергей Георгиевич, выбирать выражения. Какой смысл: человека, который никогда не совершал и никогда больше не совершит преступления, специалиста, судить, посадить и отправить в колонию копать землю или валить лес? Какой?
— Действительно, какой? — спросил Кленовский и вдруг улыбнулся следователю.
— Такой, — буркнул Рябинин, споткнувшись об эту улыбку, но тут же добавил: — Зачем искать смысл, когда закон прямо предписывает?
— Как? — удивился первый секретарь. — Вы, следователь, отказываетесь от поиска смысла?
— Но ведь закон же… — ошарашенно промямлил Рябинин, поражённый таким простым и очевидным выводом из всех его рассуждений.
— Лично я, — сказал Кленовский, — не могу применить ни одного закона, пока не пойму его смысла. А вы?
— Я тоже, Алексей Фёдорович, — быстро согласился прокурор.
— Ну а вы? — ещё раз спросил Кленовский.
Рябинин растерялся — с ним это бывало, когда неожиданно пропадала убеждённость. Две пары глаз внимательно смотрели на него: одни из глубины, из впадин, неодобрительно, и другие из-под очков, бесстрастно и требовательно.
Уверенность Рябинина дрогнула: он был человеком сомнений, а любое сомнение ломало его логику. И может быть, от этих сухих взглядов, или уж тут сердце пришло на помощь разуму, Рябинин вдруг удивился: как же так?
— Семён Семёнович, — неожиданно спросил он Гаранина, — чем же так хорош Ватунский, что его не стоит отдавать под суд?
— Я уже вам говорил, — слегка раздражаясь, ответил прокурор, — прекрасный специалист, положительный человек, случайность преступления…
— А вы с этим не согласны? — поинтересовался Кленовский у Рябинина.
— Согласен, очень даже согласен…
— Вы просто догматик, — перебил его Гаранин. — Вы должны подходить к явлениям всесторонне, учитывая политическую ситуацию.
Рябинин понял, что вот сейчас он, Рябинин, заговорит, потому что горячая волна крови и злости пробежала по спине, груди, бежала к лицу и мозгу.
— Семён Семёнович! — сказал следователь, и Кленовский лёгким движением головы выразил особое внимание, видимо уловив в его голосе иной тембр. — Семён Семёнович! — повторил Рябинин, когда волна достигла головы. — А если бы положительный слесарь, не главный инженер, вот так же убил свою жену — вы бы отдали его под суд?
— Что вы приводите нежизненный пример с каким-то абстрактным положительным слесарем? — пожал плечами прокурор.
— Я и жизненный приведу. Недавно вы отдали под суд шофёра самосвала Бочарова. Юрков вёл расследование. Бочаров сбил женщину. Раньше он никого не давил, а вот сел за руль с температурой, больной. Согласитесь, что тут больше случайности, — поздно затормозил.
— Процент дорожных происшествий… — начал Гаранин, но следователь его перебил:
— Подождите о процентах. Значит, преступление Бочарова тоже случайно. Он прекрасный специалист, лучший водитель автопарка. В моральном отношении непогрешим, общественник, прекрасные характеристики, да ещё двое детей на руках. Разница между ними только одна: Бочаров — шофёр, а Ватунский — главный инженер комбината. Так почему же вы одного отдаёте под суд, а второго не хотите?
— Кто больше принесёт пользы — шофёр, которых сотнями готовят на курсах, или специалист, уникальный специалист?
— И что отсюда вытекает, Семён Семёнович?
— Кто нужнее государству? Кого государство больше ценит? Не забывайте, у нас социализм, и пока кто больше даёт государству, тот больше и получает.
