Из тупика - Пикуль Валентин Саввич (книги онлайн полностью .txt) 📗
Вальронд потом как-то при случае заметил военлету:
- У нас на флоте такого порядка не было: топили друг друга без любезностей. Конечно, я тебе смерти не желаю. Но вот, случись, тебя собьют белые, неужели они поступят так же?
- Не мне ломать старый обычай, - сказал Кузякин... - Так уж повелось среди летунов всего мира. А сбить меня здесь, на севере, может только один человек... Только один!
- Кто?
- Есть такой полковник-ас... Сашка Казаков. Мы с ним приятели были. У него семнадцать побед на счету. Но, говорят, крепко стал зашибать водочку. Сейчас он в Архангельске... краса и гордость авиации Миллера! Но сначала, закончил Кузякин тихо, - я грохну Постельникова... Как нагнусь - так режет!
* * *
Лапти носить надо уметь. Эту истину Вальронд понял совсем случайно, во время отступления. Два греческих мула (их отбили вчера у англичан), звякая уздечками, тянули через колдобины пушку без ударника. И фуражку мичман вешал теперь не на гвоздик, как было у станции Масельгская, а на сучок дерева.
Нетрудно догадаться: Масельгскую они сдали.
Вальронд сносил две пары лаптей, отступая...
Третьи натерли ему ноги, и тогда он пошел босиком.
Для лихого мичмана с крейсера "Аскольд" - это уж слишком. Но, очевидно, так надо: путь был избран... вместе с народом и до конца! И никто его не толкал в загривок на этот путь - он сам ступил на него. Так что не пищать! А путь нелегкий - особенно вот в таком отступлении, когда между пальцами босых ног выдавливается черная торфяная жижа, ледяно режущая ноги.
- Ретирада что надо! - говорил Вальронд...
Разъезд No 12 - ни души, и провода оборваны, смотаны в катушки, лежат на перроне: Одинокая козочка щиплет травку. Конечно, козочку они эту съели, - прощай, разъезд No 12!
Разъезд No 11 - тут они встретили бойцов, занимавших позицию. Полураздетые, иные в грязных кальсонах, заросшие бородами и охрипшие, они шатались от голода. Здесь съели, после долгих дебатов, двух греческих мулов, а пушку погрузили на платформу. Конечно, эту бесполезную пушку лучше всего в отступлении было бы "потерять", но совесть артиллериста не позволяла Вальронду это сделать. Берег, тащил за собой и... проклинал ее!
Спиридоновцев обходили англичане, и бронепоезд шпарил через лес осколочными. Осколки разили белок на деревьях, к ногам бойцов однажды упала куропатка. Белые заняли Повенец, и к отряду Спиридонова, отступавшему далее, примкнула пожарная команда из Повенца, возглавляемая аптекарем одноглазым бойким малым. Из леса вышли три брата Пашковы, партизанящие в округе, попросили патронов (в долг!) и снова скрылись в дебряной чаще. Вальронд не переставал удивляться народной выдержке: их бьют, их лупят, они отступают, но воля народа крепнет. Это было удивительно и наводило Вальронда на всякие ассоциации из русской истории: так, наверное, было при Мамае, такой же дух поднимал мужика в двенадцатом... Что-то незримо ожесточалось в душе каждого - даже в отступлении.
На окраине Медвежьей Горы они укрепились, прибыл и товарищ Спиридонов; жестко совал руку бойцам, без улыбки, без слов. Заметив пушку, залепленную грязью, спросил Вальронда:
Дотащил?
- Допер.
- Дело!
Вот и весь разговор...
В этот день рядом с ними упал вражеский снаряд. Он тяжело шлепнулся на землю и не взорвался. Бешено крутясь, словно суппорт гигантского станка, снаряд медленно переползал через лужу, и грязные брызги залепляли лицо Вальронду и Спиридонову. Два человека смотрели один на другого, ожидая мгновенной смерти, пока наконец снаряд не успокоился в луже - еще дымясь... весь в накале вращательной скорости полета...
- Так как это все называется? - перевел дух Вальронд.
- Это называется - повезло. Долго жить будем!
- Спиридонов! - И Вальронд шагнул к нему через лужу. - Я хочу с тобой поговорить. Просто так. По-человечески. Не против?
- Давай говори.
- Что дальше будет? Мы же драпаем, Спиридонов.
- Верно. У нас просто аховое положение. Но тифа еще нет!
- Правда, - согласился Вальронд, - черт знает почему, но вши кусают нас не тифозные... А что же дальше?
- Дальше будет как в сказке: мы победим, флотский! Но сначала сдадим, видать, и разъезд десятый. И... эту Медвежку сдадим тоже. Нам здесь не устоять.
- Трудно... - вздохнул Вальронд.
- Еще как! Ты бы посмотрел, что под Петрозаводском было: Там перекалечило столько народу... Детишек жаль - натерпелись. А мы с тобой бугаи здоровые!
Отошли оба в сторону, и за их спинами взорвался снаряд, присмиревший в луже. Фонтаном жидкой грязи сочно плеснуло поверху.
- А я что говорил? - захохотал Спиридонов. - Везет?
- Везет... Только, если меня накроет, прошу не писать на моей могиле: "Здесь лежит военспец такой-то..." "Военспец" отдает канцелярией! А я все-таки не чиновник. Напиши: мичман!
- Трепло ты, мичман, - добродушно сказал Спиридонов. А на станции полно вагонов, несет от них запахом навоза и карболки. Вовсю работает жаркая вошебойня, по улицам ходят бойцы, напрашиваясь на ужин к хозяевам. А поужинав, кладут под горшок деньги. Это закон для всех спиридоновцев (жестокий закон: поел - заплати). Вальронд со своими ребятами, двумя приблудными артиллеристами, загнал калеку пушку во двор избы. В потемках горницы нащупал гвоздик - повесил фуражку.
Отвечеряли рано. Лежа потом на печи, при свете керосиновой лампы, допоздна читал белогвардейский "Мурманский вестник", издаваемый Ванькой Кладовым. Читал, встречая знакомые имена: Харченко, Брамсон, Эллен... Думал о них: "Вот дерьмо собачье!" И, задрав ногу, почесал босую пятку. Фукнул на лампу, уснул спокойный. И крепко спал - здоровым сном здорового человека.
Утром его разбудил истошный вопль.
- Танька-а-а!.. - надрывались под окнами. - Танька идет!
Вальронд соскочил с печи: он любил всяких Танек и Манек...
- Где Танька? - высунулся в окно.
Но издалека доносился неясный гул. Артиллеристы уже впрягали пушку в лошадей, чтобы удирать подальше. Раздвинув на окне герани, Вальронд спросил:
- Что там грохочет? "Бепо"?
- Нет, танки... - внятно объяснили бойцы.
Вальронд сорвал с гвоздя фуражку. Разлетелся в сени избы.
Хлопнул себя по лбу - заскочил обратно в горницу.
- Гвоздь! - заорал он, вне себя от восторга.
И, вцепившись в гвоздь, стал вырывать его из стены.
Вырвал! И, зажав в потном кулаке, кинулся на двор...
- Разворачивай! - приказал. Пегие лошади рванули трехдюймовку в распахнутые ворота.
Был серый день, моросил мелкий дождь. Избы серые, поля серые, дым серый, и он увидел английские танки (тоже серые). Две машины на гусеницах, облепленных травой и глиной, елозили невдалеке от позиций. Ветер доносил оттуда, помимо грохота, и острый запах газолина, могуче отработанного моторами в выхлопы.
Это было нечто новенькое в войне, и бойцы Спиридонова невольно пятились назад. Понукаемые кнутами, лошади домчали пушку до передовой линии, развернули ее. Из снарядной двуколки достали первый снаряд, и он был тоже серый, как и весь этот денек.
- Заряжай! Чего вылупились на меня? Заряжай, говорю...
Желтый затылок унитарного патрона ядовито зеленел капсюлем. Чавкнула челюсть замка, намертво захлопывая канал. Вальронд сам наводил орудие и в скрещении панорамы видел, как плавно карабкается через валуны железная махина фирмы "Рено".
Вставил гвоздь - вместо ударника.
- Топор! - кричал, прыгая. - Давай топор!..
Из окопов - голоса бойцов:
- Да что он? Пушку рубить собрался?
- Давай без разговоров... Я держу его на прицеле!
Дали топор. Он откинулся назад всем телом:
- Разбегайся! Я один в ответе... - И треснул обухом по гвоздю, словно заколачивая его в пушку. Чудо свершилось: гвоздь пробил капсюль, и пушка, давно молчавшая, вдруг откатилась назад в четком залпе. Земля вздыбилась перед танком, и танк на минуту замер...
- Гвоздей! Готовь гвоздей мне, а снарядов - хватит!
