Восемь сантиметров: Воспоминания радистки-разведчицы - Мухина Евдокия Афанасьевна (бесплатная библиотека электронных книг .txt) 📗
— Я твою рацию мог отнести в комендатуру, поднять тревогу…
— Как же ты мог, если наш, советский? Получается, что торгуешься?
Он заюлил. Дескать, не торговался, а упомянул как факт своей преданности. Еще тише стал шептать:
— Деда не Тимофеем зовут, и он нездешний, сюда перед войной наезжал к двоюродному брательнику рыбалить. Твой начальничек служил где-то в одной гостинице швейцаром. Тогда и завел бородищу. Может, только для виду швейцаром. Как думаешь, а?
Я чуть не рассмеялась: вспомнила, что у сухумского ресторана «Рица» тоже стоял белобородый дед в фуражке с золотым околышем. Вдруг и он пошел в подпольщики… Тут же и спохватилась: ничего нет особенного. Говорю Сашко:
— Ладно заливать! Расскажи лучше о себе. Как пошел в полицию. Ты добровольно пошел?
— Заставили.
— Такого дошлого заставили? Брось!
— Правду говорю. В полиции встретил деда, и мы столковались…
— Ну, а чем таким ты занимался раньше?
Он не успел ответить — в разговор вмешался дедушка Тимофей. У него был слабый голос, очень больной:
— Сашко!
— Я Сашко.
— У вас делали конфискацию?
— Все подчистую заорали.
— Чем же питаетесь? Маманя твоя клянет небось фрицев? Интересно, ты мне скажи: ей доверил, что со мной заодно?
— Разве можно. Что вы, Тимофей Васильевич!
Старик опять долго кашлял. Скорей всего, под этот кашель тянул время, обдумывал, как дальше быть. Потом спрашивает:
— Ты вот сюда пришел, кто тебя охраняет? Ведь ты один не решился бы пойти.
— А почему не решиться — вы полицай, я полицай. Наша семья считается преданной немцам. У нас даже эта их шавка ночевала, которая к вам заходила со Штольцем. Мы держим комнатку для командированных из Краснодара. За мной хвостов нет. Вот лекарство принес от гауптмана — не беспокойтесь, Тимофей Васильевич…
Дед отвечает:
— Мне что беспокоиться, я свое отжил… Есть дело, Сашко. Ты мой тайник «почтовый ящик» знаешь? Прямо говори, не виляй!
Сашко скрутил цигарку, закурил. Дедушка закашлялся. Я крикнула:
— Загаси сейчас же!
Дед сказал:
— Ладно, дыми… Я в тебя, Сашко, верю как в очень большого прохвоста. Знаю, ты меня наколол, когда я ходил к тайнику. Может, и тех, кто клал туда донесения, тоже выследил?
Сашко понял, что крутить невозможно:
— Частично.
— Выслеживал… для какой цели?
— Посылали на это дело. Я выслеживал, но вас же и оберегал. Ведь не сообщил никому — значит, это правда.
— Андрюху тоже ты выследил?
— Вы знаете: Андрюха погиб по своей вине.
Дедушка хотел было сползти с лежанки, но сил было мало, махнул рукой. Потом говорит:
— Так-так, Сашко. Ты, значит, во всем советский?..
— В этом я клянусь всей жизнью!
Старик усмехнулся, покачал головой:
— Ну, когда ты клянешься… бери бумагу, садись и пиши всех полицаев и предателей: фамилию, имя, отчество, прозвище, откуда кто взялся, какими делами славен. Мы все передадим нашим за твоей подписью. Согласен?
Сашко не колебался ни минуты.
— Затем я и пришел, — сказал и осклабился, рад был такой работе.
Он аккуратным почерком составил весь список, полчаса писал. Дед принял из рук в руки, где-то на печи спрятал.
— Теперь, Сашко, поскольку ты ужасно какой ловкий, даю тебе поручение. Ввиду моей болезни я давно к «почтовому ящику» не хожу. Доставь оттуда что там есть.
Сашко дрогнул, спрятал голову в плечи, стал отнекиваться. Дед его перебил:
— Как же так? Ты ж наш, все для нас делал. А я-то тебя собрался было представлять к медали… Завтра же и принеси!
— Не смогу, Тимофей Васильевич.
— А почему?
— Правду скажу: после того как Андрюха на том погорел, у меня ноги подгибаться станут…
Старик повысил голос:
— Я тебе приказываю!
Сашко сильно побледнел:
— Лучше тогда застрелите — и делу конец…
Тяжелый разговор. Каково мне, девчонке, слушать. Дед долго молчал, что-то в уме прикидывал. Вздохнул и говорит:
— Тогда вот что. Завтра внучка моя под видом, что ищет для меня молока, пойдет к тому месту. А ты будешь отвлекать от нее опасность. Как отвлечь — решишь сам. Подходит тебе такое дело?
— Будет исполнено!
— Тогда действуй. В двенадцать пятнадцать при любой погоде. А пока прощевай!
После ухода Сашко я спросила деда:
— Нарисуйте где, я без него сделаю.
Дед на меня со вниманием посмотрел, хитро:
— Одна? Так ведь я иначе и не мыслю. Именно что одна и в другое совсем время.
Мы еще долго обсуждали с дедом, как я пойду, как отыщу это место. Кашель у него опять усилился, минут по десять слова не способен был произнести.
— Вот хорошо, получается, что болезнь выходит, — шутил дед.
А какие шутки. От него кожа осталась да кости да еще борода. Он мне все толково разъяснил и посоветовал идти, как только окончится комендантский час.
Вскоре дедушка опять стал бредить. Хотела дать лекарство — он отшвырнул таблетки: первый раз при мне заматерился:
— Туда и сюда гауптмана с его заботой!
Разбуянился, раскричался. Стал требовать, чтобы я из-под тряпок в сенцах принесла ему бутылочную гранату. Я не знала, как быть.
— У вас же под подушкой пистолет.
— Учить взялась, кузурка! Давай, приказываю, гранату, иначе сам встану.
Пока я ходила в сенцы, он заснул. Я его укрыла. Поспать бы и мне хоть полчасика. Но как только вспомню, что Сашко входил в курень, а я не услышала, — начинаю дрожать. Я заперлась, заложила засов, но чудится, что Сашко ходит от окна к окну. Дожидаясь рассвета, не только не ложилась, но и не садилась. До боли колола себя иголкой, пробовала даже курить. Сделала две затяжки — зашлась кашлем. Сон отступил, но голове стало еще хуже.
Что было дальше? Я взяла, алюминиевый бидончик, в карманы ватника сунула не одну, а две гранаты лимонки и, конечно, пистолетик. Погода была ясная, морозная, снегу немного, мягкий снег. Когда вышла и, спиной к улице, навешивала на дверь замок, чувствую — кто-то сзади стоит. Поворачиваюсь — это соседка наша, еще совсем недавно нестарая женщина, видная собой, а сейчас старуха с впалыми глазами. Тихо мне говорит:
— Девчонки мои помирают с голоду. Дай чего-нибудь. — Просит, а глаза злые.
Я отвечаю:
— Мешок принесите, насыплю картошки.
— Вот мешок! — Она мне протягивает наволочку от думки. В нее больше трех кило не вместится.
Повторяю:
— Принесите мешок…
— Давай сыпь сюда. Нешто я мешок подыму, я под мешком свалюсь…
Иду в хату — она за мной.
Шепчу ей:
— Не ходите сюда!
Она смотрит вокруг и, наверное, думает: «Вот оно, волчье логово. Все равно всех вас повесят. Погоди, наши придут, сама тебя поволоку!»
Злее никого не видела. Как же захотелось ей рассказать, кто мы с дедом в действительности. Удержалась… Чтобы наполнить наволочку, лезть в подпол не пришлось — хватило картошки на кухне. Спрашиваю:
— Вареной дать?
— Неуж откажусь! — Улыбнулась. Но как увидела деда на печи, опять в глазах закипела злоба.
Думаю: как же она? Пришла просить, а скрыть вражду не может. В глубине души я ее понимала. Говорю:
— Тетенька, он сильно болеет.
Она отвернулась.
Я ей высыпала в передник из чугунка — только что сварилась картошка. Она стерпеть не может: хватает, откусывает, обжигается, давится.
Прошу ее:
— Присядьте.
Нет, повернулась и пошла.
На меня что-то нашло, кричу ей вдогонку:
— Вернитесь!
Она остановилась, слушает. Потом подошла поближе:
— Ну! — Что-то она увидела на моем лице.
— Я сейчас ухожу. Смотрите — ключ будет под ступенькой…
— Чего?
— Если станет известно, что меня схватили фашисты…
— Тебя?
— Я от бессонницы почти неживая, станут ловить — далеко не убегу… Запоминайте, куда ключ кладу. Дедушка в полубеспамятстве, сопротивляться не сможет… Боюсь, они его замучают.
Соседка опустилась на ступеньку.
— Ой, да что ты такое буровишь?
