Из тупика - Пикуль Валентин Саввич (книги онлайн полностью .txt) 📗
2. Агитация на публичных митингах Архангельска и Соломбалы против наших союзников, которые вели вместе с нами войну против центральных держав, и
3. Попытка оставить Архангельск в руках большевиков, а также затопление судов на фарватере с целью препятствовать проникновению кораблей союзного нам флота".
- Ни один пункт не отрицаю, - подписался Дрейер под приговором. - Все было именно так... И каждым пунктом вашего обвинения - горжусь!
В застенке ломали его волю. Враги знали, что Дрейер был, лучшим оратором в полуэкипаже, что его любили и любят архангельцы, и теперь надо было показать Дрейера в ином виде, сломленным.
Как одуряюще пахло весной, которая сочилась даже в каземат...
Скоро черемуха вскинет упругие ветви, они дотянутся сюда - до окошка его камеры. А его уже не будет. Часто звякал в двери глазок: Дрейера изучали, даже дамы приходили смотреть на поручика, ставшего большевиком. О, эти прекрасные женские глаза, глядящие в круглую железку тюремной двери... "Как вам не стыдно!" - хотелось сказать им. А во дворе тюрьмы вовсю тарахтело разбитое фортепьяно, и чистый голос выводил под Вертинского.
Ваши пальцы пахнут ладаном,
И в ресницах спит печаль,
Ничего теперь не надо вам,
Никого теперь не жаль...
"И много надо, - размышлял Дрейер, - и всех жаль!"
А внутри двора гуськом вдоль стены блуждали женские тени: был час женской прогулки, и он стал его последним часом. Дрейера вывели во двор, арестанток оттиснули на край, а посреди двора, прямо на камнях, с помощью керосина, развели костер...
Собрались приглашенные - как в театр. Были союзники, были чиновники, представители прессы, были и женщины. Слава богу, не догадались привести детей. И не пришел лейтенант Басалаго ("Трус", - думал о нем Николай Александрович).
- Читайте, - сказал он. - В сотый раз... уже надоело!
В глубине тюремного колодца, сложенного из камня, еще раз зачитали для гостей! - конфирмацию суда, составленную на основании законов империи, которой уже не существовало. Потом подошел полковник Дилакторский, сорвал с плеч Дрейера погоны, отцепил от пояса кортик и снял ордена. Все это полетело в костер. Но перед этим Дилакторский долго ломал кортик - символ дворянского достоинства. Ломал долго и безуспешно - крепкая сталь не поддавалась, и полковнику было стыдно перед дамами.
- Позвольте, я попробую, - сказал ему Дрейер.
Взял кортик, переломил на колене, отшвырнул в костер:
- Пожалуйста... Вот так надо!
Дрейера спросили здесь же - не отрекается ли он?
- Нет, - ответил поручик. - Я не отрекаюсь.
И тогда во дворе тюрьмы появился Басалаго.
- Я, - сказал он, - только что разговаривал с его превосходительством Евгением Карловичем о тебе, Николаша! Согласись, что твое положение глупо: потомственный тверской дворянин, окончил Морской корпус его величества... Ну да! Евгений Карлович так и понял: увлечение молодости, и оно простительно...
- Что тебе от меня сейчас надо? - спросил Дрейер. - Коли уж ты явился, так встань в сторону и веди себя скромно.
- Нам ничего не надо, это тебе надо, - ответил Басалаго. - Публично откажись от своих убеждений, к чему тебе этот марксизм? Мы уже переговорили с генералом Айронсайдом, и в батальоне имени Дайера есть и не такие отпетые головы, как твоя. Еще можно искупить вину кровью.
- Отстань... я не отрекаюсь! - повторил Дрейер.
Дилакторский шагнул к нему:
- Тогда приготовьтесь к казни...
Дрейера увели в камеру, там ему связали руки и сделали глубокий укол в спину. Он чувствовал, как входит в тело игла и разливается по крови что-то жуткое и бедовое. Они хотели его видеть сломленным, и этот укол вызвал паралич воли. Дрейер вздрогнул и... заплакал.
Свежий ветер летел над Двиной, косо взмывали чайки, ветви черемух трясло над тюремной оградой. И бурные приступы рыданий колотили истощенное тело. Вот тогда его вывели: пусть все видят, как он плачет. Кто-то засмеялся (уж не Басалаго ли?):
- Так покажи, Николаша, как вы умеете умирать?
Сквозь рыдания Дрейер ответил в толпу "гостей":
- Ты умрешь хуже собаки... А я все равно - человеком...
И вдоль стен плакали женщины - тихо, тихо. Кусая платочки.
Николая Александровича поставили на краю ямы.
- Бывший поручик Дрейер, - заорал на него Дилакторский, - долго ли нам еще возиться с вами?! Покайтесь, черт побери!..
Рьщающие губы дрогнули, но воля была еще жива.
- Я - большевик, полковник. А вы меня с кем-то путаете... Мне ли каяться?
Так погиб Николай Александрович Дрейер.
* * *
Мечта Чайковского, запропавшего на парижском житии, о собственных архангельских миллионах, кажется, близка к осуществлению. Пробный оттиск кредиток лежал сейчас на столе, и лейтенант Уилки стянул с руки перчатку. "Вот оно - почти гамлетовское: быть или не быть?.."
Вынул из пачки одну кредитку. Вынул и ахнул: двуглавый орел, цепляясь когтями за державу и скипетр, подобрал под себя гербы всех покоренных народов, - даже Финляндию, заодно с бароном Маннергеймом! Медлить было нельзя: скандал грозил обернуться склокой в союзном лагере... Могло сорваться наступление Юденича на Петроград из-за такой ерунды, как архангельские деньги. Ведь столько было приложено стараний, чтобы Маннергейм не особенно-то дулся на Колчака, и вот... Русский орел, возрожденный в Архангельске, снова вцепился в финляндский герб.
Уилки предстал перед Айронсайдом.
- Генерал! Вы видите русскую кредитку?.. Здесь сказано: "имеют хождение по всей империи". Империи, генерал! Но кто же сейчас из русских пойдет воевать за империю? Наконец, здесь прямо написано, что кредитки размениваются на наши фунты, имея равное с ними хождение... С чего они взяли, русские шалопаи, что эти бумажки могут равняться по нашему великому бронебойному фунту?
- В самом деле, - присмотрелся Айронсайд к рисунку денег, - к чему Миллеру такая помпезность? Деньги - это... только деньги, их носят в кармане, а не вешают по стенкам! Вы правы, Уилки: дай русским волю, и один кавторанг Чаплин пропьет нас за одну ночь с потрохами вместе! Что вы советуете, Уилки?
- Самое главное, мой генерал, - орла надо ощипать...
"Щипать" пришлось самому Миллеру, - эта работа тонкая. И карандаш тонко заточен, как скальпель хирурга перед операцией. С головы орла первой упала корона, вырваны из лап регалии власти - держава и скипетр. Хоть плач, до чего жалко! Что же останется от России? Наконец, дело за гербами...
- Англичане сами ненормальные, - злобно пыхтел Миллер, занимаясь страшными ампутациями. - Что они хотят видеть на наших деньгах? Корочку хлеба? Или одного архангела Гавриила? Боже мой, остался от орла один хвост... Что делать с хвостом? Выдернуть нельзя, ибо на хвосте андреевский крест... Я запутался!
Миллер в отчаянии отбросил карандаш. А когда тиснули следующий тираж, то весь орел был забит черной краской. Кто это сделал - так и не дознались (наверное, англичане). А за окном бурлила, вся белая от пены, Северная Двина, в зное первого жаркого дня скользили паруса. Город был украшен союзными флагами - готовилось парадное чествование дня рождения английского короля.
Марушевский велел остановить автомобиль возле тюрьмы.
- Что тут происходит? - недоумевал он.
Толпа зевак топталась вдоль сквера. Ворота тюрьмы были распахнуты, на бульвар вывели из камер арестантов, посадили их, как школьников, по скамейкам, а генерал Айронсайд похаживал под деревьями, лично выбирая пополнение в Дайеровский батальон.
- Дичь! - говорил он внушительно. - Вы когда-нибудь видели, чтобы солдат получал на завтрак куропатку и десяток новозеландских яиц?
Конечно, никто такого не видел.
- Вот! А в Дайеровском батальоне вы будете это иметь... Один рослый детина поднялся со скамейки и стал гулять нога в ногу с генералом Айронсайдом. Нахальное поведение арестанта поразило британского полководца.
- Зачем вы встали? - спросил он.
